Литмир - Электронная Библиотека

Я прошептал:

— Хочу познакомиться с вами, Люси…

— О! — улыбнулась девушка. — Вы уже имя мое знаете?

— Вас так называла соседка, — осмелев, сказал я.

Растерянность, напряженность таяли. Какие-то незримые нити протягивались между нами…

Люси позволила проводить себя до автобуса. Не более… Но сказала, что бывает на рынке через день.

Мы полюбили друг друга. Не только красотой меня покорила Люси, но и сердечностью, простыми, светлыми взглядами на жизнь. Она была сиротой, жила на окраине городка Симпа, за тридцать километров от Филтона. Там она имела старенькую хижину и небольшой огород, где выращивала овощи для рынка.

Я долго не мог отважиться на откровенный разговор. Не мог рассказать ей о своем ремесле. Наконец решился. Мне казалось, что я прыгаю в ледяную воду. Не глядя ей в глаза, я раскрыл свою тайну, свой позор, о котором не знал даже отец.

Люси долго плакала, сидела целый вечер молча, глядя, как за окном кровавым багрянцем наливается закат, У меня упало сердце. Конец! Разве можно любить вора?! Вот и потерял я свою первую, свою дивную любовь!.. Но плохо мы знаем сердце женщины. Вовсе не знаем.

Люси не отвернулась от меня. Полюбила еще крепче, нежнее. Но решительно потребовала бросить опасный и страшный путь. Я поклялся. И она помогла мне стать другим человеком.

Я вспомнил мечту моей матери. Она хотела, чтобы ее сын учился. Люси настояла, чтобы я поступил в университет.

Наука давалась мне легко, еще в школе я учился лучше других.

А потом я хорошо выдержал экзамен и поступил на факультет физики.

Тот день был праздником, большим праздником. Отец поздравил меня, похвалил невесту, пил ром, плакал, вспоминая свою молодость.

Вскоре мы с Люси поженились. Отец не дожил до этого. Он умер в кабачке по дороге с фабрики. Не знаю даже, где его похоронили.

Время шло. Мы были счастливы, мечтали, как нам будет хорошо, когда я окончу учение и стану работать в лаборатории. Люси тоже не сидела, сложа руки. Она штудировала физику, математику.

— Зачем тебе это? — удивлялся я.

— Чтобы тебе помогать, — усмехалась Люси. — Разве тебе лучше иметь жену-служанку, не смыслящую ничего?

Но вот грянул гром…

Кончились деньги, вырученные за отцовскую хибару. Я начал пропускать лекции в университете, пропадал на станции, чтобы немного заработать на погрузке. Иногда это удавалось.

Но наступил голод. Я ходил как тень, искал выход. Его не было. Не было!.. Никто не приходил на помощь. Никто не протягивал дружеской руки. Радио, телевидение болтали о ликвидации бедности, метровые заголовки газет вопили об обществе благоденствия, но нам не было от этого легче.

Мне стало ясно одно — я должен спасти Люси и себя. Любой ценой!

И вот голод заставил вспомнить старое ремесло…

Меня поймали с краденым чемоданом в вагоне поезда. Специальный суд присудил меня к десяти годам каторги. Это было ужасно! Нет, не приговор суда — воспаленные глаза Люси, несбывшиеся мечты в ее взгляде! Все это разрывало мою душу, заставляло страдать неописуемо.

Пятиминутное прощание. Что можно было сказать?

Я только шептал, целуя сквозь железные прутья ее руки:

— Прости!.. Прости, любимая!..

Она ушла, грустно улыбнувшись на прощание. А потом… Северные горы, спецлагерь в глубоком ущелье, где добывали мрамор.

Нас, восемь человек, поместили в небольшой камере, сковали общей цепью Мы спали на жестких нарах, укрываясь обрывками старых одеял. Ночью было холодно — тюрьма стояла на высокой горе.

