– Говори, откуда ты пришла?

– Я ходила по магазинам.

– Ты лжёшь.

Она презрительно пожимает плечами:

– Зачем мне это?

– Откуда ты пришла, в Бога и в мать твою…

– Ты мне надоел. Я иду спать.

– Берегись, Минна!

Вздёрнув подбородок, она роняет насмешливо:

– Беречься? Но я только это и делаю, милый друг. Антуан, набычившись, тычет пальцем в сторону двери:

– Иди в свою комнату! Я знаю, ты не уступишь, и не хочу быть с тобой грубым, пока не узнаю…

Она подчиняется и неторопливо направляется к себе, волоча шлейф длинной юбки. Он напряжённо ждёт, надеясь неизвестно на что, и слышит, как щёлкает, подобно сухому клацанью револьверного затвора, замок в её спальне.

Антуан, отпросившись после полудня у патрона, размашистым шагом поднимается по бульвару Батиньоль. Он ищет улицу Дам… Улица Дам, бюро Камилла. Улица Дам! Случайное совпадение этого названия с горькими мыслями Антуана подстегнуло его воображение. Он представляет себе нечто вроде обширного управления по делам женской измены, нашедшее приют на улице Дам, откуда устремляются на охоту за хитроумными плутовками тысячи и тысячи ищеек…

Улица Дам, дом 117… Довольно жалкое строение. Антуан ощупью пробирается к будке консьержки, угнездившейся на антресолях… Направляет его поиски затхлый запах капусты, которая медленно тушится на огне, благоухая через приоткрытую дверь.

– Бюро Камилла, будьте любезны?

– Четвёртый этаж налево.

В вонючей темноте лестница скрипит всеми своими низенькими ступенями. Антуан спотыкается, но не решается взяться за липкие перила… На четвёртом этаже чуть светлее из-за крохотного окошка, выходящего во двор, и на потускневшей табличке можно прочесть выгравированные золотом слова: «Бюро Камилла, расследования». Звонка нет, но рукописный плакат приглашает посетителей входить без стука.

«Войти или нет? Какое мерзкое заведение! Может быть, вернуться?.. Да, но патрон отпустил меня только на сегодня…»

Решившись, он поворачивает ручку двери и вновь оказывается во мраке. Здесь пахнет луком и табаком из остывшей трубки… Он уже хочет повернуть назад, как вдруг его останавливает грубый голос, донёсшийся откуда-то изнутри:

– Козёл! Придурок! Опять упустил её? Она тебе мастерски натянула нос! На что ты годишься в слежке?

Упустить её в большом магазине! Да ты хоть понимаешь, как это позорно? Я бы умер от стыда, если бы мне пришлось признаться, что клиентка улизнула от меня в большом магазине! Семилетний ребёнок и тот выследит в большом магазине даже крысу!

Пауза… Невнятное бормотанье человека, который пытается оправдаться…

– Да, да, пойди расскажи это рогоносцу! Нет, старина, мне дармоеды не нужны. Пинок под зад – вот всё, чего ты заслуживаешь!

Антуан краснеет, и потеет в темноте, испытывая абсурдное чувство, будто он и есть тот самый рогоносец, о котором говорят за невидимой дверью… Придя в бешенство, он стучит и, не дожидаясь ответа, входит…

Голая комната, сырая и на первый взгляд чистая, хотя на зеркале в золочёной облезлой раме синеют тусклые разводы.

Какой-то человек проворно заталкивает внутрь стола выдвинутый ящик, где мирно лежат рядом продолговатый хлебец, кусок лионской колбасы в серебряной обёртке и американский кастет.

– Что вам угодно, сударь?

Антуан подходит ближе и натыкается на длинные ноги какого-то жалкого существа, сидящего на груде зелёных картонок возле камина, – это высокий костлявый малый с лицом семинариста-расстриги, на котором словно отпечатались заслуженная и не заслуженная им брань…

– Я хочу поговорить с господином Камиллом.

– Это я, сударь.

Господин Камилл кланяется Антуану с властной непринуждённостью, чем ещё более подчёркивается чисто французский шик его одеяния: бархатный жилет сливового цвета с гранёными пуговицами, сюртук с атласным воротником, высокий воротник, фиолетовый пластрон, заколотый булавкой в форме подковки…

– Садитесь, сударь. Чем могу служить?

