— А когда, сучок выдавишь… на его месте, знаешь, дырка останется!
— Если б ты не была девчонкой, я бы тебе показал!
Гошка, наблюдавший за ними, догадался, что Мокей попал в затруднительное положение, и крикнул:
— Сучок! Чего ты с ней связываешься? Иди к нам, песенку свою сочиним…
— Пусти, — поднялся Мокей, чтобы пересесть на упругое сиденье в хвосте автобуса.
— Иди-иди, сучок дубовый, — засмеялась Бутончик, пропуская его. — Пробка ты, а не сучок.
— Я тебе припомню это, злючка.
Но Бутончик вовсе не была злючкой; напротив, она отличалась ласковым и добрым характером. Правда, у неё имелся один серьезный недостаток: она всегда как бы размышляла вслух — что думала, то и говорила. Но этот недостаток в юности встречается почти у всех и с возрастом исчезает бесследно: я по себе знаю…
8.
Вереница автобусов миновала въезд в Артек и стала спускаться к морю. Перед ребятами раскинулась красивая панорама; они невольно умолкли и прильнули к окнам…
«… А когда видишь Артек с моря, — писал потом Гошка своим родителям, — то он расположен в три ряда, как слоёный Мамин пирог. Внизу — пляжи, отгороженные друг от друга дамбами. Ещё корпуса лагерей „Морской“ и „Лазурный“, наш морской порт, собственный, с кораблями! Потом идёт второй слой: здесь Дворец пионеров, административный корпус, памятник Неизвестному Матросу, посёлок для сотрудников Артека… А в третьем ряду, вверху, — наша дружина „Алмазная“ и вообще весь пионерлагерь „Горный“, школа, стадион, бассейн.
В самом центре — памятник Ленину. Он так стоит, что отовсюду виден и ему, Владимиру Ильичу, тоже всё видно и слышно!
Народу тут тьма… Из всех стран, какие только есть на свете, африканских — тоже. Славные! Я ему говорю: „Тебе хорошо, ты сразу не похож на других чёрный… А мне ещё надо чем-то отличиться!“ А Джефри говорит: „Так я дома, тоже как все, чёрный. И мне там трудно отличиться…“
Но я тут встретил мировецких ребят, и мы сучкуем, то есть становимся непохожими на всех. Не чёрными, а вообще — особенными. Когда совсем станем непохожими, я всё опишу подробно, а пока — ищем правильные пути».
Вот уже автобусы бегут по горному склону (Второй Гошкин «слой») на высоте метров двести над синим-пресиним морем. Свернули влево. Теперь Аю-Даг виден прямо по ходу и немного справа; сходство горы с медведем становится поразительным.
Чуть слышно шуршат шины колёс, посвистывает ветерок, донося волнующий запах моря, сухо потрескивают цикады, весело шелестят перистые листья пальм, и стройно красуются кипарисы у выгнутого подковой добродушно-ворчливого побережья. А навстречу шагают густые горные леса.
Ещё поворот, но уже вправо, слегка вниз — и вереница автобусов замирает возле четырёхэтажного светлого корпуса дружины «Алмазной», неподалёку от белого обелиска, увенчанного мраморным бюстом человека с задумчивым взглядом, бородкой и усиками.
— Памятник Зиновию Петровичу Соловьёву, — сказала Оля. — Наша дружина носит его имя.
9.
Весело выбежали ребята из автобусов, а наши три друга — Гошка, Мокей и Джон — запели под гитару только что сочиненную ими песенку:
В отдельности сучок —
Сам по себе и где-то,
А вместе мы — пучок,
Прекраснее букета!
«О'кей», — сказал Мокей,
«Лады», — кивнул О'кей,
«Допустим», — согласился Килограммчик…
Чик, чик, чик-чик.
— Становись! — скомандовал Яков Германович. А когда все построились, разрешил стоять «вольно» и объявил, кто в какой палате будет жить, после чего добавил: — Не мешкайте, ребята, потому что нас ждут в столовой…
— Так недавно ж ели, в Симферополе, — раздались голоса.
