Федор подышал в кулечек и взглянул на меня с мимолетной стеснительной признательностью, с благодарностью сурового мужа.
- А корм?! - загудели в толпе.- Корм забыли!
- В другом отделе корм!
И мы пошли вперед, увлекая за собою массы.
Бывают на свете отделы, где продают птичий корм по разрядам и видам крылатых потребителей. Там стоят ящики, и на ящиках написано: «Для чижа», «Для фламинго», «Для ястреба-стервятника», «Для птины Рокк». Для птицы Рокк продаются сушеные слоны и крокодилы, а для чижа - конопляные зерна.
Корму не было. Что же делать? - спросил меня Федор единым взором.
- Возьмите «Для канарейки»,- загудела толпа.
- Возьмите!
- Ничего! Жрать захочет - выберет из канареечного, что ему надо.
Мне хотелось возразить, что, подсыпав чижу канареечного корма, мы обрекаем его на дополнительную деятельность. Я хотел объяснить, что время, отпущенное на пение, будет использовано чижом нерационально, поскольку часть времени, а может быть и все оно, уйдет на переборку корма. Я хотел предупредить, что чиж, поставленный в такие условия, то есть в условия натурального самообеспечения, может быть, вовсе перестанет петь или, по крайней мере, не споет своей лучшей песни, из-за которой он, собственно, и родился на свет. Я хотел сказать, что чиж, как ученый-специалист, должен быть использован эффективно.
Но я ничего не сказал.
Мы с Федором купили кулек приблизительно чижиного корма и вышли на весеннюю улицу. Мы радовались. Мы ведь не ставили никаких особенных целей. Просто нам как гуманистам захотелось полюбить и прикармливать некое бесхитростное существо. Скажем, гиппопотама или саблезубого тигра. Или же змею, чтобы держать ее на груди вместо грелки. Весна потянула нас в свои магнитные объятия. Нам нужен был весь мир или хотя бы часть его. И чтобы часть эта не морочила голову глупостями, не прикидывалась черт знает чем. не надувалась бы до вола, будучи лягушкой, а была бы тем, чем она есть на самом деле.
Мы шагали по городу, радуясь своему приобретению, и легкие облачка весны плыли над нашей радостью.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Председатель колхоза «Заречный» Иван Ефимович Яковлев считался где надо молодым растущим руководителем. Однако молодости в нем было уже не особенно много - Иван Ефимович проник в пятое десятилетие жизни. Но проник пока еще недалеко.
Когда судьба составляла проект его жизнедеятельности, она готовила Ивана Ефимовича не столько к сельскохозяйственному, сколько к промышленному производству. Поэтому ему всегда было жалко, если трактора понапрасну ломались об землю.
Такая жалость к технике обнаружилась в нем очень давно, когда он еще командовал ремонтным подразделением и имел дело с танками. В то далекое невозвратимое время Иван Ефимович был всего лишь молоденьким лейтенантом технических войск и дальше этого чина-звания не поднялся, поскольку генерал никуда его не выпячивал, нигде им не хвастал и берег как истинного специалиста и от пуль передовой, и от власти начальства, которое могло бы прибрать такого специалиста запросто, если бы о нем узнало. Все, что имел Иван Ефимович,- имел он волею генерала до потолка генеральских возможностей и был доволен. Получил он, как полагается, несколько медалей и - шабаш.
Ремонт же Иван Ефимович производил действительно сверхчеловеческий. Если была мало-мальская возможность вернуть в строй машину, если в ней было хоть что-нибудь непобитое, яковлевские ребята делали все невозможное, за что их и любил генерал.
И вот наступил момент, когда кончилась проклятая война и орлы эти вместе со своим молодым лейтенантом были переброшены на восток, где война тоже вскоре кончилась, так что они вообще остались живые-здоровые.
Но не этот счастливый момент сыграл особую роль в сознании Ивана Ефимовича, а сыграл в нем случай, который оставил след. Пришло время возвращать союзничкам кое-какую технику, полученную взаймы по ленд-лизу. Это была такая штука - ленд-лиз: я тебе машину, ты на ней воюй, а там поделимся успехами.
