Затем с течением времени постоянные компромиссы и поверхность, требуемые Голливудом, презрение студийных шишек и высокомерная претензия кинематографической столицы стали задевать Нормана за живое. Он стал сравнивать абсурдность того, что он делает, с яркостью и свежестью своих детских мечтаний и надежд. Этого он не мог вынести.

Он развелся со своей первой женой и женился на женщине, которая была значительно моложе его, с которой тоже развелся. Выплата алиментов сочеталась с его растущими карточными долгами, которые съедали все его доходы. Он начал опаздывать на работу в студии, предпочитая бега. Он ссорился с продюсерами, режиссерами и другими сценаристами, убеждая их в фальшивости сюжета и диалогов. Он пал духом.

Его уволили. Другая студия дала ему шанс, который он погубил независимостью своего поведения. Тогда его включили в черный список. Никто не хотел брать его к себе на работу, потому что у него теперь была репутация неудачника.

В настоящее время он жил в нужде, изредка пописывая приключенческие истории для расхожих журналов. Он жил в одиночестве в ветхом домишке, пил дешевое виски и почти каждый день ходил на ипподром, покупая двухдолларовые билеты, увлекался лошадьми, а не женщинами.

Подобно многим голливудским отверженным, Норман Вэбб был элегантен, прекрасно держался, – «бывший человек», который, впрочем, никогда не был «кем-то», потому что все его потенциальные возможности вместе с его самоуважением и надеждой реализовать себя как мужчину были съедены «фабрикой грез».

Ко всему этому Норман относился с веселым цинизмом, который произвел определенное впечатление на Кейт. Казалось, он забавляется своей разбитой жизнью, словно это случилось с кем-то другим. Он ничего не скрывал, в красках описывая детали своего бедственного положения, будто это вовсе его не касалось. Кейт ощущала, что внутри Нормана жила сильная боль и разочарование. Но она также чувствовала теплоту, заботливую нежность, исходящую от него, – качества, которые она ценила в человеке превыше всего. Она была рада, что предложила ему присесть рядом с ней. Она чувствовала себя теперь не так одиноко.

– Да-а, – сказала она. – Мне кажется, что мы с вами похожи. Но в конце концов вы знавали лучшие времена. Тогда как мои никогда не наступят. После того, что случилось сегодня. Но это и хорошо. Мне нравится работа официантки.

– Это – достойная профессия, – уточнил Норман Вэбб. – Это – своего рода актерское мастерство, кроме всего прочего.

Скажите мне, Кейт, – могу я называть вас Кейт? – что побудило вас прибегнуть к услугам агента? Я имею в виду – стать профессиональной актрисой?

Кейт задумчиво нахмурила брови.

– Я, право, не знаю, – смутилась она. Она вспомнила лицо Ив Синклер в зеркале, но решила, что не стоит рассказывать об этом Норману Вэббу. Она честно не знала, почему ей захотелось стать актрисой.

Он улыбнулся.

– Знаете, никто по-настоящему не знает причин многих своих поступков, – продолжал он. – Боюсь, что эта тема начала вам надоедать. Как вы себя чувствуете сейчас – после того, как произошла первая перестрелка?

Кейт опять нахмурилась, задумавшись.

– Там, – начала Кейт, – там, в его офисе, я чувствовала, что могу убить его. Это было что-то странное. Как будто во мне поднялась какая-то сила. Я не думала о последствиях. Я просто не хотела ему позволить добиться своего. Потом, на улице, я чувствовала себя замечательно. Свободной, как птица. Затем я поняла, что голодна, и зашла сюда.

Она передернула плечами и улыбнулась:

– Звучит не очень хорошо?

– Наоборот, – ответил он. – Лучше не бывает. Вы видите, юная леди, Голливуд попытался закинуть свой первый крючок. И будет еще много других. Каждый из этих крючков высасывает капельку крови и вливает немножко яда. Как укус пиявки. Позволь им проникнуть тебе в душу, и ничего в ней не останется. Это – тайное оружие данного города. Но вы оказались сильнее, чем, наверное, сами о себе думаете. Вы прекратили это раньше, чем оно началось.

Кейт ничего не сказала. Она не была уверена в правильности того, что говорил Норман Вэбб. Но она ощущала его искреннюю теплоту и приветливость.