— Ничего, это не повредит, — успокоила Оля. — Знайте, что с этой минуты отряды соревнуются между собой, в том числе и по весу…
— Как это — по весу? — спросил Гошка, слегка бледнея от неясного, но тревожного предчувствия.
— В прямом смысле: кто на сколько поправится за смену.
— А повара здесь как?..
— Сам увидишь…
Гошка пошатнулся и прислонился к Джону: — Поддержи меня, О'кей.
— С тобой плохо?..
— Я… я люблю поесть, — признался Килограммчик. — А мне надо худеть…
— Не тоскуй, — успокаивал его Мокей. — Будь сучком во всём!
— Главное, — посоветовал Джон, — больше движений. Спорт превращает продукты в мускулы.
— Где там… — безнадежно махнул рукой Гошка. — Разве после хорошей еды захочется шевелиться?..
— Уж это ты прав, — согласился Мокей. — А вон, видать, и шеф-повар пришёл с помощниками!.. Точно! Слышите?
— На разбойников похожи, — проворчал Гошка.
— Нет-нет, — возразил Джон, — хорошие, крепкие люди!
— Дай им только волю, — нахмурился Гошка, — так и вовсе закормят…
10.
В палату сучков, как теперь все называли нашу троицу, подселили мальчика, тоже недавно окончившего пятый класс. Тихий… Синеглазый. С тёмным чубом. Паренёк был не мал ростом, но и не высок, не слаб, пожалуй, но и не могуч в теле. Вид его вызывал у окружающих, благодушие.
— На тебя посмотрел — и чаю захотелось, — признался Гошка.
— Ты откель? — полюбопытствовал Мокей. — Не из питомника?
— Из Пролетарска я.
— Рабочий? — улыбнулся Джон и поднял правый кулак. — Салют!
— Это город такой есть у нас в Ростовской области, — объяснил Гошка. — Казачий…
— Долгополов я, — добавил паренёк. — А звать Петром.
— Петром… — передразнил Мокей. — Хлюпик ты для такого имени! Нарекаю тебя… — ненадолго задумался Мокей. — Нарекаю тебя… Будешь ты сучок наизнанку — Вмятина…
— Вмятина? — засмеялся Пётр. — Как это понять?
— Вот мы — сучки, гордые представители человечества! — И коротко объяснив суть новшества, Мокей бухнулся на кровать.
— Одетым… вроде нельзя, — заметил Пётр.
— Вот ты и оголяйся, а нам запреты — что воробью вот эта клетка…
«Клетка», в которой их поселили, представляла собой уютную комнату на третьем этаже с выходом на балкон. Четыре деревянные кровати с упругими матрасами, возле каждой — тумбочка. Вдоль стены, по обе стороны двери — шкафчики для одежды, зеркало.
С балкона, куда вышел Пётр, открывался чудесный вид на Артек и море.
Снизу крикнули, чтобы все шли получать артековскую форму. Поначалу Мокей обрадовался: «одежонка классная», но потом помрачнел:
— Не учёл я. Это ж теперь все друг на дружку похожи станут. Труднее будет сучковать. Ну ладно, сучки, покажем, «дисциплину»… — и он ударил по струнам:
«О'кей», — сказал Мокей,
«Лады», — кивнул О'кей,
«Допустим», — согласился Килограммчик…
Чик, чик, чик-чик.
Странное дело: веселая мелодия, даже при несовершенстве текста, пленяет нас. Пётр аж привстал.
— Здорово играешь… — восторженно произнёс он. — А слова чьи?
— Поэта Сучкова! Ребята, молчок! Я творю… — И в самом деле сочинил тут же, экспромтом, ещё один куплет:
Нам правила нужны,
Как двери без замков,
И прославляем мы
Порядок без сучков…
«О'кей», — сказал Мокей,
«Лады», — кивнул О'кей,
«Допустим», — согласился Килограммчик…
Чик, чик, чик-чик.
Яков Германович, проходя в это время по коридору, остановился возле двери и сперва дослушал песню, даже руками подирижировал и лишь после припева вежливо постучался, заглянул к сучкам и строго сказал:
