Вторник

Сегодня десятый день как я отправил заявление, тревога у меня сильная. Доцент был занят, и я не мог с ним поговорить.

Среда

Я попросился на прием к доценту, он меня принял, но глядел как-то недружелюбно, сразу заявил, что у него мало времени и чтобы я говорил покороче, меня мучила сильная тревога, но я сказал спокойно: простите, пан доцент, но я хочу выразить свое отношение к тому, что вы мне заявили в понедельник, тут он меня перебил: вы что хотите сделать? выразить свое отношение, говорю, поскольку я думаю… он снова не дал мне закончить, здесь, пан Конечный, я думаю о том, кого и когда выписывать из клиники, это во-первых, а во-вторых, он взглянул на календарь, сегодня у нас среда, а это значит, что в следующую среду вы сядете в поезд и поедете домой, я уже сказал, что вы здоровы и вам нечего здесь делать, в том-то и дело, возразил я, что я вовсе не здоров, что такое? крикнул доцент и даже покраснел весь, вы нездоровы? в таком случае, может быть, вы желаете, чтобы я вас отправил в сумасшедший дом в Творках для продолжения лечения, потому что здесь мы вам пока ничем помочь не можем, извольте, можете ехать туда хоть завтра, разумеется, в сопровождении санитара, у меня потемнело в глазах, я ощутил внутри жуткую пустоту и сказал, ведь вы не хотите меня погубить, пан доцент, не хотите меня похоронить живьем, у меня в последнее время, действительно, плохо с нервами, к тому же, вы знаете, заявление, на это доцент: давайте, пан Конечный, поговорим как разумные люди, ладно? я прекрасно знаю, что вас тревожит, понимаю вас, не перебивайте меня, пожалуйста, я настолько понимаю ваше беспокойство, что согласен с предложением доктора Гвары, хотя вы, надеюсь, сознаете, что это идет вразрез с нашими порядками, когда пациент, вместо того, чтобы лечиться, изображает из себя почтальона, но на этот раз, именно потому что я вас понимаю, я прикрою глаза на нарушение правил, сделаю исключение, и если письмо из ЦК придет в ваше отсутствие, доктор Гвара доставит вам его собственноручно, вот все, что я могу для вас сделать, и не требуйте от меня, чтобы я вам потакал в остальном и спокойно относился к вашему шантажу со здоровьем, ВЫ ЗДОРОВЫ и, как я уже сказал, в ближайшую среду покинете клинику, надеюсь, вы меня поняли? да, понял, пан доцент, я вижу, что вражья рука затягивает цепь на моей шее. Доцент взглянул на меня искоса, как вы изволили выразиться? так и изволил, я сказал, как оно есть, что это значит? спросил он, не угодно ли вам изъясняться вразумительно, я изъясняюсь вполне вразумительно, пан доцент, ответил я, но не обо всем, что думаю и знаю, могу рассказать, на это доцент: пан Конечный, хочу вам посоветовать, уже не как врач пациенту, а как другу друг, если вам непременно хочется думать, думайте, но так, чтобы не вредить своему здоровью, мы, врачи, к сожалению, не всемогущи, мы вам вернули пошатнувшееся психическое равновесие и точка, больше мы для вас сделать ничего не можем, вам надо самому следить за своим равновесием и, главное, расстаться раз и навсегда со своими выдумками насчет вражьей руки и т. д., и т. п., идите, подумайте об этом спокойно и разумно, да, пан доцент, ответил я, знаю, что вы мне желаете добра, надеюсь, что знаете, полагаюсь на ваш здравый смысл, пан Конечный, и я послушно вышел, совершенно убитый, мне надоела такая жизнь, уж лучше пусть по-прежнему шпионят за мной и передразнивают двойки и тройки рядовых шпиков, чем так, как теперь, когда могущественный агент одной рукой готовит мне петлю, а второй лицемерно предлагает дружеские услуги, тут я беззащитен и совершенно одинок, ибо не в состоянии убедить доцента в вероломстве его друга, образованный всегда скорее поверит такому же образованному, чем мне, окончившему всего шесть классов Народной школы, хотя потом я при каждом удобном случае пополнял свое образование и много усилий и жертв принес по этой линии, впрочем, я доценту нисколько не удивляюсь и зла на него не держу, понимаю, что с тем ему легче найти общий язык, но мне очень обидно, что такой умный и благородный человек пал жертвой обмана со стороны тоже умного, но коварного типа, видать, на благородстве далеко не уедешь, у него слабые ноги и голова, я лег, хотя тревога мучила меня ужасно, моего Иуды не было, ушел на прогулку, и я думал о том, как ужасно трудно осуществлять власть на этом свете, ведь кто честен и чист как слеза, тот беззащитен перед коварством, темными махинациями и ловушками, я понимаю святых, которые бежали от людей и света, чтобы доживать своей век в запертой келье или в пустыне, но что же делать таким, как я, безвинно преследуемым и вытолкнутым на обочину жизни, что делать народу, если праведники наверху отсутствуют, всю власть там дьяволы захватили и говорят людям: мы из вас Ангелов сделаем, а сами так мнут и давят народ, чтобы получилось дьявольское тесто, где искать помощи и спасения? будешь звать, никто не услышит, а услышит — поймет не так, как нужно…

