До меня донесся стук и звон посуды, а затем нечто вроде сдавленной ругани. Я дошел до кухни и встал в дверях, наблюдая, как Фелисити освобождает раковину от грязной посуды.

— Вот посмотрел бы Эдвин, а еще лучше Мардж, что здесь творится! Ты никогда не умел следить за собой, но это переходит всякие рамки. Здесь же вонь невозможная! — сказала она, распахивая окно; кухню заполнил монотонный шорох дождя.

— Хочешь, я кофе сварю? — спросил я, по возможности галантно, чем заслужил от Фелисити испепеляющий взгляд.

Она вымыла руки под краном, оглянулась по сторонам, тщетно пытаясь обнаружить полотенце, и в конце концов вытерла их о свой плащ. А и правда, куда ж это оно подевалось?

Фелисити с Джеймсом жили в близком пригороде Шеффилда, который совсем еще недавно представлял собой пахотное поле. Теперь это был поселок из тридцати шести современных, абсолютно одинаковых коттеджей, расставленных вдоль круговой, словно циркулем прочерченной аллеи. Я не то чтобы часто, но заезжал к ним, однажды даже на пару с Грацией, и у меня была целая глава, посвященная уик-энду, который я провел у них вскоре после рождения их первого ребенка. Я хотел было показать эту главу сестрице, но потом подумал, что вряд ли ей понравится, и только крепче прижал свою рукопись к груди.

— Питер, да что с тобой творится? Одежда грязная, в доме свинарник, по лицу можно подумать, что ты забыл, что такое нормальный обед. И что с твоими пальцами!

— А что с моими пальцами?

— Раньше ты не грыз ногти.

— Отцепись, Фелисити, — выплюнул я, смущенно отворачиваясь. — У меня большая работа, и я хочу ее закончить.

— Отцепись? Ну и что тогда будет? После папиной смерти мне пришлось одной приводить в порядок все его дела, пришлось подтирать тебе нос во время всех этих юридических заморочек, о которых ты и знать ничего не хотел, а ведь у меня есть еще и свой дом и своя семья и ими тоже должен кто-то заниматься. А ты пальцем о палец не захотел ударить! И что ты скажешь насчет Грации?

— А что насчет Грации?

— Мне и о ней пришлось беспокоиться.

— О Грации? Ты что, ее видела?

— Когда ты бросил Грацию и исчез, она связалась со мной. Хотела узнать, куда ты делся.

— Но я же ей написал, а она так и не ответила.

Фелисити промолчала, но глаза ее пылали гневом.

— Так как там Грация? — поинтересовался я. — Где она теперь живет?

— Ты эгоистичный ублюдок! Ты же прекрасно знаешь, что она чуть не умерла!

— Ничего я такого не знаю.

— От передозировки. Ты должен был это знать!

— А-а, — протянул я, — ну да. Ее соседка по квартире что-то такое говорила.

Теперь я вспомнил побелевшие губы и трясущиеся руки этой девушки, когда она говорила, чтобы я отстал от Грации.

— Ты же знаешь, что у Грации нет никого на свете. Мне пришлось взять неделю отпуска и примчаться в Лондон, и все по твоей милости.

— А почему ты мне ничего не сказала? Я же ее искал.

— Питер, да не ври ты хотя бы самому себе! Ты же попросту смылся.

Продолжая думать о своей рукописи, я вдруг вспомнил, что случилось с семьдесят второй страницей. Просто я ошибся в нумерации, а потом хотел исправить ошибку, но так и не собрался. Так что ничего там не пропало, у меня просто камень с сердца свалился.

— Ты меня слушаешь или не слушаешь?

— Да слушаю, слушаю.

Фелисити бесцеремонно протолкалась мимо меня и прошла в мою белую комнату. Она распахнула настежь оба окна и тут же направилась наверх, шумно топоча по деревянным ступенькам. Я последовал за ней, зябко поеживаясь от загулявшего в комнате сквозняка; происходившее нравилось мне все меньше и меньше.

— Насколько я знаю, ты обещал заняться ремонтом, — сказала Фелисити. — И так ничего и не сделал. Эдвин будет в экстазе. Он-то в простоте своей думает, что работа если и не закончена, то хотя бы близка к тому.

