Он покачал головой. Принятие желаемого за действительное обычно ничего не дает. Пожелания возможны лишь после того, как он нашел средства для восхождения, а не до того. Он двинулся было вдоль основания скалы, затем остановился. Пока он стоял там, внимательно разглядывая колоссальную стену, Альфа Вирджиния тихо и скромно опустилась в расплавленное море. На востоке уже проглянула первая звезда, и оттенок груди Девы изменился с золотистого на пурпурный.
Через силу Мартин решил отложить свое исследование до завтра. Такое решение было благоразумным. Темнота окутала его раньше, чем он успел разложить спальный мешок, а вместе с ней пришел и пронизывающий холод, из-за которого эта планета пользовалась дурной славой на всю галактику.
Он включил термостат спального мешка, потом разделся и медленно заполз в теплое пространство. Затем с трудом сжевал отложенное на ужин сухое печенье и позволил себе два глотка воды из фляги. Неожиданно он вспомнил, что забыл поесть днем и до сих пор этого не почувствовал.
Здесь ему почудилась параллель, некий элемент затасканного сюжета. Но связь была столь призрачной, что в следующее мгновенье он не смог ухватить ее до самого конца. Он был уверен, что вспомнит об этом позднее, но природа человеческого мозга была такова, что, по-видимому, это произойдет в результате какой-то другой цепи ассоциаций, и он вообще не запомнит никакой первоначальной связи.
Так он лежал, разглядывая звезды. Темная громада подбородка Девы поднималась рядом с ним, скрывая от него большую часть неба. Ему следовало бы ощущать крушение надежд, даже страх. Но он не чувствовал ничего подобного. Он чувствовал безопасность и спокойствие. Впервые за много лет он познал удовлетворение.
Почти прямо над ним находилось необычное созвездие. Оно заставило его подумать не о чем ином, как о человеке, скачущем верхом на лошади. Человек держал на плече удлиненный предмет, и предмет этот мог быть любым из огромного множества вещей, в зависимости от того, как именно вы мысленно соедините образующие его звезды: ружье, а возможно, и посох; может быть, даже рыболовный багор.
Для Мартина же он выглядел как коса...
Он повернулся на бок, продолжая нежиться в своем микрооазисе тепла. Теперь, при свете звезд, подбородок Девы приобрел более мягкие очертания, и ночь заснула в кротком и молчаливом великолепии... Это была одна из его собственных строк, думал он засыпая... часть той фантастической мешанины слов и фраз, которые, одиннадцать лет назад, он связал между собой под общим названием "Воскресни, любовь моя!". Это была его первая книга, которая принесла ему славу, удачу... и Лели.
Лели... Она казалась такой далекой, но, тем не менее, она была. И тем не менее, с другой стороны, каким-то странным мучительным образом казалось, что была еще только вчера.
Первый раз он увидел ее, когда она стояла в одном из тех маленьких старомодных баров, столь популярных тогда в Старом Йорке. Стояла совершенно одна, высокая, темноволосая, с пышными формами, попивая дневной аперитив, будто доказывая, что такие женщины, как она, - самое обычное явление в этой галактике.
Еще до того, как она повернула голову, он был уверен, что у нее были голубые глаза; голубыми они и оказались; голубыми, от весенней голубизны горных озер; голубыми, от красоты женщины, жаждущей быть любимой. Очень смело он прошел через зал и встал рядом с ней, сознавая, что это будет либо сейчас, либо никогда, и спросил, может ли он предложить ей что-нибудь выпить.
К его изумлению, она согласилась. Только позже она призналась, что узнала его. Он был настолько наивен в тот момент, что даже не осознавал, что уже имел известность в Старом Йорке, хотя ему следовало это знать. Ведь его книга имела достаточный успех.
