Прихватив дымящуюся кружку с несладким пойлом в надежде, что она придаст убедительность моей смиренной просьбе, я покинула кабинет и пошла по коридору. На ходу церемонно раскланивалась с коллегами, и очередной мой реверанс пришелся как раз против двери в студию. Опасаясь облить кого-нибудь кипятком, я предусмотрительно держала руку на отлете, и внезапно распахнувшаяся дверь одним махом выбила у меня чашку.

Посудина грохнулась на пол, и на светлом паркете разлилась коричневая лужа.

– Теперь нужно просить в комплекте и сахар, и кофе! – с укором сказала я режиссеру Славе, чье неожиданное появление стало причиной катаклизма. – А тебе придется сбегать за тряпкой и вытереть пол!

– Минут через пять, хорошо? – кротко, но на редкость зловещим тоном отозвался Славик, маниакально блестя очками. – Тут еще сейчас потекут реки крови! Так что я эту твою лужу осушу потом заодно с ними.

Мне стало интересно, что вызвало такой приступ кровожадности у обычно добродушного Славы. Я даже забыла поднять с пола свою кружку. Сунулась в студию и увидела у синей стены, на экране телевизора превращающейся в живую картинку, смущенную Наташу со школьной указкой в руках.

Я глянула на часы: все правильно, только что закончился выпуск метеопрогноза, единственной нашей программы в утреннем прямом эфире.

– Что случилось? – поинтересовалась я.

– Случилось то, что она хохотала! – обвиняюще вскричал Славик, выныривая из-за моего плеча. – Причем дважды! И оба раза – в самой середине основного рекламного текста!

– Этого не может быть, – примирительно заметила я. – Середина у чего бы то ни было всего одна, так что точно посреди рекламного текста она могла хохотать только один раз.

– А ты ее не защищай! – Славик протиснулся мимо меня в студию и забегал кругами вокруг камеры на штативе.

Оператор Алеша, методично сматывающий шнуры, посмотрел на возбужденного режиссера с неодобрением. Дождавшись, пока Слава в очередной раз пробежит мимо него, Алеша ловко подставил ему ножку.

Шестипудовый Слава ласточкой полетел в дальний угол, занятый студийной выгородкой программы «Будем здоровы!». С магнитной доски вперемежку с ненадежным крепежом посыпались бумажные полоски с названиями рубрик. Взбешенный Слава отмахивался от них, как от назойливых мух.

– Пациент скорее жив, чем мертв, – прокомментировал Алеша.

Режиссер снял с плеча листочек с надписью «Берегите нервы!» и возмущенно засопел, готовясь вновь взорваться.

Короткой паузой воспользовалась Наташа.

– Саша, верни суфлера, – поднеся к губам снятую было с лацкана радиопетличку, попросила она.

Видеоинженер в аппаратной за стеклом кивнул и потянулся к пульту.

– Посмотри, – Наташа привлекла мое внимание к монитору.

Я всмотрелась в череду бегущих буковок и засмеялась. Потом захохотала в голос.

– Два раза, – с нескрываемым удовлетворением констатировал Алеша и посмотрел на Славу.

– Славик! Ты сам-то этот текст читал? – я обернулась к режиссеру, выбирающемуся из угла, как разъяренный гризли из берлоги.

– Нет! Но я его писал! – Слава остановился посреди студии, выхватил из нагрудного кармана бумажный листок и с выражением прочитал: – Дорогие друзья, турфирма «В добрый путь!» приглашает вас своими глазами увидеть увитые плющом руины древнегреческих храмов. Размещение на выбор: в комфортабельных отелях на побережье или на уединенных виллах в горах!

И он остро сверкнул окулярами в Наташину сторону:

– Что здесь смешного? Нормальный рекламный текст!

– Нормально дебильный, – кивнула я. – А телетекст суфлеру кто набивал? Макс? Тогда и претензии не к Наташе, а к нему! Ты посмотри, он же умудрился сделать в твоем тексте две орфографические ошибки, да какие! Слово «виллы» с одной буквой «эл» и руины, увитые не плющом, а плюшем! Ты представляешь себе эту картину? Уединенные вилы в горах, увитые плюшем?

Слава задумчиво скосил глаза в угол с разоренной выгородкой медицинской программы и через мгновение неуверенно хохотнул – раз, другой…

– Что и требовалось доказать! – удовлетворенно кивнув, я покинула студию.

