Пытаюсь ползти в сторону сада и чувствую, что ноги начинают отрываться от земли. Кто-то протягивает мне руку. Череп! Он успел зацепиться за яблоню. Хватаю его ладонь и оказываюсь подвешенным в воздухе. Подтягиваюсь, мертвой хваткой обнимаю толстую ветку. При этом неодолимая сила срывает с меня не зашнурованные омоновские ботинки. Оглядываюсь и успеваю заметить, как ботинки скрываются в чудовищной воронке вслед за Жирдяем. Вода из озера, камни, куски земли, не говоря уже о яблоках и апельсинах, — все это бешено вращается и бесследно исчезает в черной ненасытной утробе. Пространство вокруг искажается и сад встает вертикальной вздыбленной стеной, из которой то и дело вырываются, уносятся в ничто целые деревья…

Чувствую, и наша яблоня продержится недолго. Комья земли бьют меня по лицу, с хрустом выламываются наружу корни… Жирдяй, Жирдяй, что ж ты наделал!

Ураган нарастает, сквозь него едва разбираю крик Черепа. Треск! Конец нашему дереву! Падаем в жадно гудящую дыру. Вот и все!

Глубина-глубина!.. Не успеваю договорить свой стишок, как вдруг раздается чей-то громовой голос, начисто перекрывающий оглушительный рев урагана:

— Ну хватит, пожалуй!

В следующую секунду я оказываюсь на земле. Рядом на зеленой (зеленой!) травке лежат и сидят, недоуменно хлопая глазами, остальные члены нашей лихой команды — не хватает только Доса. Все остальное — сад, роща, беседка и даже озеро с проплывающими лебедями — приняло первоначальный благостный вид. Дима Дибенко снова сидит в беседке и обедает, как ни в чем не бывало. А перед нами, скрестив руки на груди, стоит, облаченный в просторное кимоно… На всякий случай я протираю глаза. Круглое лицо, аккуратные усы, хитроватый монгольский прищур… Нет, не может быть! Писатель!

Последнее слово я невольно выкрикиваю вслух. Он смотрит в мою сторону и с усмешкой приглаживает короткий ежик черных волос:

— Да, писатель. Хотя я лично предпочитаю называться литератором. А вот вы кто?

— Как это кто? — недоумевающе бормочет Падла. — Мы… мы честные хакеры.

— А ведете себя как заурядные хулиганы, — укоризненно замечает Писатель-Литератор. — Обижаете ребенка.

Он нежно гладит по голове доставившую нам столько неприятностей девчушку, и это прелестное создание тычет в нашу сторону тонким пальчиком:

— Они — плохие дяди! Они тут все спалили, уничтожили и загадили!

— Подумаешь, слегка намусорили, — пожимает плечами Жирдяй. — Обычные издержки виртуального поединка. А вот вам следовало бы получше воспитывать ребенка. Никакого уважения к старшим.

— И за что же вас уважать? — иронично щурится Писатель.

— Как это за что!!! — аж подпрыгивает Жирдяй. — Да мы, можно сказать — душа глубины!

- Да? А вот она сама так не считает… — и Литератор кивает на… девчушку!

Немая сцена длится не меньше минуты. Окончательно утратив логические ориентиры, мы сверлим офонаревшими взглядами юное создание. Потом наконец Падла выдавливает:

— Это как понимать?

— Да вот так и понимать, что уважать вас особенно не за что… — Писатель присаживается на травку, скрестив ноги, и задумчиво смотрит в небо. — Думаете, она не видит, во что вы превратили благородные идеалы хакерства?

— Ну, знаете ли… — бормочет Падла. Литератор вздыхает и, полузакрыв глаза, нараспев декламирует:

— Весьма поучительно, — замечает Падла.

— И главное, самокритично, — негромко хихикает Маньяк.

— Тамагочи Накусика, выдающийся поэт седьмого века, — холодно объясняет Писатель. — И глядя на вас, понимаешь, что с седьмого века мало что изменилось.

