— Месяц проваляется, придет к концу четверти. Отстанет по всем предметам, — глядя в окно, сказал Сережа. Там медленно двигался тяжелый состав. На открытых платформах матово поблескивали груды угля.

— Он не отстанет, — криво улыбнулся Юрка. — Вундеркинд.

Да, вундеркинд. Ну и что? Это ему не даром дается.

— Каждый из нас по-своему вундеркинд, — философски сказал Сережа. Просто другой он. Понимаешь? Другой. — Сережа с трудом находил нужные слова.

Почему ты его не любишь? Почему вы все его не любите? За что? С самого начала настроились против парня. Почему, спрашивается?

— А чем он, по-твоему, хорош? — вспылил Юрка. — Почему ты один из всего класса с ним дружишь? Больше никто, только ты.

Сейчас у Юрки противные нахальные глаза. Они и вообще-то не очень скромны, эти голубые бусинки, но сейчас особенно. Неохота откровенничать с человеком, когда у него такой взгляд. Все же пиво крепкое. Забирает. У Сережи слегка шумело в ушах. Он улыбнулся. Не очень-то весело улыбнулся.

— Пойдем отсюда, здорово паровозами воняет.

Они поднялись. Вокзальный буфет помещался в вагончике, вкопанном в землю. Там же были касса и диспетчерская. Разрушенный прямым попаданием фугаски вокзал представлял собой аккуратно прибранные развалины. По ту сторону железнодорожного полотна работала камнедробилка. Водопад мелких камней грохотал по металлическому желобу.

Сошли с перрона и зашагали по мощеной дороге, обсаженной с двух сторон липами. Апрельское солнце и мартовское пиво размаривали. Юра сломал ветку и, ободрав с нее листья, получил длинную и тонкую хворостину. Он щелкал ею себя по ногам и рассматривал небо.

Не в настроении. Он всегда молчит, когда ему что-то не нравится. И чего он злится?

— Слушай, Юрко, — нерешительно начал Сережа.

— Ну? — Юрка встрепенулся.

Не злится, а ревнует. Ведь он тоже мой друг. Он хороший парень и… умеет держать язык за зубами.

— Я тебе кое-что расскажу, Юрко, только… Это история сложная… Одним словом, надо молчать, понимаешь?

Юрка кивнул. У него даже вспыхнули уши от любопытства.

Сережа некоторой время шел молча. Обдумал, что он может рассказать Юрке. Пожалуй, все… Только об одном придется молчать.

— Ты помнишь, как его к нам в класс привели? — спросил он.

Юра улыбнулся. Как не помнить?

— У нас над ним любят подшучивать, — сказал Сережа, — наши мужички не очень-то народ соображающий. А зря. Сашка интересный человек. — И опять замолк.

Они шли сначала по булыжнику, затем по асфальту. Аллея лип кончилась, потянулись городские развалины. По обеим сторонам дороги торчали холмы щебня и голые стены, сквозь которые был виден горизонт, скрученная проволока, смятые, как вареные макаронины, рельсы. Время вершило свой однообразный уравнивающий суд. Лес наступал на развалины — и побеждал. Первая зелень распустилась именно здесь, на щербатых холмах войны.

Весна только еще начиналась, но все деревья уже были усеяны крохотными листочками. А через месяц городок утонет в пыльной листве. В степных краях, где родился Сережа, такого не было, листва там редкая, с восковым налетом, будто искусственная.

— Так что ты хотел сказать о Сашке? — нетерпеливо спросил Юра.

— Несправедливы мы к нему. Когда Алексей Иванович его привел, он сразу не понравился нашим. И с тех пор пошло…

Когда Алексей Иванович ввел в класс нового ученика, тот поразил всех своей худобой и бледностью. Мальчишки настороженно молчали, и Алексей Иванович сказал:

— Вот ваш новый товарищ, его зовут Саша.

Зашумели, загалдели, и вдруг кто-то сказал:

— Шкелетик прибыл.

Алексей Иванович, очевидно, не расслышал, на лице Саши тоже ничего не отразилось. Было непонятно, видит ли он то, что находится перед ним. Было непонятно, слышит ли он то, что произносится рядом с ним. Это был непонятный мальчик. Отсутствующее выражение его лица беспокоило учителей и вызывало насмешки учеников. «Шкелетик» — это не самое худшее прозвище, придуманное изобретательными ребятами.