И двинулась по коридору на поиски стажера-оператора, которому выпало счастье начать свою работу на телевидении с таким мудрым и добрым человеком, каким я чувствовала в данный момент себя.

Обычное заблуждение клинических идиотов!

Трамвай плавно прошел поворот и подкатил к остановке. Передняя дверь открылась прямо перед нами.

– Заходишь в вагон и сразу начинаешь снимать, – в десятый раз проинструктировала я стажера. – Сделай быстренько несколько общих планов, пока граждане не очухаются и не начнут отворачиваться от камеры или, еще хуже, приветственно махать в объектив ручками.

– Да понял я, все понял, – сквозь зубы проворчал утомленный моими наставлениями парень, с камерой на плече ныряя в открытую дверь.

Я быстро пробежалась вдоль вагона и успела заскочить на заднюю площадку.

Так, что тут у нас? С трамваем повезло, народу в вагоне немного, в проходе никто не стоит, оператору не мешает. Одуревшая от жары кондукторша лениво поглядела на Вадика и безразлично отвернулась, понимая, что платы за проезд с нас не взять. Мой стажер, покачиваясь и не отрывая глаза от видоискателя, беспрепятственно брел по проходу. Без штатива, да… Представляю, какая чудесная будет картинка…

Я отогнала несвоевременные мысли и внимательно оглядела сидящих: ну, кому тут хуже других?

Отправляясь на съемку, я провентилировала вопрос в городском центре медпрофилактики и получила статистическую сводку, свидетельствующую о том, что именно пассажиры общественного транспорта в это августовское пекло являются группой риска по части тепловых ударов. Оставалось найти кого-нибудь хоть отчасти ударенного.

Ага, вот я вижу прекрасный экземпляр пассажира полуобморочного обыкновенного!

– Вадик, сними этого типа, – возбужденно шепнула я стажеру. – Общий план, несколько крупняков, особо – капли пота на затылке. А потом я попробую привести его в чувство, за шкирку потрясу, что ли, или по мордасам похлопаю для экспрессии в кадре…

Мужчина в светлых брюках и белой рубашке, поникнув головой, сидел в последнем кресле по левому борту. Лица его я не видела – человек не то спал, не то действительно находился в обморочном состоянии. Рыжие волосы парня ерошил гуляющий по вагону сквозняк, одна рука лежала на коленях, другая безвольно свешивалась вниз, оттягиваемая массивными часами. Похоже, настоящий «Лонжин», с удивлением отметила я, странно, что обладатель столь дорогой вещицы ездит в трамвае! По идее, этот фирменный хронометр должен идти в комплекте с «Мерседесом».

– Подвинься, – стажер бесцеремонно оттолкнул меня в сторону, и я едва удержалась на ногах: трамвай как раз вошел в поворот.

Объект съемки тоже покачнулся, но с кресла не свалился, только голова его запрокинулась, но и этого оказалось достаточно, чтобы мне стало понятно: парень безнадежно мертв!

В груди несчастного, посередине левого кармана, торчала рукоятка не то ножа, не то отвертки. Кажется, это называется «заточка». Странно, а рубашка по-прежнему белая, крови не видно совсем…

Вадик прерывисто вздохнул, опустил камеру и уставился на меня округлившимися глазами. Я стряхнула с себя оцепенение.

– Прекрати таращиться, – тихо зашипела я, боясь раньше времени привлечь чье-нибудь внимание. – Хватит тут и одного пучеглазого! Отомри! Ты что, покойников никогда не видел?

– Вот это вилы! – пробормотал мой практикант, бледнея на глазах.

– Уединенные вилы в горах, увитые плюшем, – машинально отозвалась я.

Злосчастные вилы виделись мне, как наяву: на их острых рожках торжественно и печально трепетали траурные черные ленточки…

– Он же м-мертвый! – вернул меня к действительности Вадик.

– Покойники все мертвые! – оборвала я разболтавшегося стажера. – Живо снимай, или ты сейчас тоже таким будешь! Убью немедленно собственными руками!

Вадик сглотнул и водрузил камеру на плечо. Чтобы загородить оператора, я обошла его с фланга и застопорилась в проходе, схватившись обеими руками за спинки кресел с двух сторон. Поймала безразличный взгляд кондукторши и с намеком заморгала ей. Сонная баба посмотрела на меня сначала с недоумением, потом с медленно растущим интересом.