Наступила тишина. Даже лавки не скрипели под тяжелыми боярами.

– Может, потому ее и не было, что не того убили, – в полной тишине вдруг спокойно заметил Богдан Яковлевич Бельский.

Шуйский ужаснулся своему промаху.

– А что ты на это скажешь, князишка поганый? – зло крикнул Дмитрий и показал Шуйскому свой нательный золотой крест с крупными камнями. – Это мне Романовы подарили, а не мой крестный отец князь Мстиславский мне его надел! А это ты видел? – добавил он и вынул из-за пазухи две тонкие сложенные дощечки, между которыми находилось письмо царицы Марфы сыну, отобранное у Отрепьева.

– Что это? – спросил растерянный Шуйский.

– Письмо царицы матери моей ко мне, ребенку, – ответил Дмитрий.

– Да это письмо я сам передал Романовым, когда они монаха на престол готовили! – вскрикнул Шуйский.

– А где ты его, собака, взял? Уж не у моей ли матушки силой забрал?

– Мне его из приказа Семена Никитича передали.

– Стало быть, ты знал, что младенец жив, раз ему мать письма пишет? – спросил Басманов. Шуйский молчал.

– Кого же ты, князь, в гробу видел? – спросил Дмитрий. – Уж не себя ли самого? Изолгался ты, князь, хуже некуда!

– Уберите его! – приказал Басманов. Шуйского выволокли. Собор возмущенно шумел. Дмитрий встал и сошел с помоста.

– А теперь, дорогие князья, воеводы и вы, пастыри духовные, вам решать судьбу князя! Я надеюсь, вы помните, как мой отец карал за неуважение к царской особе. За один неправильно написанный титул руку отрубали!

Когда царь вышел из палаты, один смелый воевода спросил Басманова:

– Скажи, Петр Федорович, а где государь скрывался все эти годы? Как его Годуновы не выследили? Я и сам имел такой приказ тайный младенца царского выследить и в Москву доставить.

– Видите, люди православные, – сказал Басманов, – Годунов давал приказ младенца выследить и доставить. Стало быть, не был он убит в Угличе. Другого подставного младенца Нагие там держали на этот случай. А где он скрывался, точно не знаю. Где-то в поместье под Ярославлем.

– А мог бы кто-нибудь подтвердить, что государь там был? – настаивал смелый воевода.

– Мог бы кто-нибудь, – ответил Басманов, – до того, как там люди Семена Никитича побывали. Теперь в том селе ни одной души живой не осталось.

На этом вопросы смелого воеводы кончились. Впрочем, может быть, все так было и задумано.

Собор в один голос постановил князя Шуйского казнить путем отсечения головы. Братьев Ивана и Дмитрия сослать. Решение собора зачитал перед всеми Петр Федорович Басманов.

Письма в город Гошу на имя Казимира Меховецкого приходили все реже. Все больше чувствовалось в них уважения к русскому монарху от адресанта, все больше опасений за сказанные слова.

Разумеется, с каждого письма немедленно делался список, и списки переправлялись епископу Венедикту Войке, который докладывал о них королю.

Пришлось искать нового свидетеля событий.

«Город Вильна.

Его преосвященству ясновельможному епископу Венедикту Войке.

Пересылаю Вам список письма, полученного мной из отряда польского при государе Дмитрии в Москве. Это пишет уже не Альберт Скотницкий, который занял слишком высокий пост при императоре московском. Это пишет один из наших людей при нем.

Список сделан в доподлинности.

Уважающий Вас Казимир Меховецкий».

«Город Гоша.

Ясновельможный пан Меховецкий.

Позволь описать тебе события последней недели.

В субботний день, на третий день по вступлении императора Дмитрия в царствующий град Москву, июня в 23 день, стало известно его императорскому величеству государю Дмитрию, что главный московский боярин Шуйский с братьями затеяли против него заговор.

Государь царь Дмитрий посадил того боярина и его родных братьев за приставов. В приставах у него были Михайло Салтыков да Петр Басманов.

