Джон отчаянно не хотел, чтобы она уходила.

– Слушай, давай поговорим сейчас – пока я в состоянии слушать.

Она взглянула на него с гневом и болью.

– Ты серьезно?

Он медленно поднялся и двинулся к ней.

– Как никогда.

Она безнадежно пожала плечами.

– Лучше потом. После представления.

– А почему не сейчас? – Он схватил ее за руку. – Пока я еще пьян?

Она вздрогнула.

– Джон, я понимаю, тебе столько пришлось пережить…

– Пережить? – Эхо его истерического хохота прокатилось по часовне. – Да, конечно, можно сказать и так!

Она покачала головой.

– И ты знаешь, как я сожалею о… обо всем.

– Да, отлично, что мы можем поговорить вот так, честно и откровенно! – фыркнул он.

Она рассердилась.

– Не смейся надо мной, Джон! Ты заставил меня пережить худшую ночь в моей жизни, и я пытаюсь понять, пытаюсь взглянуть с твоей точки зрения. Не мешай мне! – Джина вырвала руку. – Увидимся позже. Можно еще немного потерпеть.

– Прежде чем ты уйдешь… – Прежде чем ты уйдешь, моя дорогая, нежная, любимая, прежде чем ты уйдешь и унесешь мое сердце, отныне и навсегда… – Давай по крайней мере попытаемся отделить эмоциональные вопросы от практических.

Джина побледнела.

– Что?

Джон заговорил очень тихо:

– Я хочу, чтобы ты ушла, Джина.

– Что?

– Оставила меня.

– Почему?

– Я не могу тебе объяснить.

Он видел, что она отчаянно цепляется за последние остатки мужества.

– Ты должен мне сказать почему!

Как он мог произнести это и не изойти криком?

– Все кончено.

– Нет! Нет, я не верю! – В ее глазах чернело все страдание мира. Она отчаянно молотила его руками, словно стараясь защититься от жестоких слов. – Ты просто пьян! – кричала она, хватаясь за соломинку.

Он снова засмеялся, еще горше.

– Недостаточно пьян. – Выпить бы реку, утонуть в океане… – Повторяю еще раз. Все кончено. Ты должна уйти. Я не могу объяснить.

Под его взглядом она словно съежилась, как в уменьшающем зеркале.

– Вчера ты хотел меня. Я знаю, хотел! – заявила она требовательно, как ребенок.

Он заставил себя ожесточиться.

– А теперь не хочу.

– Что я сделала?

– Ничего. Просто уходи. – Он не знал, долго ли сможет выдержать эту пытку, на сколько еще хватит у нее сил.

– Нет!

Он резко повернулся к ней.

– Ты еще здесь?

– Я хочу знать, в чем дело!

Он посмотрел на часы.

– Скоро одиннадцать?

– Почему ты так поступаешь? – Бессознательным детским жестом Джина прижала стиснутые кулаки к губам. – Я хочу быть с тобой всю жизнь, а ты прогоняешь меня?

– Да.

Она собралась с духом, напрягшись для последнего броска.

– Я нужна тебе!

Джон наклонился и отчетливо произнес ей прямо в лицо:

– Мне! нужно! чтобы! ты! ушла! – Он старался говорить свысока. – Иди, показывай свое гастрольное представление! Сегодня твой вечер, правда? Иди, изображай Марго Фонтейн со своими деревенскими дружками-танцорами. Увидим, на что ты способна.

– Правильно!

Джина выпрямилась, дрожа от злости.

– Верно, подонок! Не знаю, в какие игры ты со мной играешь, но надеюсь, ты будешь удовлетворен, мистер Кёниг! Папа с самого начала был прав! Мерзавцы вы все, Кёниги!

Она замахнулась кулаком, словно хотела ударить его, но передумала. У нее в запасе был еще один выстрел.

– Если придешь сегодня вечером смотреть наш танец, увидишь, как мы отблагодарим Кёнигов. И не думаю, что тебе будет трудно в их деяниях узнать себя!

Со всей округи на машинах, вездеходах, мотоциклах и даже лошадях съезжались на корробори танцоры и участники праздника. В широко раскинувшейся красной пустыне поселок аборигенов был виден издалека – его окружали величественные эвкалипты, призрачно белеющие в вечерних сумерках.