— А ты знаешь, что Саша с отцом был в концлагере у фашистов? Отец погиб, а он выжил. Чудом выжил.

— Вот как? — сказал Юрка. — Ну и что?

— Ну, знаешь!

Для него это ничего не значит. Тек, пустячок. Был или не был, неважно. Посмотрел бы я на тебя, каким бы ты стал после Освенцима.

— Поэтому он и стал такой, — заключил Сережа.

— Какой такой? — ухмыльнулся Юра.

— Ну… больной и странный немножко. А наши этого не понимают. Даже учителя некоторые. Не любят его. А за что?

— Слишком умничает. Много из себя воображает. Генчик прямо ему сказал, что он выскочка. Разве неправда?

— Неправда. Сашка и впрямь умный. Он хочет до всего сам докопаться, он не такой, как все остальные, он… — Сережа подумал и заключил: — А Генчик сволочь. Фашист.

— Нет. Генчик самый умный. Он еще при панской Польше в университете преподавал. Его работы и за границей известны.

— Что же он сейчас школьным учителем стал? — насмешливо спросил Сережа. — Не признают его талантов? Или с немцами путался?

— Он сам не хочет. Он дома работает.

Сережа недоверчиво покачал головой. Юрка загорячился.

— Не веришь? Я сам видел. Мы прошлый год в Карловом замке яблоки воровали, и я заглянул в окно на втором этаже…

— Генчик живет в Карловом замке?

— Ну да. И в комнате у него я видел приборы какие-то, колбы, ну чисто наш физический кабинет.

— Все равно он сволочь, — твердо заключил Сережа. — И, наверное, с бандеровцами связан. В таком месте живет, не может быть, чтобы лесные гости к нему не захаживали.

— Ну, об этом оперативники лучше знают, чем мы с тобой. Во всяком случае до сих пор его не забрали.

— Потому что не накрыли. Может, он нужен им как приманка. Посмотришь, еще накроют. Генчик фашист, помяни мое слово. Я фашиста за сто шагов чую. Недаром мой отец четыре года в плену провел. А Сашку Генчик ненавидит за то, что еврей. Знаешь, как фашиста на чистую воду вывести? Столкни его с умным евреем. Одолеть он его в честном споре не сможет и сразу начинает за пистолет хвататься. А стрелять сейчас нельзя. Вот почему Генчик не любит Сашку.

— Нет, — сухо сказал Юрка. — Генчик настоящий ученый. Он показухи и хвастовства не любит. А Сашка, неважно, еврей он или нет, всегда на первое место лезет. Поэтому Генчик его осаживает. Не понимаю, почему ты со своим Сашкой, как с писаной торбой, носишься?

Сережа насупился.

— Он мой товарищ, да и твой тоже. С ним интересно. А Генчик… С девяти до трех он учитель физики средней школы, а вот хотел бы я знать, чем он занимается с пяти вечера и до девяти утра.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Я уверен, что этот фашист связан с бандеровцами. И места лучше, чем Карлов замок, для этого вряд ли найдешь.

Юра нахмурился. Он отвернулся и сплюнул.

— Ерунда) Но если хочешь, мы можем проверить. Подсмотрим, что делает Генчик по вечерам и даже ночью. Не сробеешь? Я Карлов замок знаю.

У Сережи перехватило дыхание.

Вот оно что! Это интересно. Скучноватый субботний день наполнился гремящими звуками. Ревели сирены, взрывались гранаты, рассыпались пулеметные очереди.

— Что ж, давай. Можно попробовать.

Юра испытующе посмотрел на него.

— Ты не бойся, мы не с пустыми руками пойдем. У меня есть «вальтер».

У него есть «вальтер»! Да, конечно, Сережа сам сколько раз держал в руках эту замечательную штуку. Темная вороненая сталь с голубыми дымящимися разводами, рифленая рукоятка — именное оружие какого-то фрица. Юрка откопал его возле сгоревшего «Тигра».

— А патроны есть? У тебя же не было патронов?

— Достанем.

Они помолчали.

— Зачем нам это нужно? Ведь никто спасибо не скажет, а если узнают про оружие, здорово погореть можно, — Сережа задумчиво чертил на земле замысловатые узоры.

— Как знаешь, — Юрка встал со скамейки. — Я пойду, мне отец велел быть дома, дрова рубить надо. А ты куда сейчас?

— Зайду Сашку проведаю. Как он и что. Может, ему чего надо.