Он сурово хмурится:

— Ради чего вы живете? Ради того, чтобы жрать, пить и хвастаться друг перед другом? — Литератор чуть презрительно улыбается. — И главное, было бы чем хвастаться — тем что умыкнули тыщенку-другую поганых зеленых баксов…

— А вы знаете, как они достаются, эти проклятые баксы? — с театральным надрывом в голосе начинает Жирдяй. — Сколько тяжелого труда, сколько пота…

— Сколько выпитого пива! — с ухмылкой добавляет Писатель, щелкает пальцами, и из ничего возникает доверху полная кружка. Он делает большой глоток. Жирдяй следит за ним жадным взглядом и облизывает губы.

— А гостям предложить, слабо? — укоризненно морщится толстяк.

— Прости, Жирдяйчик, — спохватывается Литератор. — Я не хотел тебя обидеть. Ты единственный из этой банды эгоистов, кто не утратил до конца высших нравственных ориентиров!

Мы обалдело переглядываемся: нам не послышалось? Это он про Жирдяя, насчет «нравственных ориентиров»? Должно быть, наш Писатель перегрелся на виртуальном солнце!

Толстяк смотрит куда-то в сторону и смущенно покашливает.

Писатель снова щелкает пальцами. Из ничего немедленно возникает стол, заставленный хрустальными кружками с пивом. А через миг Жирдяя подбрасывает в воздух и возникшее следом из пустоты удобное кресло подхватывает и доставляет его прямо к столу. В следующем кресле аналогичным манером размещается Писатель.

Мы встаем с травы и, слегка потоптавшись в нерешительности за спиной Жирдяя, хватаем кружки с пивом, которых, по счастью, куда больше, чем присутствующих персон.

— Я вас не приглашал, — сухо замечает Литератор.

— А нам по барабану, — замечает Маньяк. — Мы давно морально разложились и утратили нравственные ценности.

Шурка с удовольствием делает большой глоток. Остальным тоже особого приглашения не надо.

— Может, все-таки объясните, — говорит Падла, сдувая пену. — Какое отношение имеет она ко всей этой истории?

Девчушка показывает нам язык и прячется за широкой спиной Писателя, который как раз сотворил для нее бутылку лимонада.

— Как это какое? — улыбается Литератор. — Самое непосредственное! Когда я придумывал глубину, я с самого начала догадывался, что такая сложная система будет обладать собственным разумом. Правда, пока она ребенок: сами понимаете, семь лет — не возраст, даже для обычного человека.

— Погодите, а при чем здесь Дибенко? — спохватывается Жирдяй с интонацией человека, выигравшего в лотерею пятьдесят копеек.

— Практически ни при чем! — качает головой Писатель. — Она сама уже достаточно понимает, чтобы делать кой-какие выводы. Она давно наблюдает за вами и видит, на что вы бездумно растрачиваете свои таланты! Естественно, по-своему захотела направить вас на путь истинный… Надеюсь, это не было слишком болезненно?

— Да нет, не очень, — хмуро кривится Падла и показывает девчушке здоровенный кулак. — Только, по-моему, вы тоже допустили кой-какие пробелы в воспитании…

— Ну, я, конечно, не святой, — пожимает плечами Литератор. — Но не только я один ее воспитывал. Она ведь понятливый ребенок, все схватывает на лету… Глубина есть глубина… Если бы вы знали, каких трудов мне стоило слегка, так сказать, упорядочить ее прогулки… Ну вы сами понимаете, «Лабиринт Смерти» и прочие неприятные вещи…

— «Невинные Забавы», например, — хихикает Жирдяй.

— Ой, а где это? — радостно удивляется девчушка. — Я еще ни разу не была в этом месте!

Писатель пронзает толстяка испепеляющим взглядом и смущенно бормочет:

— Поверь, милая, там нет ничего интересного… Вот видите, она уже очень самостоятельная девочка. Пришлось срочно организовывать «Лабиринт Мудрости». Здесь не только весело, но и занимательно. И главное, никакого насилия…

— Ну да, — кивает Маньяк. — Во всяком случае, не больше, чем в ваших книгах…

Неловкая пауза. Литератор внимательно смотрит Шурке в глаза. Потом оглядывается на девчушку и грозит пальцем: