Беспокойство, неприязнь, подозрения росли, и вот уже теща прошептала своему супругу:
– Да ты погляди на него, не напился ли он? Мы сидим, беседуем, а жених глушит стакан за стаканом!..
– Безобразие! Где посаженый отец, что он там, помер?! – почти выкрикнул Никанор.
– Что тут такого, просто поговорили кое о чем… Собрание есть собрание. Для чего ж собираются люди?… – пыталась разрядить обстановку мать жениха.
Но где там, теперь остановить родичей было невозможно, они любую мысль по-своему переворачивали:
«Кончено дело! Теперь уж нам предлагают сидеть, как скотам бессловесным!.. Дескать, жених у нас городской, а мы – темные… Если мы крестьяне, так что ж, у нас разума нет? И с завязанными глазами живем? А кому, как не нам, крестьянам, приходится больше всех переживать! Ты, жених, стал больно грамотный, со своим средним образованием… А ну, подумай, откуда твои десять классов? Они оттуда, откуда и все на земле, – из наших же рук!..»
«И как человеку не совестно! Называется женихом… Пока мы были заняты разговорами, он уже приканчивает третий графин! Вот они, наши нынешние шоферы!..»
Ну, как спасти положение? Тут свекровь – хозяйка этого дома, ну, давай суетиться:
– Сваты, сватьюшки, родненькие, угощайтесь, кусочек хотя бы, хоть что-нибудь, пожалуйста, остывает!..
А мать ее, то есть бабушка жениха, напротив того, без суетни все повторяет и повторяет:
– Будь он проклят, этот Кручану!.. Прости господи, будто он у нас в доме помер…
А тесть на это, хоть вежливо, но все-таки настойчиво!
– Вот что, жених… Или ты приведешь посаженого, или я немедленно ухожу!
А теща не без ехидства:
– А что, мы разве посаженого венчать собираемся? А если он захворал или вызвали его куда… У нас что, свадьба не состоится?! Нет, не пришел так не пришел, и ждать нечего!..
Итак, считайте, что сговор расстроился. Благие начинания забыты, и то, что дело поначалу шло гладко, уважительно и солидно, а все собравшиеся были на высоте, памятуя о том, что сегодня закладывается фундамент новой семьи, – все рассыпалось прахом. Скажете, жених сам виноват? Молод, заносчив, не знает жизни с ее нуждой и лишениями, не набравшись ума, берется других поучать?… Но почему никто не привел его в чувство, не оборвал, не прибил, в конце-то концов? Ведь он обидел самых близких людей, тех, которые ему жизнь подарили, для него построили дом, готовили свадьбу; и тех, которые для него растили невесту и теперь ее с рук на руки, насовсем и еще неизвестно, на какие муки, ему отдавали. Нет, таких людей нельзя обижать безнаказанно. И разве можно их доводить до отчаяния?…
Меняются времена, всему на свете бывает конец, но что-то главное передается от поколения к поколению, может быть, то, что мы называем духом народным?
Жених, видимо, тоже ощущал в своих жилах кровь предков, плевать ему на расстроенную помолвку и обиженных родичей…
– Неужели вы не помните, дядя Никанор… Вы еще сидели тогда в президиуме собрания… Как же звали тогдашнего председателя?… Ну его еще три года подряд собирались снимать… – Жених в волнении тер лоб. – Фамилия у него начиналась на букву «X» или «Г»… Гарбе… нет, Харбе…
– А-а-а, Хэрбэлэу, вот-вот… – вздохнули все с облегчением, словно мрачные тучи, сгущавшиеся над этим столом, теперь сами собой рассеивались.
– Ха-ха! Хэрбэлэу… – Люди смеялись. Что с ними произошло? Неужели их на сей раз осенило какое-то улыбчивое, добродушное божество, вроде древнеиндусского Вишну?…
– Хэрбэлэу? Это который застрелил, ха-ха! у себя на крыльце козу бабушки Сафты?… Ха-ха-ха, – уже в голос смеялись.
– Он, бедный, подумал, что на него напали классовые враги, подосланные недругами, вроде Кручану… – сказал Никанор и при этом хлопнул себя ладонями по ляжкам.
