В Орел прибыл и сам князь Адам Вишневецкий с двумястами конных копейщиков.

Прибытие князя Адама было чрезвычайно важным. Он стоял у истоков Дмитрия Первого – то ли живого, то ли убитого в Москве, и признание им Дмитрия государем московским многое решало в этой запутанной истории.

Многие из прибывавших тоже видели предыдущего царевича Дмитрия, и им очень и очень нужны были объяснения, на каких основаниях новый Дмитрий держит свое право на московский престол.

Дмитрий пригласил главных рыцарей, кроме Рожинского, в свой дворец – бывший дом орловского воеводы – и произнес речь:

– Господа, вот вам история моего появления в Русии и вот вам объяснение моих прав. Я родился в семье государя русского Ивана Грозного. С детства меня сослали в Углич. В Угличе моим воспитанием занимался доктор и учитель влах по имени Симеон. Зная, что Борисом Годуновым готовится мое убийство, он нашел подменного мальчика, очень похожего на меня. Однажды во время ссоры один из мальчиков – моих телохранителей – ударил подставного ребенка ножом в шею. Все дети после этого разбежались. А так как подставной мальчик был одет так же, как и я, челядь, охранявшая меня, подняла переполох. И после этого поубивала многих людей Бориса Годунова. Мой учитель взял меня в карету и увез. В Угличе был похоронен тот ребенок, а не я.

– Откуда же взялся первый Дмитрий, который на Москве правил? – спрашивало рыцарство.

– Вот это мы узнаем, когда придем на Москву. Я думаю, что его подготовили бояре, чтобы убрать с престола Годунова.

– Кто может подтвердить твои слова, государь? – спросили рыцари.

– Дядья мои Нагие и мать моя Мария Федоровна. Слава Богу, они живы. Да и сам ваш король Сигизмунд может. Я с ним виделся перед походом в Москву, и не однажды.

Объяснение было не слишком, но достаточно убедительным. И внешностью новый Дмитрий сильно походил на того, кого он называл отцом, на Ивана Грозного, сходство было просто поразительным.

– И прошу вас, господа, никому этих подробностей не передавать. Для всех остальных участников похода я – тот самый Дмитрий, который уже был в Москве и короновался на трон. Лишние сложности и объяснения нам могут сильно повредить.

Дмитрию задали несколько проверочных вопросов:

– Какого цвета волосы у короля?

– На каком этаже находилась комната, в которой его принимал король?

– Что больше всего поразило его в Сигизмунде?

На все вопросы он дал правильные ответы. А про Сигизмунда он сказал, что больше всего его поразила мрачность короля.

Он был настолько неординарен в словах, в поведении и жестах, что рыцари ему поверили. Больше всего этому помогла его безумная властность в сочетании с боязнью, что его право на власть никто не захочет принять.

И конечно, на рыцарей сильное впечатление произвела золототканая одежда претендента в сочетании с бархатом и металлом доспехов. Все было подобрано тщательно и с большим вкусом.

– Зачем ты попусту упоминаешь имя короля? – спросил его после разговора с гетманством Казимир Меховецкий.

– И не попусту. Пусть его величество мне тоже немного послужит, не только я ему.

– Как это понимать?

– Очень просто. Ведь это король дал добро на мой поход на Русь. Что, я не знаю, кто вооружил твоих конников? Откуда у тебя, пан Казимир, такие деньги?

Меховецкий молчал.

– Только дураку не ясно, что король хочет использовать меня, чтобы сбросить с престола Шуйского.

– Зачем?

– Затем, чтобы посадить туда своего сына.

– Такими опасными словами, государь, ты нанесешь себе больше вреда, чем пользы. Король вынужден будет от тебя отказаться при очень большой огласке.

– Чем больше он будет отказываться, тем меньше ему поверят. Поздно, пан Казимир: обоз уже ушел.

Меховецкому пришлось съесть и это.

– Ну пусть. Ну, хорошо, пусть будет так, государь. – Он убрал претензии из голоса. – А теперь скажи: ты написал хоть одно письмо матери?

– Нет, – ответил Дмитрий.

– Почему?

– Много она мне писала, много помогала. Я ее при встрече и узнать-то не смогу.

