– Речел, они жаждут иллюзий. Почему вы им мешаете?

Он начал целовать уголки ее губ. Речел широко раскрыла глаза, затем прищурилась, когда муж подмигнул ей. Она обернулась к собравшимся и прижалась щекой к его груди, изображая застенчивую новобрачную. Через секунду их губы слились в долгом поцелуе.

Мужчины закричали, две женщины зааплодировали, а третья – индианка – нахмурилась и отвела глаза. Генри убедился в том, что реакция жителей на его действия более чем одобрительная. Он внес Речел в прихожую и закрыл дверь каблуком. Затем поставил жену на ноги, стараясь, чтобы их тела не коснулись друг друга, и отошел на шаг назад.

– Почему, Генри? – в тишине ее голос звучал, как слабый шепот. – Почему вы так беспокоитесь об иллюзиях моих друзей?

– Я беспокоюсь только о себе, Речел. У ваших друзей я насчитал более более дюжины винтовок. Пока мы не спрятались за дверями вашего дома, разумнее всего было спрятаться за вашу юбку.

Она отступила назад, и расстояние между ними стало еще больше. Генри вспомнил, что точно так же было, когда они подъезжали к городу.

– Рада это слышать, – проговорила Речел. – Хорошо, что вы убедились, что мои друзья – не кролики, погибающие в бурю.

Когда Речел упомянула о кролике, Генри испугался. Во время путешествия он обнаружил перед женой такие стороны характера, которые ни в коем случае не должен был раскрывать. Достаточно вспомнить, какой властью обладала над ним Речел.

– Все мы – кролики, погибающие в бурю…

– Или белки, – возразила Речел, – которые выжили, чтобы построить новое жилище на старых руинах.

У Генри по спине побежали мурашки, когда ему пришла в голову та же мысль, что и Речел. Только он не высказал ее вслух. Раньше лишь Люсьен мог чувствовать, что происходит в его душе. Неужели Речел способна переживать то же, что и он?

Тем временем Речел села к комоду у стены и начала проверять содержимое ящиков. Генри прислонился к дверному косяку, скрестил руки на груди и стал разглядывать жилище.

На окнах висели миткалевые занавески, стены были оклеены светлыми обоями, сливавшимися с побеленными потолками. На деревянном полу лежал пестрый ковер, сшитый, как Генри показалось, из разноцветных лоскутков. Он заметил, что мебель здесь тоже была самая разнообразная – и по цвету, и по размеру.

Посреди комнаты стоял стол, а на нем – ваза с высохшими цветами, под потолком висела хрустальная люстра. Генри посчитал, что находится в гостиной. Через открытую дверь он заметил другую комнату, скорее всего, столовую. Стол и стулья, как показалось Генри, были сделаны местными столярами, а сервант – привезен издалека. Комнаты были большими и полными света, несмотря на то, что окна снаружи закрывали ставни.

Генри понравилась обстановка, хотя ей не хватало выдержанности в одном стиле. Генри тотчас вспомнил, что и в одежде у Речел отсутствовал какой бы то ни было стиль, однако ей одинаково шли и элегантные платья, и рубашки из грубой ткани… и даже соломенная шляпка, которую Речел носит почти на затылке и крепко привязывает лентами к подбородку.

И все же Генри не мог считать этот дом своим. Ему казалось, все здесь принадлежит совсем другому миру. Какому – еще трудно было сказать.

– Вы сами обставляли эти комнаты? – спросил он, устав от собственных размышлений. Он все еще стоял, прислонясь к дверному косяку, словно никак не решался пройти в гостиную.

– Мы все обставляли, – отозвалась Речел, как будто эти три слова были исчерпывающим ответом.

– Вы кому-нибудь заказывали эту мебель или откуда-то привезли?

– Кое-что я подобрала, кое-что купила у переселенцев, проезжавших по орегонской дороге, а кое-что смастерил Феникс.

– Что значит «подобрала»? – поинтересовался Генри, не совсем понимая, что именно Речел имеет в виду.

– Вдоль орегонской дороги валяется много вещей, которые переселенцы не могут везти дальше. Я подбирала то, что могло пригодиться.

– А что и как у них покупали?

– В основном я делала это летом. Предлагала деньги или продукты. Ближе к зиме они боятся застрять в пути, и тогда все достается даром.

