Они удалились под ручку, и Джек долго смотрел им вслед, думая о том, какая же это странная парочка: их отношения напоминают неторопливый старинный танец, в котором переминаются двое тихих послушных детей.

Тем же вечером, когда Джек отправился в «Лавровое дерево» что-нибудь выпить, он застал там Бевила, который делал стойку на голове, а потом затянул песню в десять куплетов под шумное одобрение местных крестьян и лодочников, которые собирались здесь по пятницам. Джек со стаканом в руке вышел в сад, опустился на скамью под деревом и стал смотреть на дальние холмы, которые раскинулись на Другом берегу тихой реки, чернея на фоне яркого заката. Через какое-то время к нему подсел Бевил.

– Уверен, что за свои грехи придется отвечать!

– Ты имеешь в виду партию в шахматы, которую я обещал отцу?

– Зачем ты врешь девушке?

– А! Зачем мы вообще врем женщинам! – воскликнул Бевил. – Чтобы не причинять им страдания, разве не так? Думаете, было бы лучше, если бы я ей прямо сказал, что предпочитаю отправиться сюда вместо того, чтобы провести остаток вечера с ней? Мужчина должен быть свободен! Иначе он превратится в комнатную собачонку. А женщины, да благослови их Господь, при всей их любви способны задушить мужчину, не так ли? Разве другие мужчины делают иначе? Может быть, я себя так веду оттого, что я – поэт?

– А в деревенском кабаке ты чувствуешь себя свободнее? И здешнее общество помогает тебе осознать, что ты – поэт?

– Пожалуй, да, и лучшие мои строки рождаются здесь, когда я пьян! – сказал Бевил. – Беда в том, что я их забываю, когда трезвею.

Он замолчал и продолжал тихо сидеть, зажав в руках стакан с бренди. Ночь выдалась теплой. Жужжали комары, и воздух пропитался запахами реки. За дальними холмами еще виднелась желтая полоска заката, но над головой уже сгустилась тьма, и ярко мерцали звезды.

– А вы когда-нибудь думаете о том, – произнес Бевил, откидываясь назад и подняв глаза к небу, – что там – за далекими звездами?

– Иногда, – ответил Джек.

– И что вы видите, – спросил Бевил, – в своем воображении?

– Не знаю. Наверное, другие звезды и другую луну.

– «Другие звезды и другую луну…» – прошептал Бевил и произнес нараспев:

Неведомые звезды, невиданную вселенную.

И богов, более всемогущих, чем наши боги!

Он внезапно выпрямился и посмотрел Джеку прямо в лицо.

– Но что за всем этим? Ведь и звезды где-нибудь кончаются! Что вы видите за ними, на самой границе вселенной, когда лежите в постели и остаетесь наедине с небом, на которое смотрите из окна?

– Если бы ты был работягой и трудился на ферме с рассвета до заката, такие глупые вопросы не задавал бы. Оттого, что ты целыми днями сидишь в душной конторе, тебе и не спится по ночам, мальчик мой.

– Неужели вам не страшно? – продолжал Бевил. – Неужели вы не боитесь тех миров, которые простираются за звездами?

– Меня больше занимает то, что происходит в этом мире.

– А, понимаю, – произнес Бевил, поеживаясь. – Все то страшное, что происходит на земле… рождение, боль, болезни, смерть… неужели ничто вас не пугает?

– Все боятся смерти.

– А жизни вы тоже боитесь?

– Теперь я понимаю, почему ты пьешь! – воскликнул Джек. – Тебя что-то мучает – вот в чем дело!

Бевил рассмеялся, но не так, как он всегда смеялся – бодро и весело. Сейчас в его смехе было что-то жалкое. И Джек, глядя на тускнеющий горизонт, решил оставить парня в покое, заметив, что его лицо покрыла необычная бледность и в глазах застыл ужас маленького мальчика, который проснулся от ночного кошмара.

– Иногда я чувствую, что во мне что-то меняется. Я словно бы толстею, губы немеют и в то же время становятся влажными, а тело будто слеплено из глины. Потом начинается холодный моросящий дождь, который проникает во все мои клеточки, и я ощущаю огромное облегчение, какое бывает, когда понимаешь, что все на самом деле хорошо и ужас позади.

Бевил рассматривал оставшуюся на дне своего стакана каплю бренди, которая напоминала Круглую янтарную бусинку.