Он наскоро закончил ее прошлым летом, тем самым летом, когда "Улисс" вернулся с Альфы Вирджинии 9; тем самым летом, когда он оставил место юнги, навсегда излечившись от стремления стать астронавтом. За время этого путешествия мать его еще раз вышла замуж; узнав об этом, он снял летний домик в Коннектикуте, как можно дальше от нее. Затем, обуреваемый силами, лежащими за пределами его понимания, он уселся за стол и начал писать. В книге "Воскресни, любовь моя!" описывалась звездная одиссея молодого искателя приключений в поисках замены Божества, и его итоговом открытии, что замена заключается в поклонении женщине. Критики в один голос закричали: "Эпопея!", а придерживающиеся Фрейда психологи, которые после четырех веков пребывания в забвении так и не отказались от занятия психоанализом применительно к писателям, вынесли резюме: "Подсознательная жажда смерти". Самые различные оценки удачливо сочетались, подогревая интерес в узком литературном мирке, и прокладывали дорогу для второй публикации, а затем и для третьей. Буквально за одну ночь Мартин стал самым непостижимым из всех литературных явлений - известным превосходным романистом.
Но он еще не осознал, что его известность включала и чисто физическое узнавание.
- Я читала вашу книгу, мистер Мартин, - сказала стоявшая рядом с ним темноволосая девушка. - Мне она не понравилась.
- Как вас зовут? - спросил он. И еще через мгновенье добавил: - Почему?
- Лели Вон... Потому что ваша героиня нереальна. Ее не может быть.
- Я так не думаю, - заметил Мартин.
- Вы будете убеждать меня, что у нее есть прототип?
- Может быть, и буду. - Бармен подал их заказ, и Мартин, подняв свой стакан, сделал небольшой глоток прохладной синевы своего коктейля. - Почему ее существование невозможно?
- Потому что она не женщина, - сказала Лели. - Она всего лишь символ.
- Символ чего?
- Я.... я не знаю. Во всяком случае, она не относится к роду человеческому. Она слишком прекрасна, слишком совершенна.
- Вы как раз на нее похожи, - заметил Мартин.
В следующий момент она опустила глаза, и некоторое время молчала. А затем вскоре продолжила:
- Существует затасканный штамп относительно этой ситуации и звучит он так: "Держу пари, что вы говорите это всем девушкам...". Но почему-то мне кажется, что в данном случае это не так.
- И вы правы, - сказал Мартин. - Не говорил. - А затем добавил: - Здесь так душно, может быть, мы смогли бы пойти прогуляться?
- Хорошо.
Старый Йорк был почти анахронизмом, сохранившемся лишь благодаря кучке литераторов, которые души не чаяли в старых домах, старых улицах и старом образе жизни. Это был контрастирующий глубокий гротеск по отношению к их коллегам на Марсе; но на протяжении многих лет отдельные места этого городка приобретали частично окраску, частично атмосферу, буквально ассоциировавшую его с набережной Парижа, и если стояла весна, а вы были влюблены, то Старый Йорк был самым привлекательным местом.
Они медленно шли через дремлющую запустелость старых улиц, в прохладной тени домов, тронутых временем. Затем надолго задержались в зарослях главного парка, и их окружало голубое, наполненное весной небо и деревья, приукрашенные бледной зеленью нарождающейся листвы... Это был красивейший полдень, а за ним близился красивейший из вечеров. Никогда еще звезды не светили так ярко, никогда такой полной не была луна, так приятны часы и так сладостны минуты. Голова у Мартина кружилась, когда он провожал Лели домой, его шаг был нетвердым; но только спустя некоторое время, сидя уже на ступенях собственного дома, он понял, насколько был голоден, и неожиданно вспомнил, что с самого утра во рту у него не было ни крошки...
Глубокой недружелюбной ночью Мартин вздрогнул и проснулся. Странное расположение звезд на небе на минуту вывело его из равновесия, а затем он вспомнил, где находится и что собирается делать. Сон вновь осторожно подкрался к нему, и он лениво повернулся в своем подогреваемом коконе. Высвободив одну руку, он вытянул ее, и пальцы коснулись внушающей уверенность поверхности обласканной светом звезд скалы. Он умиротворенно вздохнул.
