По длинному тихому коридору Грейси дошла до кабинета доктора Кейна. Дверь была открыта, и она вошла и направилась к софе — к тому месту, где обычно сидела. Кабинет был отделан с большим вкусом и создавал атмосферу пустыни — на полу, покрытом мексиканской плиткой, лежал неяркий ковер из грубой верблюжьей шерсти, а по углам возвышались большие индийские вазы с огромными кактусами.

— Привет, Грейси. Как ты себя чувствуешь? — спросил Кейн мягким голосом. Он поднялся навстречу Грейси из своего кресла и взял девушку за плечи.

— Привет, — просто ответила Грейси, и на ее лице не отразилось ни удивления, ни недовольства, ни отвращения. Ей нравился доктор Кейн; а скорее, ей было жалко его. Но ее обостренные чувства указали ей на присутствие отца в кабинете. Она чувствовала его ауру, медленно распространявшуюся из-под стола и из-за портьер. Почему-то сегодня она грязно-коричневая, подумала девушка, посмотрев на толстые папки с историями болезни на столе доктора и видя, как эта коричневое облако медленно подбирается к груди Кейна и выше — к его горлу. Грейси чувствовала запах опасности. И этот запах принадлежал Декстеру, подумала она. У любого страха есть свой собственный запах и звук.

— Садись, пожалуйста, — сказал доктор, придвигая свое кресло поближе к софе.

Она недоуменно посмотрела на него. Неужели этого доброго и преданного своему делу человека также смогли купить с помощью толстого кошелька? Грейси знала, что доктор не одобрял поведения ее отца, но он подавлял в себе это чувство, правда, с большим трудом. Никто, кроме мамы, никогда не осмеливался восстать против ее отца, ни один человек, вдруг подумала Грейси.

Она налила в стакан воды и вспомнила всех «хороших врачей» из своего детства.

«Он твой друг, Грейси, — услышала она голос отца, — ты должна поговорить с ним».

Из-за спины доктора Кейна на нее смотрели угрожающие темные силуэты из прошлого. Она с интересом взглянула на них поверх края стакана. Каждый из них старался держать ее чувства и мысли под контролем и формировать их. Все они были очень умны и слащавы — наподобие тех людей, которые заманивают маленьких девочек в свои автомобили. Но у всех было сейчас лицо отца. «Почему я ни разу не велела ему убрать их прочь, — подумала она и допила остатки воды. — Будь я королевой из сказки, приказала бы отрубить им головы. Но королевы облечены огромной властью, в то время как маленьким девочкам остается только замкнуться в себе и молчать».

— Ты хочешь поговорить о чем-нибудь конкретном сегодня? — спросил доктор Кейн, внимательно наблюдая за ней и видя, что ее беспокоит нечто глубоко спрятанное в ее подсознании.

— Нет, не хочу, — ответила она полушепотом.

Доктор Кейн разглядывал лицо Грейси, пытаясь понять секрет, который она скрывает, но по выражению ее красивого лица он ничего не мог понять.

Тихо тикали часы, телефон молчал.

— А что произошло в прошлое воскресенье? — спросил доктор.

— Ничего, — ответила Грейси спокойным голосом, хотя и чувствовала, что в ней начинает закипать злость.

На несколько минут в комнате установилась напряженная тишина. Они молча смотрели друг на друга, Грейси в задумчивости накручивала на палец локон.

«Такое чувство, что в комнате вместе с нами Декстер, — подумал доктор, глядя на ее лицо без выражения и видя злобу в ее глазах. — Эта бедняжка знает, что не может полностью доверять мне». Им снова овладело чувство стыда.

— Ну а как прошла встреча с отцом? — спросил он, придвинувшись поближе.

Глаза Грейси остановились на докторе, и в них сверкнуло предупреждение.

— Отец никогда не изменится. Он прямо как в «Принце» Макиавелли. «Человек, которому предстоит стать принцем, не должен быть отягощен принципами морали или этики — он должен быть наполовину львом, наполовину лисой», — процитировала она и снова пожалела, что она не королева.

— А ты все еще уверена, что он не любит тебя? — грустно спросил Кейн.

— Способность честно выражать свои чувства и эмоции — тот редкий дар, которым отец никогда не был наделен.

