Понюхал и смутился.

— Это я тебе хотел показать, Курт, как у нас ее, проклятую, настоящие, хе-хе, мужчины пьют. «Под корочку» называется. Ну, конечно, — заторопился он, — если не при такой закуске и не дома, вот как сейчас мы, а так… где-нибудь…

Гость половины слов не понял, но догадался, что ему демонстрируют некий местный обычай.

— Эт-то… нюхайт? — заинтересовался он. — Мошно …мне? — И протянул руку.

— Ни в коем случае! — перехватил корочку шурьяк. — Ты что? Додумался — такому учить! — Он повернулся к немцу и, потрясая корочкой, громко, как глухому, стал объяснять: — Эт-то опасно! Понимайт?! Шлехт! Очень вредно!

— У нас один чудак понюхал, — сказал шурин спокойнее, для всех. — Из нашей лаборатории. Видит — другие нюхают, дай, думает, и я тоже. И что вы думаете. Потянул носом, отнюхнул маленькую крошку, она ему — в дыхательное горло… И привет — отбросил коньки.

Задохнулся.

— Нет, — затряс головой немец. — Нет-э… — Он на этот раз совсем ничего не уловил.

— Ну, понимаете?! — снова закричал шурин. — Понюхал он! Так?.. А крошечка! Маленькая! Кляйн, — туда ему!.. И он, — шурин руками и языком показал, как «отбрасывают коньки», — капут!.. Понимаете?

— О! — округлил глаза гость. — Капут! Из это? — он с ужасом ткнул пальцем в корочку.

Немца поспешили успокоить: дескать, это уникальный факт. Дикий случай. Раз в сто лет, может быть. Не придавайте значения.

А шурину сказали:

— Иди ты со своими историями знаешь куда?.. Он же не поймет ничего. Подумает еще, что у нас люди хлебом травятся.

— Значит, лучше пусть бы нюхал?! — обиделся шурин.

…Поданы были пельмени — в большом блюде, дымящиеся, сочные. Под них, естественно, выпили вторую. Гость пришел в отличное расположение духа.

— Зибирьски пельмень! — торжественно поднял он палец. — Хо-о! Зибирьски! Настёящий!..

— Ну, положим, это еще не настоящие сибирские, — сказал шурин. Он забыл про свою обиду — легкий был человек, отходчивый. — Настоящие-то теперь уж не делают.

— Почему это ненастоящие? — обиделась хозяйка.

— Да нет, сеструха, они у тебя хорошие. Просто блеск — не заводись. Но я-то про самые настоящие, про деревенские, какие раньше делали. Он же не знает… Курт, слушай! Курт! — закричал он через стол. Шурин был в хорошем возбуждении от выпитого. Сам он про настоящие сибирские пельмени только слышал, но ему страшно хотелось, чтобы и немец понял, какие они, в чем их главный смак. Которого теперь уже нет! Где там! Вот они — цивилизацией подкошенные! — Слушай сюда!.. Гляди! Во-первых, мясо не крутят на мясорубке. Боже упаси! Его надо рубить. Топором. Тяп-тяп! — усекаешь? В специальном таком корыте рубить — в деревянном… Во-вторых, тесто! Тесто надо хорошо промесить. Крепко! Вво-так, вво-так! — Он показал руками, как надо месить. — И обязательно мужчине… ману — понял? Женщина не справится. Фрау — найн!.. Но главное — следи! — главное! Их надо выбросить на мороз. Чуешь? Туда! — Он вскочил, распахнул балконную дверь. — Туда! На мороз! И чтоб застыли. До стука! До звона! А уж потом — в кипяток. Вот тогда зибирьски!

Немцу было хорошо, весело. Он решил, что шурин рассказывает ему анекдот про какого-то мужчину, которого крепко связали, потому что «фрау — найн», и выбросили с балкона.

— Туда! — бил он себя по коленям. — Mop-роз! Туд-да! Ха-ха-ха!..

И всем остальным стало хорошо. Гость был простой, не чванливый, мало и походил-то на иностранца — если бы не выговор.