Внезапно он, казалось, погрузился в себя. И очень серьезно посмотрел ей в лицо.

– Я знавал одного писателя, – сказал он. – Очень талантливого человека. Очень незаурядного и честолюбивого. Он позволил крючку попасть внутрь. Он позабыл, кто он, почему стал писателем. Он видел только деньги, серость, жадность. Он деморализовался – от этого начала страдать его работа и личная жизнь – тоже. Пиявки в конце концов добрались до его таланта и терпеливо пожирали его. Он был на грани того, что его вышвырнут из студии. Однажды босс вызвал его в свой офис.

Норман остановился, чтобы затянуться сигаретой.

– Итак, глава студии начал с шутливого пятиминутного разговора. Затем он рассказал о замысле нового большого фильма, дорогостоящего, в котором будут сниматься крупные звезды. Лишь один этот фильм может спасти карьеру писателя. Все знали, в каком он был бедственном положении – и в финансовом, и в творческом.

Глава студии внезапно прекратил расписывать прелести нового прожекта и подвел его к «капкану». В обмен на право участвовать в новой ленте он должен был предать одного из своих лучших друзей. Я не буду вдаваться в подробности, скажу только, что его друг был тоже писателем, гораздо более талантливым, и босс его не любил. У лучшего друга было прошлое – у кого из нас его нет? – и бедствующий писатель был ему достаточно близок, чтобы быть в курсе его дел. Продюсер хотел, чтобы тот помог ему внести друга в черный список. Босс вел себя по-отечески, как доктор с манерами доброй сиделки, – только помоги мне в этом, и твоим бедам – конец.

Конечно, писатель понимал, о чем его просят. Он раздумывал долго—долго, поверьте мне, дорогая, – и потом, взвесив на весах совести свою дружбу и свою карьеру, выбрал последнюю. Он сделал то, о чем его просили. Ему дали работу, он получил много денег. А его друга вышвырнули из Голливуда. Больше они не виделись.

Норман стряхнул пепел с конца сигареты своим маленьким пальцем. Вздохнул.

К своему удивлению, мой друг обнаружил, что его новый успех не пошел ему на пользу. Казалось, он не мог радоваться деньгам, которые зарабатывал. Лицо изгнанного друга стояло у него перед глазами. Он купил новый дом в Брентвуде, добыл новую жену – все в Голливуде добывают новых жен, когда настает время праздновать тот или иной успех, – и завел ребенка. Он лучше начал писать сценарии. Судьба ему немного улыбалась. Но ничего не помогало. Внезапно – как раз в то время, когда парень, которого он предал, возвращал себе имя, подвизаясь в Нью-Йорке новеллистом, – мой друг повесился в своей комнате в Брентвуде.

Он посмотрел на девушку.

– Таков Голливуд, Кейт, – сказал он. – Улыбающееся лицо, которое просит тебя предать своего лучшего друга и предлагает контракт в качестве наживки. «Помни, – говорит это улыбающееся лицо, – это – твоя карьера». Всегда одни и те же три слова. Это – твоя карьера. Три самых роковых слова в Голливуде. Если ты позволишь им пробраться тебе в душу, с тобой покончено.

Он улыбнулся Кейт.

– Дорогая, – наставлял он, – сегодня ты сделала первый отчаянный шаг к предотвращению того, что могло бы с тобой случиться. Запомни: важна не карьера. Важна душа. Когда они заставят тебя покупать первое место ценой второго, тут нечего думать. Скажи твердо – нет, или ты конченый человек.

Кейт стала серьезной, потрясенная трагической историей, которую она услышала.

– Разумеется, – задумчиво произнесла она. – Но, похоже, меня не поджидают опасности на пути к славе. Мне не грозит ее достигнуть, – заметила Кейт. – Потому что никто в этом городе не собирается меня искушать.

– Не делайте быстрых выводов, – предостерег Норман Вэбб. – Один агент не делает и не ломает карьеры.

Кейт не могла знать, что изучавшие ее серые глаза много чего перевидали за пятнадцать лет работы в шоу-бизнесе. Норман Вэбб был очарован ею. В ней была свежесть юности и вместе с тем чувственность. Но при этом что-то вневременное, женственное, в глубоком, земном и опасном смысле этого слова.