– Итак… – Генри оттолкнулся плечом от двери и сделал шаг – только один – в гостиную. – Вы собрали отверженных людей, чтобы сделать из них то, что называется «приличным обществом», и притащили выброшенный хлам, чтобы создать подобие цивилизации?

Она задвинула ящик комода и оглянулась на мужа:

– Да.

– Но зачем? Я полагаю, у вас есть деньги. Несомненно, вы обладаете красотой и умом. И могли бы найти себе более достойное общество, жить в более достойной обстановке и в окружении более достойных мужчин.

Речел улыбнулась:

– Семь лет назад я ничего не имела, кроме земли, хижины и… маленького наследства. Теперь я богата, потому что научилась делать консервы, вялить мясо, дубить кожу и продавать все это солдатам. Я чинила утварь и одежду, которая мне была не нужна, и продавала переселенцам, золотоискателям, владельцам ранчо… – Речел собрала в корзину какие-то вещи и накрыла ее крышкой. – Да, я живу здесь, потому что не нашла для себя «более достойной обстановки». – Она надела корзину на руку и, пройдя мимо Генри, открыла дверь. – Я скоро вернусь. Женщины принесли еду, она на кухне. Они также постелили на кровати свежие простыни. Если хотите принять теплую ванну, то придется подождать, пока я не приду и не нагрею воды.

В том, как она говорила и вела себя, Генри почувствовал одновременно и дерзкий вызов, и желание защититься.

– Могу я поинтересоваться, куда вы направились? – спросил он, подозревая, что ответ ему не понравится.

– Дать кое-какие лекарства Розе и ее девушкам.

– Я считаю, что за такими, как Роза, не стоит ухаживать, Речел.

– Ухаживать стоит за всеми больными, – спокойно ответила она.

– Я запрещаю вам.

Она подняла брови:

– Запрещайте вашим слугам, Генри, но только не мне.

– Жена Эшфорда не должна прислуживать…

– …Животным? – перебила Речел. – Да будет вам известно, что животных мы здесь тоже лечили. Когда-нибудь вам станет понятно, почему. Кстати, люди, которых вы считаете животными, приготовили вам поесть. Здесь мы во всем зависим друг от друга. Болезнь одного ослабляет всех… Когда я вернусь, то помогу вам разгрузить фургон.

– А где, черт побери, наша прислуга?

– Здесь у нас нет слуг.

Речел вышла за порог и спустилась по ступенькам. Генри оторопело стоял на месте. Только когда шаги Речел стихли, он начал медленно закрывать рот, затем захлопнул дверь и понял, что он рассержен – нет, просто взбешен! – из-за поведения жены. Порядочные женщины не водятся со шлюхами. Филантропия – вовсе не божественная миссия, она придумана для дам, которым некуда девать деньги и время.

Жена должна слушаться мужа. А Речел заботится о себе вместо того, чтобы ждать, когда муж сделает это за нее. Более того, она сама учит мужа, как он должен о себе заботиться.

Генри побрел на кухню. Ему сразу бросились в глаза трубы водопровода и массивная печь с несколькими заслонками. Речел неплохо устроилась! И все это заработано своим трудом – шитьем и стряпней, торговлей и обменом. Генри признал, что жена вызывает в нем не только гнев, но и восхищение.

Когда Речел заглянула в окно банка, то увидела, что там царят всеобщее уныние и подавленность: Роза сидела за столом, опустив голову и подперев ее ладонями. На ней была одна короткая сорочка, открывавшая руки, плечи и ноги до бедер. Ее тело не потеряло силы и стройности, но утратило прежнюю грацию. Розе стоило больших усилий одеться и стоять с гордой осанкой, встречая дочь.

Речел подошла к двери и смахнула набежавшие слезы. Когда-то Роза была самой волевой и красивой мадам во всем штате. Она научила дочь арифметике, чтобы никто не мог обсчитать ее, научила читать, чтобы никто не мог обмануть. Роза всегда хвалилась, что ее Речел «самая способная девочка на Западе».

Роза сумела выжить и продержаться на плаву дольше, чем кто-либо другой, и успела вырастить дочь – такую же сильную и независимую. Странно, но если раньше Речел чувствовала стыд и гнев при мысли о матери и ее ремесле, то теперь испытывала гордость. Она не могла объяснить, почему.