– Не кажется ли вам, что это ощущение сродни смерти? – спросил он.

– Если и так, это ощущение нельзя назвать самым плохим, – ответил Джек. – Я был бы не против, чтобы дождь промочил меня насквозь, и косточки мои перестали бы болеть.

– Иногда мне хочется, чтобы это поскорее случилось, и тогда мне уже нечего будет, бояться. И не будет больше ни страха, ни боли, ни отвращения… ни жалости к себе от того, что ты сам внушаешь отвращение другим…

Бевил допил свой стакан и наклонился к Джеку.

– Я никогда не смогу жениться на Ненне. Я не готов лицом к лицу встретиться с жизнью и заботиться о жене и детях.

– Но хорошая жена сама будет заботиться о тебе.

– О Боже! Но Ненна такой же ребенок, как я!

– Вместе вы станете сильнее, как связка прутьев, – возразил Джек. – Я часто думаю, что женщины больше верят в жизнь, чем мы, мужчины.

– Я совершенно замерз! – воскликнул Бевил и вскочил с места, надев на себя, подобно старому пиджаку, привычную личину веселости. – Давайте вернемся в компанию. Я слышу, что Анджелина заиграла на гармони. И когда они вошли в «Лавровое дерево», он добавил:

– Я не такой законченный лжец, как вы думаете. Я действительно вернулся домой и сыграл с отцом в шахматы.

Двух братьев-пастухов из Браун Элмс звали Питером и Полем Льюппиттами. Однажды утром Джек увидел, как они с изумлением разглядывали в хозяйском загоне двух новых коров.

– Откуда взялись эти коровы? – спросил Питер Джека.

– Понятия не имею. Я их никогда раньше не видел.

– Значит, они появились этой ночью, вот и все. Наверное, мисс Филиппа купила их в Хотчеме.

– Похоже, она не в себе, – сказал Поль. От трехногой табуретки можно получить молока больше, чем от этих на восьми ногах.

– Потише, – прошептал Поль. – К нам идет хозяйка.

Из дома вышла мисс Филиппа, и пастухи отошли от коровника.

– Ну, Мерсибрайт, что вы думаете о моих новых приобретениях? – спросила она.

– А почему бы вам не спросить об этом Питера и Поля? Они же профессиональные пастухи?

– Я хочу, чтобы ответили вы. Можете дать мне прямой ответ?

– Ну, у чалой дряблый зад, и, боюсь, черная станет такой же. Конечно, если они вам достались практически даром…

– Я заплатила за них восемнадцать гиней! Думаю, вы не скажете, что это даром.

– Не скажу, – ответил он, – наоборот, при этом добавлю, что скупиться нельзя: скупой платит дважды.

– Они с виду казались совершенно нормальными.

– Вам просто хотелось самостоятельно заключить сделку.

– Почему вы считаете, что они никуда не годятся? – раздраженно спросила она.

– Ну почему же не годятся? – пожал плечами Джек. – На них приятно посмотреть, и к тому же теперь создается впечатление, что в загоне стало гораздо больше коров.

Через неделю, отправившись в двуколке на ярмарку в Ладден, мисс Филиппа взяла с собой Джека. А потом, в июне, они вместе поехали на ярмарку в Дэрри-Кросс. Позже – на ферму близ Боскотта, где продавали овец. В его обязанности входило внимательно разглядывать живность в загонах, помечать в записной книжке тех, кто ему понравился, и тихонько толкать Филиппу в бок, если он замечал, что продавец завышает цену. И когда покупки были сделаны, она шла к соседям пить чай с тминным кексом, а Джек тем временем утрясал дела с агентом и искал гуртовщика.

– Этим займется Мерсибрайт! – говорила она нарочито громким голосом продавцам. – Он действует от моего имени.

– Вам бы следовало взять с собой Питера Льюппитта, – сказал как-то Джек, когда они возвращались домой из Дэрри-Кросс. – И Вилла Гонлета, если вы в пятницу поедете в Боскотт.

– А вам не нравится бывать на ярмарках?

– Да нет – нравится, но Питер Льюппитт – ваш старший пастух, и мне кажется, что он должен подбирать овец в свое стадо.

– Я им не доверяю. Я знаю их лучше, чем вы, и уверена, что они надуют меня при первом удобном случае.