В поселке танцоры Джины уже показали гостям старинные танцы, выражающие сущность праздника корробори – древнего ритуала любви и смерти, восходящего к временам появления первых людей на материке. Теперь в Кёнигсхаусе, на лужайке между домами, сооружали сцену для второго представления – тщательно утрамбовали и подмели твердую земляную площадку.

Перед ней полукругом поставили кресла, хотя некоторые зрители – например, державшийся особняком Чарльз, с сардонической усмешкой прохаживавшийся позади, – ясно дали понять, что предпочитают стоять. Керосиновые факелы, припасенные в ожидании полной темноты, подковой охватывали труппу Джины, танцоров и музыкантов; они были готовы начинать.

– Уверен, вам будет очень интересно, – горячо уверял Алекс миссис Мацуда и Бакли, проводя их к почетным креслам в середине.

И когда только он успокоится со своей продажей, думал Джон, стараясь держаться от Чарльза как можно дальше и при этом не пропустить танца. Его тошнило от отвращения, а еще от выпивки: начав пить вчера ночью, он продолжал пить весь день.

Возле Крэйга Бакли сидела Элен, Джону она казалась бледнее обычного, хотя еще неизвестно, кто выглядел хуже – она или Бен, находившийся по другую сторону от нее. Заметив, каким взглядом, полным жгучего укора, смерил его сегодня Беи, Джон понял, что Джина рассказала ему, что случилось во время горестного раздора в часовне. Сейчас Бен, посеревший и ушедший в себя, избегал встречаться взглядом с Джоном, но беспрерывно подергивающиеся руки и лицо выдавали его внутреннее смятение.

Бен, Элен, Роза на заднем плане, Бакли, Мацуда и Алекс…

Джон оглядел небольшую группу зрителей, рассаживавшихся по местам. Ах да, и мисс Триша тут – не забудьте про божественную мисс Тришу! Сидя рядом с Алексом, по другую руку которого находилась миссис Мацуда, изрядно пьяная Триша, совершенно не смущаясь его присутствием, заигрывала с полицейскими Роско и Джорджем, прося прикурить сигарету:

– Огонька не найдется, ребята?

Самая распространенная фраза на свете, ее можно услышать в любом городе на любом перекрестке. Джон понял ее, даже не вслушиваясь. И все-таки Триша была не в своей тарелке, казалась натянутой и неестественно взвинченной, слишком звонко смеялась, слишком громко говорила, ее непристойно протяжный говор звучал хрипло, как крик варана.

Алекс злобно повернулся к ней.

– Заткнись! – прошипел он. – Люди смотрят! Ага, да он на взводе, подумал Джон. Словно принял мощный наркотик! Что ж, держись, братец, мысленно с ненавистью поприветствовал он его, не теряй головы! Завтра ты разбогатеешь, а я стану никем, и тогда, может быть, ты будешь счастлив!

Он обернулся к площадке для танцев: в воздухе, привлекая внимание, звенел протяжный, тоскливый зов диджериду. Джина выступила вперед. Как и остальные танцовщицы, она была обернута лишь в полосу алого ситца наподобие саронга, лицо и тело раскрашены серо-белой пепельной пастой, руки и ноги открыты. Мертвенная бледность просвечивала даже через белую краску, казалось, ее что-то невыносимо гложет изнутри. Дрогнувшим голосом она начала:

– Мы хотим показать вам драму в танце, над которой мы работали несколько недель. – Она откашлялась. – Мы расскажем историю Кёнигсхауса с самых давних времен. Мы хотим вам показать кое-что из того, что здесь происходило, – ожившие страницы нашей общей истории. Спасибо.

Джина слегка кивнула и отошла к труппе, давая знак начинать. Громко и размеренно загудел диджериду, ему вторило постукивание палочек и глухой рокот барабанов. В сумеречном свете сцена ожила. На площадку выскочили около двадцати танцоров, и среди них Джина, они бегали, скользили и прыгали под аккомпанемент грохочущей музыки.

Понятный всем язык танца поражал неподдельной простотой. Начало истории относилось ко временам задолго до появления Кёнигов, когда еще даже первые обитатели не ступили на эту землю. Древние инструменты передавали первобытные крики и плач, в то время как танцоры изображали кенгуру – не потревоженных человеком властителей здешних мест. Вокруг них кружились юноши и девушки: они прихорашивались, как эму, крались, как койоты, скользили, как змеи, их воркование, щебет, лай, щелканье и рычание сплетались с бесконечной пульсирующей мелодией. Благодаря их мастерству перед зрителями оживали сады Эдема, мир чистой красоты и покоя.