— Он прав, — кивает Падла. — Дос справится. Он еще и не из таких переделок выбирался. А нам необходимо срочно менять дислокацию. Пока Дибенко не стянул сюда основные силы.
Жирдяй выглядывает из кабинки:
— Они убрались?
— А ты как, уже успел в штаны наложить? — криво усмехаюсь.
Толстяк хмурится и отводит взгляд.
— Ладно тебе, — машет мне рукой Маньяк. — Не доставай человека. Подумаешь, нервы не выдержали. С кем не бывает.
— Нервы надо лечить, — замечаю я. — Лоботомией…
— Посмотрел бы я на тебя, на моем месте, — морщится Жирдяй. — Хорошо тебе болтать. Ты ведь дайвер! Ты в любую секунду можешь удрать! А нам… после того, что случилось с Падлой и Маньяком… Мы ведь, может, и жизнью рискуем!
Я вдруг замечаю кровь на рукаве толстяка — медсестра успела-таки разок его полоснуть. Череп отрывает кусок рубахи и перевязывает ему рану. А я вздыхаю и отворачиваюсь. Жирдяй прав. Я действительно дайвер. Дайвер с дип-склерозом… Вовремя удрать — это, пожалуй, единственное, что у меня еще иногда получается…
Бородач бесцеремонно заталкивает всех в кабинку. Дверца захлопывается, и Шурка, наш отважный пилот, дергает за цепочку слива, словно заправский машинист паровоза за рукоятку гудка. С шумом и свистом вода проносится в несуществующую канализацию… Падла распахивает дверцу — и нет больше осеннего леса.
Низкое, затянутое тучами небо. Бурное море, катящее раз за разом темные валы на скалистый берег. Ледяной, пронизывающий до костей ветер.
Дрожа от холода, выбираемся из кабинки.
Падла смеется, глядя на меня и Жирдяя:
— Что, в пустыне было приятнее?
Интересно, почему ему не холодно? Он ведь вообще в одних трусах, словно фанатичный последователь Порфирия Иванова.
— Никаких признаков Дибенко, — вздыхает Маньяк, ежась на ветру. — Честно говоря, немного странно, что он до сих пор не засек «Клозет-2000».
— Не накаркай. Кабинка нам еще пригодится, — замечает Падла. — Идем на разведку. Череп и Жирдяй — вдоль берега на… не знаю, что это, но пускай будет север, мы с Леонидом — вон там попробуем пройти. Шурик остается сторожить наш «лимузин».
— Но… — пытается возразить Маньяк.
— И никаких «но», — по-командирски сурово отрезает бородач.
Обхватив плечи руками, ковыляю вслед за Падлой. Однако не успеваем отойти и на двадцать шагов, как душераздирающий вопль Шурки заставляет нас обернуться и броситься на выручку.
— Стой, гад, стой! — отчаянно орет Маньяк, пытаясь настигнуть незнакомца, с обезьяньей ловкостью карабкающегося на практически отвесный утес. Куда там! Взобраться следом Шурке явно не под силу. Да и нам тоже.
— Что случилось? — встревоженно вопрошаем в один голос.
На бедного Маньяка жалко смотреть.
— Цепочку от сливного бачка упер! Гад! — объясняет он, едва не плача.
— Ну и подумаешь, — утешает его Падла. — Обычная вещь…
Шурка кривится раздраженно:
— Без цепочки — оно не работает! Понимаешь?! Это необходимый элемент!
Мы запрокидываем головы и смотрим вверх, туда, где на плоской макушке утеса сидит, свесив ноги, наглый незнакомец.
— Придурок! Верни цепочку! — орет Маньяк. — Верни, я все прощу!
— Я не придурок! Я — Ильмар-вор! — горделиво заявляет похититель сантехники.
— А, тогда понятно, — кивает подоспевший Жирдяй. — Тогда нам еще повезло, что он не упер и бачок в придачу!
— Может, договоримся? — спрашивает Падла, рассматривая человека на утесе. — На кой хрен тебе сдалась эта ржавая железка?
Ильмар-вор ухмыляется:
— Можем и договориться. Цепочка — в обмен на Слово!
— Какое еще слово?
— Известно какое, самое главное!
— …! — орет, запрокинув голову, Маньяк.
— Это и есть Слово? — с искренним удивлением смотрит вниз Ильмар.
— Это самое мягкое слово, какое я смог для тебя подобрать! — свирепо машет кулаком Шурик.
— Нет, пожалуй, я передумал, — вздыхает вор, вешая цепочку на шею, на манер ожерелья. — Я оставлю ее себе. С таким прикидом меня на «ура» примут в лучших домах Парижа и Рима!