— Ну, что же конь, говорят, о четырех ногах — и то спотыкается. А мы еще и по третьей себе не привинтили. Давайте-ка, чтоб не спотыкаться. — Петр Андреевич снова наполнил пузатые рюмки.

А тут и пельмени горяченькие подоспели — новая порция.

— О-о! — изумленно уставился на полную рюмку гость. — Много… Го-лё-ва бо-леть. Так? — Но водку все же выпил.

— Да где там много, Курт, — сказал хозяин, тоже выпив. — Разве это мы пьем? Разве так здесь, в Сибири, раньше пили. Тут, брат, такие кряжи встречались, говорят… Не просто пили — ели. Накрошит в чашку хлеба, спиртом неразведенным зальет — и ложкой! Во! А ты говоришь — много.

Это немец не понял — наморщил лоб.

— Ну… брот — понимаешь? И этот… Как его?…

— Шнапс, — подсказал шурин.

— Во-во! И все это вместе. Перемешать. Тюря, короче.

Гость все равно не понял.

— Ну, как тебе?.. Маша! Дай-ка глубокую тарелку.

Петр Андреевич плеснул в тарелку граммов двести, стал крошить хлеб.

— Петя, ну что ты придумал! — возмутилась было Мария Сергеевна.

— Да пусть посмотрит, что особенного. Я же тебе говорил — он парень свой. Свой ты парень, Курт?

— Ну натюрлих, Петя! Свой, да, свой!

Петр Андреевич зачерпнул пару раз из тарелки — ничего, прошло.

— Вот так, примерно, — подмигнул он. — Ваши-то, поди, не смогут — слабы. А мы еще, как видишь, умеем. У нас — гены. Про гены-то понимаешь? Ты ж генетик — должен понять.

Гость пришел в неописуемый восторг и непременно решил тут же попробовать редкостное блюдо. Ему подвинули тарелку. Дали ложку.

Гены у немца были, ясное дело, другие, но кушанье ему неожиданно понравилось. Он дохлебал его до дна и попросил добавки.

Мужчины сгрудились вокруг гостя. Подбадривали его.

— Ай-да Курт! Вот это по-нашему. Ну все! Быть тебе сибиряком. Пропишем навсегда!

Хозяйка на другом конце стола тихо говорила жене брата:

— Хорошо, что я их не послушала насчет бутербродов. Вот бы оконфузилась-то… Ты гляди, как он ее прихлебывает! Наши бы давно уже тепленькими были, а этот — ни в одном глазу…

…Потом пели песни. Начал Курт, сделавшийся чрезвычайно бодрым после своего подвига. Он красиво исполнил какую-то бойкую немецкую песенку, подыгрывая при этом себе на ложках.

И тогда Петр Андреевич с шурином и остальные грянули бурлацкими голосами: «По диким степям Забайкалья…» Половину слов они перезабыли, мотив врали, но упорно продолжали петь и петь, считая, видно, что если уж показывать товар лицом — то именно такой: коренной, изначальный, кондовый.

После того, как был домучен «Ермак» и добит «Стенька Разин», гость стал прощаться. Проводить его до гостиницы отправились Петр Андреевич и шурин.

…Вернулись мужчины через полчаса — осоловевшие, зеленые.

— Ну и здоров пить, дьявол, — сказал шурин. — Нет, я ничего не имею: человек он, видно, хороший — простой, доступный. Но столько трескать! Вот и верь после этого, что они там — наперстками… Сеструха! Сварила бы ты нам кофейку. Для поддержки слабнущих сил.

— Да-да, Маша, кофе! — поддержал его хозяин. — Обязательно. Посидим хотя бы часок как люди. Поговорим. С Иннокентием-то сколько уже не виделись… И убери ты к чертям всю эту жратву! Смотреть невозможно — мутит! Поместимся за журнальным столиком…

Мария Сергеевна сварила кофе, и они маленько еще посидели — так, как давно привыкли сиживать. Только на этот раз Петр Андреевич отказался от рюмки коньяку. «Нет, — сказал, — и так перебор — куда же еще?»

А Иннокентий выпил: он был помоложе, покрепче.