Грейси задумалась о смысле слова «отец». Да, он ее отец, но для нее он был каким-то чужим, далеким и загадочным человеком. Почему же он совсем другой с Керри — любящий и нежный? Грейси обращалась к нему «папа», а Керри — «папочка».

— Отец любит только самого себя, — снова заговорила Грейси, продолжая теребить кончики своих волос. — Отец любит только себя, — повторила она механически.

Доктор Кейн продолжал внимательно изучать ее лицо — утонченные классические черты. Почему она так болезненно реагировала на все, что было связано с Декстером? Он посмотрел, как она медленно покачала головой, и вдруг Грейси совершенно неожиданно для него спросила:

— Чего вы от меня хотите? Может быть, рассказать вам о любовных похождениях моего отца после того, как закончился бракоразводный процесс? Или, может, мы обсудим, как Керри и мне приходилось спать в кровати вместе с его очередной подружкой?

— Что значит «приходилось»? — спросил Кейн.

По лицу Грейси пробежала волна боли.

— Просто у нас не было другого выбора — или спать с этими нимфетками, или оставаться в нашей детской, где мы чувствовали себя одинокими и покинутыми. Поэтому каждый вечер мы отправлялись в спальню родителей в надежде, что мама, может быть, вернулась. Ведь нам было всего по пять лет.

Доктор Кейн молча кивнул. Поколебавшись, Грейси продолжила чуть громче:

— А может быть, рассказать вам, как отец внезапно стал очень набожным за несколько месяцев до развода? Огромные Библии в белых переплетах появились вдруг во всех комнатах, а вместе с ними разные религиозные трактаты и сборники псалмов. В нашу жизнь вошла целая вереница придирчивых и чопорных нянь, которые рассуждали о праведном и греховном пути в жизни, и к нашему списку ночных кошмаров добавился еще один — что мы соскальзываем и падаем в бездонную пропасть. Закончились прогулки в парках, прекратились праздники в честь дня рождения, а взамен появились проповеди, наказания, изучение Библии и разговоры о наших грехах.

Как вам такой внезапный контраст? — Грейси подняла на доктора свои измученные глаза. — У детей в жизни должна быть стабильность, а мне и Керри досталось раскачивание на качелях эмоций — туда-сюда, туда-сюда. Мама пыталась спорить со всеми этими нянями, она ругалась с отцом, но… Она проиграла эти сражения. А как только ее выбросили из дома, сразу куда-то исчезла вся религиозность отца. — В голосе Грейси чувствовалась горечь. Однако новые няни все еще жили у нас. И, кажется, только потому, что ему были нужны свидетели на очередном судебном процессе.

Доктор Кейн поерзал в кресле и вздохнул:

— Ну а как же всепрощение, Грейси?

До сознания Грейси дошли слова доктора Кейна, какая-то напряженная мысль пронеслась в ее мозгу, и она закричала:

— Я не смогу простить его! Это невозможно! Что он сделал с мамой… когда ей пришлось уехать! Что он сделал со всеми нами… — ее голос становился все громче и громче. Казалось, стены кабинета сдвинулись и он стал маленьким и узким.

Доктор Кейн словно прирос к своему креслу. Он не произнес ни слова и продолжал внимательно слушать.

— А я… Я сама помогла… — почти шепотом сказала Грейси, но внезапно остановилась, не успев закончить фразу.

— Помогла кому? Чем? — быстро спросил доктор, и слабый огонек надежды зажегся в его груди.

Он слегка приподнялся и внимательно посмотрел ей в глаза. — Грейси, помоги самой себе. Помоги мне, — произнес он.

Ее мозг, живший в прошлом, наполнился старыми воспоминаниями, и они кружились в ее голове, словно домашние голуби, возвращающиеся в свою голубятню. В этом затуманенном мозгу непрерывно, как фотовспышки, возникали сцены из жизни ее семьи — сцены из того времени, когда все они еще были вместе и счастливы.

— Мама, — тихо позвала она, в ее глазах читались тоска и нежность, а руками она теребила пуговицы на груди.

«Грейси, перестань терзать себя. Прости себя», — услышала она нежный шепот матери.