Назавтра в воскресенье, июня в 24 день, поставил он на Москве патриархом Игнатия Грека и созвал большой собор против князей Шуйских.

В четверг, июня в 28 день, государь приказал того великого боярина Шуйского посредине города казнить, отрубить ему голову при стечении всего народа, чтобы другие люди боялись его обличать.

Когда привели боярина Шуйского на Пожар (главную городскую площадь, ее еще зовут Красной) и поставили его на Лобное место, а рядом установили плаху и положили секиры, все стоящие здесь люди были наполнены страхом, и слезы текли у них из глаз.

Петр Басманов начал ездить среди народа и читать список, составленный царем и его собором, и всем в уши внушать:

„Сей великий боярин князь Василий Иванович Шуйский изменил мне, прирожденному законному государю вашему и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Русии. Коварствовал, злословил, ссорил меня со всеми боярами нашими, князьями и дворянами, со всеми моими подданными. Называл меня лжецарем, еретиком Гришкой Отрепьевым. И за то мы осудили его: да умрет он смертью“.

Около боярина князя Василия Ивановича Шуйского было поставлено множество стрельцов с множеством оружия, а также множество панов литовских и черкассов на конях с копьями и с саблями.

Также и по всему городу все стрельцы были вооружены будто на битву, и все видящие это страха и ужаса исполнились. И наступила сильная тишина.

Тогда палач сорвал с великого боярина рубашку с золотыми каймами и жемчугом и поднял секиру, а тот великий боярин сопротивлялся и кричал: „Братья, умираю за правду и веру христианскую!“

Но человеколюбивый Творец и Создатель не позволил тому случиться и избавил того боярина от секиры. Уже голову боярину палач преклонил на плаху, как вдруг прискакал всадник из крепости (ее зовут Кремлем). Он размахивал царской шапкой и кричал: „Стой!“

Он вошел на Лобное место и объявил, что царь Дмитрий Иоаннович по просьбе своей матери царицы-инокини Марфы дарит боярину Шуйскому жизнь. Вся площадь пришла в движение и закипела от радости.

На этом, ясновельможный пан Казимир, я послание заканчиваю. Только разрешите добавить Вам, что трех братьев, великих бояр Шуйских – Ивана, Василия и Дмитрия, царь разослал по разным городам в заточение. Имение их было отобрано и новым людям во владение передано.

И еще хочу сказать, что вся Москва теперь ждет приезда матери государя, заключенной инокини Марфы, которая своим письмом спасла от казни Василия Шуйского.

За ней послали родственника помилованного боярина Шуйского – Михаила Скопина-Шуйского. Москва – чудное место на земле.

По указанию А. С. и собственной воле преданный Вам Андрей Щепа».

Вся Москва ждала приезда великой царицы. Гонцы, которых посылал Скопин-Шуйский, постоянно сообщали о ее передвижении. Она уже проехала Ярославль и ночевала в Ростове.

– Где вы собираетесь встречать государыню, ваше величество? – спросил Дмитрия Ян Бучинский.

– Как где? Здесь, в Москве. В Кремле, конечно.

– Мне кажется, это невежливо, – сказал Ян. – Надо бы выехать ей навстречу.

Дмитрий мгновенно согласился. Он сразу понял, что дело не в вежливости и не в уважении, а в том, что при встрече могут быть сюрпризы и неожиданности. И может понадобиться время для их исправления.

В славном Московском государстве сюрпризы можно было ожидать и от родной матери.

Встречу Дмитрий решил устроить в селе Тайнинском под Москвой. Там был выставлен огромный красный, шитый золотом шатер.

Сотня стрельцов в голубом на горячих одномастных серых конях несла дежурство на всех дорогах села.

У самого шатра располагалась сотня копейщиков Жака Маржерета. На них было дорогое красное платье и широкие бархатные плащи с золотыми позументами.

Древки их копий были обтянуты красным бархатом и обвиты серебряной проволокой. Когда они ехали на конях, начищенные наконечники их пик выглядели легким серебряным облачком.