Ну - надо отдавать непобитое. И на долю Ивана Ефимовича выпало подготовить к сдаче обратно американцам шестьдесят семь штук «виллисов».
- Ребята,- сказал им тогда генерал,- дело всемирного значения. Машины, сами видите, пообтрепались...
- Ясно,- ответили орлы,- доведем до дела, краснеть не придется... Какие взяли - такие отдадим...
И они действительно, забыв все на свете, забыв интересоваться демобилизацией и временем, которое сразу после войны потекло особенно быстро и заманчиво, стали доводить эти «виллисы» до внутреннего содержания и внешнего вида.
Иван Ефимович лично не вылазил из ям и другим не велел. Три машины пришлось разобрать на запасные части, о чем было, конечно, доложено. Где их было брать, эти запчасти? Машины, конечно, списали, но зато было потребовано, чтоб остальные получились как с конвейера.
И они получились как с конвейера.
Они получились как новенькие, ровно на них не только не воевали, а и не ездили. А между тем имелись в них и пробоины, были они и покорежены и раскурочены, а в иных оказались следы не чего-нибудь, а именно крови...
- Пусть знают союзнички, как мы содержим технику,- говорил лейтенант Яковлев в редкие минуты перекура.
- Нехай знают, - отвечали орлы, щерясь от злой работы.
И работали. И на ту работу приезжали смотреть начальники, а однажды и корреспондент с фотоаппаратом «ФЭД». Корреспондент поцокал языком, повздыхал и высказался:
- Жаль, ребята, что это «виллисы»... Политически неудобно так работать на союзничков! Жаль. Были бы наши машины, я бы вас затакой энтузиазм в газете бы распечатал...
Орлы говорят:
- Мы не на союзничков работаем. Мы им уже отработали - кто рукой, кто ногой, а кто и головою... Мы так работаем от злости до работы.
Корреспондент говорит:
- Ваша работа заслуживает огромного общественного интереса. Но в данный момент ее выпячивать - политически неверно.
Орлы говорят:
- Про политику не знаем, а так думаем, что работа есть работа. При хорошей работе и политика хороша...
- Правильно,- хвалит корреспондент.
Тогда старшина Василий Петрович говорит:
- А вы «виллисы» не фотографируйте. Мы их так поставим, что модели будет не видать. Вы наш энтузиазм фотографируйте. Вот вам и вся политика.
Ну, посмеялись, конечно, в том смысле, что пока еще все в военной форме - и читателю будет не ясно, кончена война или все еще нет. В общем, похвалить похвалил, но фотографировать не стал.
И вот колонна была готова.
Генерал осмотрел, заулыбался, стал руки пожимать. Ребята руки ветошью вытирают и генералу протягивают. Генерал довольный ходит.
- Представим к награде, - говорит. - Вы поняли политическое значение вашей задачи, и благодаря вашей работе мы не ударим лицом в грязь. Пусть знают союзнички, с какими мастерами имеют дело! Машины поведете лично на американское судно. Всем побриться, помыться, получить новое обмундирование!
Обмундирование действительно выдали. Двадцать четыре комплекта. Старшина Василий Петрович привез два тюка. Ну, оделись как надо и решили ехать в три ездки. Ехать до порта недалеко - девяносто шесть километров. Пригонят первую партию - двадцать четыре машины. Двадцать штук ставят в рядок, на четырех назад возвращаются и снова ездка...
Первый раз приехали - стоит пароход. Небольшой, черный, в одну трубу. Представители командуют - сюда, мол, - а сами с американцами о чем-то. Американцы смотрят на машины без внимания. Вроде бы не видят качества. Марку держат. Тоже соображают политический момент. Ну, разглядывать союзничков не приходится, надо возвращаться. Не робейте, ребята, еще удивим, а не удивим - хреп с ними, мы свое сделали.
Во второй раз пригнали еще двадцать четыре машины. Поехали за последними.
И тут, при последней ездке, все и началось. К последней доставке спустили американцы на причал здоровенную машину. Иван Ефимович, пока она на борту стояла, думал, что это часть парохода. Оказалось - нет.