Из низких облаков выныривает планер. Оттуда бросают конец веревки и в следующую секунду Ильмар-вор, вцепившись в веревку, уносится в туманную даль с нашей цепочкой на шее. На прощание он посылает воздушный поцелуй:
— Спасибо за Слово! Обязательно испробую его в Версале!
— Ничего не скажешь, изящно сработано, — вздыхает Падла, провожая планер взглядом. — Выбора не остается. Идем пешком.
В слегка удрученном настроении карабкаемся к проходу между скалами. Оказавшись наверху, оцениваем обстановку. По ту сторону каменной прибрежной гряды начинается дремучий лес, которому во все стороны не видно конца и края. Впрочем, разглядеть получше мешает туманная дымка, скрывающая от нас горизонт.
После недолгих колебаний спускаемся вниз, в лесную чащу. Хорошо уже то, что здесь заметно теплее и нет пронизывающего ветра. Плохо, что нет ни малейшего намека на дорогу или какие-нибудь ориентиры.
Минут пять молча топаем, продираясь через заросли молодого ельника, наконец у Жирдяя не выдерживают нервы и он хрипло орет:
— Дима! Дибенко! Ау-у!
Падла хмыкает, но не пытается препятствовать.
— Дима! Друг! Покажись! — не унимается толстяк.
Кто-то сзади кладет руку на мое плечо… Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь. Тьфу-ты! Конечно, это не Дибенко. Череп указывает куда-то в сторону:
— Дорога!
Радостно проламываемся в этом направлении.
Дорога — это, пожалуй, сильно сказано. Скорее — тропа. И все же это лучше, чем ничего.
Ободренные, мы ускоренным маршем движемся вперед, пока не упираемся в здоровенный камень, поставленный в том месте, где тропа разделяется на три ответвления. Падла смахивает зеленоватый мох с поверхности камня и вслух читает проступившую надпись:
— «Налево пойдешь — вечный покой найдешь, направо пойдешь — совесть потеряешь, прямо пойдешь — тоже плохо кончишь».
Бородач в задумчивости сдвигает ушанку на лоб, почесывает бритый затылок:
— Какое, однако, богатство выбора.
— Типичный сказочный алгоритм, — констатирует Маньяк. — Чем дальше, тем страшнее…
— Знаете, — вздыхает Жирдяй, — мне кажется, стоит повернуть направо…
Шурка хихикает и замечает, что кое-кто не боится потерять то, чего отродясь не имел. Толстяк хмурится и советует отправить Маньяка на разведку левой тропинкой.
Падла пожимает плечами. В конце концов приходим к компромиссу и идем прямо. Метров через двести обнаруживаем рядом с тропинкой прикрепленный к сосновому стволу, чуть выгоревший на солнце плакат
«ВЕРНОЙ ДОРОГОЙ ИДЕТЕ, ТОВАРИЩИ!».
Хрипло выругавшись, Жирдяй пытается сорвать фанерный стенд. При этом раздается странный треск, сыплются искры, а самого толстяка колотит дрожь. В конце концов он падает на землю с оторванным плакатом, намертво зажатым в скрюченных пальцах.
— Жирдяйчик, ты как? — озабоченно склоняется над ним Падла.
— Нормально… — выдавливает из себя толстяк и свирепо таращится на фанерный стенд. Дело в том, что под оторванным плакатом оказывается второй:
«СОБЛЮДАЙТЕ ПРАВИЛА ЭЛЕКТРОБЕЗОПАСНОСТИ!»
Раздосадованный Жирдяй швыряет в надпись камнем, промахивается и, ни на кого не оглядываясь, уходит по тропинке далеко вперед. Маньяк нагоняет его, пытаясь дружески ободрить, однако во всех Шуркиных увещеваниях содержится опасно большая доля иронии. В результате толстяк кратко, но выразительно дает понять Маньяку, какое безрадостное и мрачное будущее ждет того, если он немедленно не отвяжется.
Тут уж, в свою очередь, обижается Шурик. Он заявляет, что не желает иметь ничего общего с этим «жирным обормотом». Разворачивается и шагает назад, очевидно, собираясь вернуться к развилке дорог.
Наше боевое содружество оказывается под угрозой раскола.
В конце концов, напомнив о цели похода и вовсю напирая на благородные душевные качества обоих хакеров, Падле удается помирить эту парочку. Маньяк берет назад «жирного обормота», толстяк — «ушастого ламера», и, мрачно насупившись, они пожимают друг другу руки.