Какое это благое дело – людской коллективный смех! И надо же было дураку палить в козу – чтоб соседи кинулись на помощь? И еще самому кричать: «Помогите!» А на крыльце – мертвая коза!.. В конце-то концов все на этой земле относительно! И если кто-то кого-то дураком обозвал, то ведь и дурак дураку – рознь. А уж если и дураки они, то дураки особые, хитрые… в отличие от бесхитростного, глупого, беспросветного дурака Хэрбэлэу… Например, слышишь «тук-тук» у входа в дом среди ночи… Говоришь: «Войдите!» Не входит. И снова «тук-тук». Что же ты, срываешь ружье с гвоздя и стреляешь в окно наугад?… Много ли для этого ума надо?! «Хе-хе, посмотри на нас повнимательней, похожи ли мы на таких дураков?… Нет, мы, конечно, не спорим, покойному ничего не стоило нас всячески обозвать, более того, он всегда мог поставить нас в дурацкое положение и даже избить при желании, как сделал это со стариком Василе Кофэелом! Но кто же из нас оказался в конце концов в дураках? А если он умник, то пускай прежде покажет свой ум… А если умный умирает по-глупому, – по правде сказать, сам на себя руки наложил, – то кто же тогда дурак?! Или скажете, что его дурацкая смерть – нашей жизни умней?… А я так скажу: любой живой дурак мудрее мертвого умника…»
Примерно так мог думать любой из присутствующих. Во всяком случае, Никанор Бостан окончательно повеселел и продолжал развивать свою мысль жениху уже вовсе миролюбиво:
– Так-то и получается… Сам портишь – сам чинишь! Кто теперь занимает третье место в районе? Мы!.. А где теперь Хэрбэлэу, который был у нас председателем? Собирает тряпки и кости в сельпо!..
Тут вдруг вскочила с места жена Никанора и, широко осенив себя крестным знамением, затараторила, обращаясь к жениху:
– Вот тебе, Тудор, истинный крест, ничего не знаешь, а в драку суешься! И скажу тебе, напрасно ты вступаешься за покойного… он был парень не промах. Ему пальца в рот не клади!.. Думаешь, из-за чего они с Хэрбэлэу схватились? Из принципа? Дескать, председатель разваливает колхоз? Как бы не так! Были у них старые счеты. Девицу, рыжую Аникуцу, дочь Сирицану, не поделили, еще когда были молодыми парнями… Досталась она Хэрбэлэу, потому как забеременела, бедняжка… впрочем, тоже ничего страшного, почему бы девушке не поиметь сегодняшней радости?! Да еще к тому же, если Хэрбэлэу вскоре женился на ней!.. Вот Георге и затаил злобу, а ты его теперь защищаешь… – Расправившись с женихом, жена Никанора обернулась ко всем со своей главной новостью и звонко, будто заранее торжествуя победу, выложила ее. – А теперь скажите вы мне, от кого забеременела красавица Виорика, дочь Хэрбэлэу, такая молоденькая?… Этого вам ни папа, ни мама не скажут! А я вам открою… Встретила вчера рыжую Аникуцу, жену Хэрбэлэу, она уже бабушка и ведет за руку внука – хорошенького мальчонку. Ну вылитый Георгий Кручану! Вот, мои родные, как он двадцать пять лет подождал… и на молодой отыгрался!.. И как ведь, дорогие мои, пристроил ребеночка, кажись, если б он родился в королевских хоромах, и то б ему так не жилось. Прости господи, этому кручановскому пригулышу каждый день пупок лобызают: и молодая мамаша, и бабка – рыжая Аникуца, и сам дед Хэрбэлэу, кровный ненавистник Георгия!..
– Не может быть! – смеется теща. – Неужто могло такое случиться?!
– А что?! Кукушка птенца своего разве не сажает в чужое гнездо?!
– А иначе не одолеешь врага! – подмигнул Никанор жене.
И тут уже вдосталь все посмеялись, потому как отлично знали рыжую Аникуцу, и Хэрбэлэу, и красавицу Виорику, их младшую дочку, и все они были живы-здоровы и достойны были, чтобы над ними всячески посмеялись! Даже Георге Кручану – странный и непонятный всем тип, становился благодаря веселому анекдоту добрее, доступней и, пожалуй, роднее. Хотя каждый знал точно, что ничего подобного в жизни быть не могло, уже только потому, что покойный попал в тюрьму за полтора года до родов… Однако шутка есть шутка, даже если есть в ней капелька вымысла. Ведь именно в этой капельке вымысла заключена главная соль анекдота и едва ли не божественный его смысл… А как же иначе? Пусть они все вместе взятые и слыхом не слыхивали о древнем Вишну, но разве не доказали они только что с помощью своего вымысла его существование? Добрый человеческий смех – разве не самое мудрое божество на земле? Ведь только что они еще раз отомстили непонятному и недоступному – в конце концов чей же отпрыск этот, именуемый внуком Хэрбэлэу, который появился среди них не как все – то есть без сговора, без свадьбы, без отца, без деда, без дорогой бабушки… Припишем его Кручану и посмеемся надо всем тем, что смеха достойно, что несуразно, – от жизни ничего не пропало… И тем самым хоть на миг увековечим миг… да, да, «миг» того же Кручану, как увековечивали себя олимпийцы-боги в какой-нибудь там корове, оплодотворив ее предварительно, или в какой-нибудь девчонке, шедшей по воде и повстречавшей сатира…