– Ты ее можешь и не узнать при встрече, ей от этого ни тепло, ни холодно. Но если она при встрече не узнает тебя, станешь на голову короче.

– Пан Казимир, не прекратишь со мной так грубо говорить, сам станешь на голову короче, – спокойно и без злобы сказал Дмитрий. – Как это она может меня не узнать?

– А так, государь, – поправился Меховецкий. – Одного она уже узнала: ей этого до сих пор простить не могут. Если еще одного узнает, сама может головы лишиться. Неплохо бы ее подготовить или хотя бы узнать, что она думает о твоем возвращении.

– Хорошо, ясновельможный, подготовь черновик. Уж если нужно писать, напишем еще и дядьям.

Меховецкий убедился еще раз, что его подопечный быстро набирает. Пожалуй, слишком быстро. Это начало его уже по-настоящему тревожить.

В Москве к этому времени положение Шуйского было совершенно незавидным. Увещевательные грамоты, которые он рассылал по городам, вызывали только явное недоверие к нему.

И в самой столице кто-то усиленно копал под него. На домах иностранцев и богатых бояр по ночам писали, что царь дает их на разграбление народу. На грабеж стали собираться толпы, и их приходилось разгонять войском. Это вызывало раздражение как грабителей, так и тех, кого приходилось защищать.

В один воскресный противный и слякотный день, когда Шуйский шел к обедне, он увидел большое количество народа у дворца.

– Что за причина? – спросил царь.

Ему доложили, что народ собран известием о том, что царь будет говорить с ним.

Шуйский оглядел бояр, шедших с ним, и спросил:

– Чьего кова это дело?

Бояре молчали. Чуткий глаз Шуйского выделил какое-то особое молчание Петра Никитича Шереметьева.

– Чьего кова это дело? – снова повторил он. Все опять смолчали.

К удивлению окружающих, Шуйский не стал бушевать. Наоборот, чуть не плача, он сказал:

– Вам не надо выдумывать коварных средств, чтобы избавиться от меня. Я не держусь за этот трон. Он и так уже достаточно полит кровью. Скажите прямо, и я уйду без сопротивления. То вы иностранцев хотите ограбить, теперь меня хотите убить. Вот вам мой царский посох и шапка. Выбирайте, кого хотите.

Бояре молчали.

– Ну?! – истерически кричал Шуйский. – Берите! Кто хочет?! Вот он посох!

Он протягивал его по очереди всем сопровождающим его боярам. Каждый отворачивался и отходил в сторону.

Желающих не нашлось.

– А раз так, – сказал Шуйский, – раз признаете меня царем, я требую казни виновных.

Слава Богу, обошлось без казней. Схватили пятерых из толпы и до полусмерти засекли кнутом. Один из них показал на Петра Шереметьева.

Петр Никитич Шереметьев тоже не был казнен. Он всего-навсего был выслан в Псков воеводою.

К Дмитрию все подтягивались и подтягивались войска. Просто удивительно было, сколько вооруженных людей притягивала к себе эта малозаселенная бедная страна.

Пришел Александр Иосиф Лисовский, главный зачинщик рокоша, изгнанный из Польши и оставленный королем «безо всякой чести». Он привел отряд в две тысячи всадников.

Несколько позже пришел с большим войском Ян Петр Павел Сапега – родственник великого канцлера литовского Льва Сапеги. Это был уже не мятежник, это был представитель короля, долженствующий мстить за убийство поляков в Москве. Он привел семь тысяч конных поляков.

С небольшими отрядами пришли рыцари Будило, два Тышкевича, Рудницкий, Валарский, Казимирский, Микулинский, Зборовский, Млоцкий, Виламовский и другие.

Потянулись к Дмитрию и казацкие самозванцы с дружинами, буквально десятками.

Это были «укрытые боярами» сыновья Федора Иоанновича – Федор, Клементий, Савелий, Ерофей.

Из Астрахани прислал письмо внук Ивана Грозного от бездетного старшего сына Ивана – Лаврентий.

Потом дал о себе знать некий Август – сын самого Ивана Грозного от четвертой жены Анны Колтовской.