— Ну и пускай себе, — сказал я, пожимая плечами, и торопливо прикрыл дверь в комнату, где лежал мой спальник. Кроме того, там везде были разбросаны мои журналы, и я не хотел, чтобы сестра их видела, а потому прислонился к двери спиною и сказал: — Уходи отсюда, Фелисити. Уходи, уходи.

— Господи, а здесь-то у тебя что делается? — Она распахнула дверь в уборную и тут же ее захлопнула.

— Засорилось, — объяснил я. — Я думал прочистить, но все никак не соберусь.

— Ты живешь как свинья, хуже свиньи.

— А какая разница? Все равно здесь никого больше нет.

— Покажи мне остальные комнаты.

Фелисити подошла ко мне вплотную и сделала вид, что хочет отнять у меня рукопись. Я поддался на эту уловку и еще крепче прижал драгоценные бумаги к груди, а Фелисити схватилась за дверную ручку и распахнула дверь, чего мне очень и очень не хотелось.

Секунд пять или десять она смотрела через мое плечо в комнату, а затем перевела полный презрения взгляд на меня и сказала:

— Открыл бы хоть окно, тут же воняет, как я не знаю что.

А потом круто повернулась и пошла проверять другие комнаты.

Я зашел в свою спальню и постарался убрать там все то, что ей особенно не понравилось, — позакрывал раскрытые журналы и виновато засунул их под спальник, а всю грязную одежду сгреб в один угол и сложил в кучу, чтобы поменьше бросалась в глаза.

А тем временем Фелисити была уже внизу, в моей белой комнате, она стояла рядом с письменным столом и что-то на нем рассматривала, а когда в комнату вошел я, цепко взглянула на мою рукопись.

— Ты не мог бы показать мне эти бумаги?

Я еще крепче прижал рукопись к груди и помотал головой.

— Да не цепляйся ты так за них, никто у тебя силой отбирать не будет.

— Я не могу показать тебе, никак не могу. Слушай, Фелисити, уезжала бы ты отсюда, оставила бы меня в покое.

— Ладно, не дергайся. — Она взяла стоявший у письменного стола стул и поместила его посреди комнаты, отчего та сразу стала выглядеть какой-то перекошенной.

— Посиди тут немного, Питер. Мне нужно подумать.

— Я не понимаю, какие у тебя могут быть здесь дела. Со мною все в порядке, в полном порядке. Мне только и нужно, что побыть одному. Я работаю.

Но Фелисити уже не слушала; она прошла на кухню и стала наливать в чайник воду. Я сидел на стуле, прижимая рукопись к груди, и смотрел через раскрытую кухонную дверь, как она моет под краном две чашки, а потом шарит по полкам в поисках, видимо, чая. Потерпев неудачу, она раскрыла банку растворимого кофе и насыпала по ложке в каждую из вымытых чашек. В ожидании, пока закипит на конфорке чайник, она взглянула на грязную посуду и начала наполнять раковину, время от времени пробуя льющуюся из крана воду пальцем.

— Здесь что, нет горячей воды?

— Почему нет… она же горячая. — Я видел, как над льющейся в раковину водой поднимается пар.

— Эдвин сказал, что здесь установили бойлер, — сказала Фелисити, закрывая кран. — Где он?

Я равнодушно пожал плечами. Фелисити нашла выключатель, включила бойлер, а затем снова встала к раковине и опустила голову; время от времени ее спина вздрагивала, как от озноба.

Я никогда еще не видел сестру такой, к тому же мы с ней остались один на один впервые за многие годы. Сколько помнится, в последний раз это было во время моих университетских каникул, когда мы оба жили дома, и она как раз только что обручилась. Потом с нею всегда был Джеймс или и Джеймс и дети. Сегодняшний контакт дал мне новое понимание ее характера, а ведь сколько я намучился с персонажем моей рукописи по имени Каля. Сцены из детства, в которых участвовала она, были в числе труднейших, требовавших особой изобретательности.

Фелисити стояла и ждала, пока закипит чайник, а я беззвучно пытался ее загипнотизировать, понудить, чтобы она оставила меня в покое, уехала. Вызванный ею сбой еще больше обострил мою потребность писать. Не исключено, что именно в этом и состоял непреднамеренный смысл ее появления: нарушить мое спокойствие, дабы помочь мне. Я мысленно побуждал ее уехать, чтобы я мог завершить работу. Передо мной даже маячила смутная возможность нового варианта, варианта, где я продолжу свои поиски правды, еще дальше уходя в безбрежное царство фантазии.