– Я пришёл вот зачем, сударь. Я хотел бы получить сведения об одной особе… Я ее не подозреваю, но… лишние сведения никогда не повредят, не так ли?

Господин Камилл жестом проповедника поднимает руку, на пальцах которой сверкают два перстня:

– Это долг каждого благоразумного человека!

Он понимающе и снисходительно кивает, пощипывая кавалерийские усики, а его порочные глаза внимательно изучают Антуана, безошибочно угадывая в нём простофилю, самим Богом посланного простофилю…

– Короче говоря, речь идёт о моей жене. Я вынужден на целый день оставлять её одну, она молода, неопытна, подвержена влиянию… Словом, я просил бы вас, сударь, проследить, час за часом, как проводит время, пока я отсутствую, моя жена.

– Нет ничего проще, сударь.

– Для этого нужен очень ловкий человек: она умна, недоверчива…

Господин Камилл улыбается, засунув большие пальцы за края жилета:

– Всё складывается как нельзя лучше, сударь, у меня есть надёжный человек, один из непризнанных и скромных мастеров своего дела…

– Вот как? – с интересом говорит Антуан.

Движением подбородка Камилл указывает на существо, притулившееся у камина и уже съёжившееся в предчувствии неизбежного нагоняя.

– Что? Вот этот…

– Моя лучшая ищейка, сударь. А теперь, если вам угодно, обсудим вопрос оплаты…

Удручённый Антуан не слушает больше: он выложит любую сумму, которую ему назовут… но без всякой надежды.

«Нет мне ни в чём удачи, – сетует он мысленно. – Этому затюканному идиоту никогда не справиться с Минной… Такое невезение! Выбрать именно эту конуру, когда существует, наверное, не меньше трёх сотен отличных розыскных агентств… Всё против меня!

Он вновь спускается по чёрной лестнице, где пахнет капустой и отхожим местом, а в ушах его по-прежнему гремит взбешённый голос…

– Упустить её в большом магазине! Поди расскажи это рогоносцу! Пинок под зад – вот всё, чего ты заслуживаешь!

«Я предпочла бы, – рассуждает сама с собой Минна, – быть несчастной. Люди ещё не вполне поняли, что отсутствие несчастий наводит тоску. Хорошее несчастье, настоящее, мучительное, глубокое, ощутимое каждую секунду, словом, ад! Но только ад разнообразный, переменчивый, оживлённый – вот что придаёт жизни вкус и вливает в неё живую струю!»

Она встряхивает головой, и серебристые волосы струятся по её белому платью. Она повторяет, сама того не подозревая, слова Мелизанды: «Я здесь несчастлива…»

Антуан только что ушёл, не поинтересовавшись, встала ли уже жена, однако велел передать ей, чтобы она обедала без него…

«Вот человек, – говорит она себе, – которого невозможно понять. Пока я обманывала его, он был всем доволен. Затем я посылаю Жака Кудерка ко всем чертям, а Можи обходится со мной как с любимой сестрёнкой – и Антуан не помнит себя от ярости!..»

По правде говоря, Антуан, потрясённый мыслью, что за Минной целый день будет ходить шпик, попросту сбежал. Он ясно видит свою Минну, свою злючку Минну – как поведут её на невидимой цепи, как устремится она с преступной радостью навстречу адюльтеру, как крикнет: «Фиакр!» – звонким нетерпеливым голоском, не зная, что чужие глаза следят за ней, замечая время, место и номер кареты.

Он сбежал, измученный ужасной ночью без сна, когда негодующая любовь его восставала, принимая сторону Минны, и он уже готов был крикнуть жене: «Не ходи туда! За тобой пойдёт дурной человек!» Он сбежал, с трудом сдерживая слёзы, в полной уверенности, что окончательно убивает своё счастье… «Мне отдали её, чтобы сделать счастливой, – заступается он мысленно за Минну, – но она же не давала клятву, что примет счастье только от меня…»

Этой ночью он призывал старость и бессилие – но не смерть. Он предусмотрел сотни возможных развязок – но не разлуку. Он предугадывал ожидающие его унижение и горечь, ибо только величайшая любовь соглашается делиться с другими… И каждый раз, когда он в муках корчился на ненавистной постели, ему приходило в голову, что можно отказаться от всего на свете – но только не от Минны…