Четверг

Боже, Боже всемогущий, почему ты меня покинул?

Пятница

Я не хочу об этом думать, но не думать не могу.

Суббота

Пошел четырнадцатый день со времени отправки моего заявления в адрес Гражданина Первого Секретаря Центрального комитета Польской объединенной рабочей партии в Варшаве, молю Бога, чтобы ответ поспел вовремя, в этом единственное спасение.

Воскресенье

Поскольку близится день, когда мне предстоит по поручению ординатора, гр. доцента доктора Стефана Плебанского, покинуть клинику, считаю своим долгом сообщить Вам, Гражданин Первый Секретарь, что в субботу в семнадцать часов агент, который по порученша контрразведки следит за мной и пытается сорвать мои планы, открыл свои карты, из чего следует, что его работодатели чувствуют себя достаточно сильными и решили перейти в открытое наступление. В названный день и час доцент Т-ского университета доктор Мацей Г вара, сидя на кровати, в моем присутствии достал из портфеля папку с бумагами, быстро просмотрел их и у меня на глазах нагло начал их рвать, причем, делая это, несколько раз бросал на меня странные взгляды, я сидел рядом, у своей постели, словно парализованный под ядовитым оком змея, ибо клянусь, что, хотя я много рассказал доктору Гваре о своей жизни, принимая его за друга и честного человека, но об уничтожении мною в 1955 году планов капитального строительства Фабрики тростниковых плит и одноквартирных домиков в Вилкасах никогда ему не заикался. Теперь он рвал эти бумаги, давая мне понять, что знает все подробности моей деятельности, я же сидел в оцепенении, не говоря ни слова, потом он заговорил первый: вы, наверное, не догадываетесь, пан Конечный, какую роль сыграли в том, что я вот решил порвать и уничтожить эту свою неоконченную диссертацию, не понимаю, ответил я тихо, он же, продолжая рвать бумаги точь-в-точь моими движениями, сказал: вы мне дали пример того, что стоит не врать, даже если ты этим навлечешь на себя большие неприятности, я вам многим обязан, пан Конечный, а поскольку я не мог выдавить из себя ни слова, и только дышал тяжело, этот Иуда проклятый ханжески спросил: вы плохо себя чувствуете, пан Конечный? я с трудом пробормотал: нет, я чувствую себя хорошо, только вот тревога одолела, вы уж меня простите, пан доцент, пойду, прогуляюсь, может, мне полегчает, и я вышел в коридор, а теперь довожу этот факт до Вашего сведения, Гражданин Первый Секретарь, чтобы вы знали, что вышеназванный гр. доцент Мацей Гвара, по профессии социолог, — крупный агент контрразведки, и чтобы вы, в связи с антипартийной деятельностью этого Ведомства, приняли меры к защите законности.

В случае моей внезапной смерти виновным прошу считать доктора Мацея Гвару.

Понедельник

Ничем новым он себя не выдал, но я по-прежнему бдителен, хотя и знаю, что нет мне спасения, все меня покинули — и Бог, и люди.