На рассвете нас кормили жидкой похлебкой, выводили рядами во двор, окружали собаками и вели в карьер, в ущелье. Издалека грохотали взрывы — то подготавливали работу для нас. Мы приходили туда по узкой каменистой дороге; с воем ползли груженые самосвалы, увозя мрамор в далекий, уже призрачный для меня мир. Этот мрамор ложился в стены дворцов, приобретал под руками ваятелей округлость скульптуры, чарующую таинственность фонтанов. Кто-то любуется ими, не зная, не ведая, какая цена заплачена за это чудо!

Мало кто уходил живым из каторжного лагеря. Путь был один — на тот свет. Большинство узников не выдерживало страшных мук и побоев.

Поняв это, я твердо решил — надо сражаться. Но как? Писал просьбы о помиловании, о пересмотре дела. Молчание, отказ! Тогда возникла мысль о побеге. Я долго лелеял ее. Мне удалось за несколько паек хлеба купить волосяную пилу — мечту беглецов. Я спрятал ее в ботинке.

И вот приблизился тот день. Никогда не забуду его…

Я всегда шел в паре со старым Миасом. Миас — метис, сухощавый, высокий, с бронзовым лицом, всегда молчаливый, нелюдимый. В тот день он что-то заметил.

И когда я слишком долго смотрел на вершины гор, Миас буркнул сквозь зубы:

— Напрасно надеешься, Генрих. Отсюда не уйдешь!

Во мне вспыхнуло недоброе чувство. Откуда он знает?

— Почему ты решил?

— Вижу. Не слепой… Оглядываешься, словно загнанный волк.

Я вытер пот со лба, передохнул, взглянул на старика. Кто его знает, может быть, он и добрый человек. Глаза глядят из-под седых нависших бровей приветливо, морщинистое лицо осветилось дружеской, ласковой улыбкой. Но доверять нельзя. Вокруг много продажных душ. Промолвишь слово — оно сразу же откликнется у старшего надзирателя. Надо придержать язык.

— Боишься? — печально спросил Миас. — Напрасно. Я за двадцать лет никого не продал.

— Ты здесь… двадцать лет? — поразился я. — Как же ты?..

— Как вытерпел? — Миас иронически пожал плечами. — Вот так. Осужден навечно. И ты тоже…

— Что я?

— Вытерпишь. Привыкнешь.

— Никогда! — горячо воскликнул я.

— Тише! — испуганно прошептал Миас. — Услышат. Пути отсюда нет!

Я угрюмо огляделся. Да, он говорит правду. По дороге в карьер нас вел такой конвой, что мышь не уйдет. Здесь карабинеры стоят вокруг за пятнадцать — двадцать метров один от другого. Один шаг за обозначенную флажками линию — и меткая пуля догонит безумца. Много вариантов перебрал я в уме, но все пришлось отбросить. Оставался один-единственный, самый безумный и самый верный…

— Номер триста двадцать пятый! — послышался громкий возглас начальника охраны. — Почему не работаешь?

Я согнулся, остервенело долбя ломом камень.

Миас ехидно хихикнул.

— Вот так, парень, день за днем… — прошептал он, складывая камни в штабеля. — На тебя будут беспрерывно кричать, словно на животное, называть номером. Ты привыкнешь, внутренний бунт постепенно угаснет. Ты захочешь сохранить себя, свое здоровье. А потом… Потом будешь считать, что все это в порядке вещей.

— Ложь! — прохрипел я. — Все равно убегу!

— Как?

— Не знаю. Как угодно!

— Поймают, — уверил Миас. — Наша полиция имеет такую агентуру, что беглецу некуда податься. Разве за границу.

— Пусть поймают. А я снова убегу!

Миас покачал головой, тяжело вздохнул.

— После побега здесь не оставляют. Видишь гору? Там, за нею, есть специальная каторжная тюрьма. Наша в сравнении с той — курорт. Вот туда ты попадешь! Тюрьма Маро-Маро.

— Разве оттуда нет путей?

— Оттуда, парень, разве что дух уйдет. Ни днем, ни ночью не выйдешь на воздух. Вонючая камера, пойло, фунт черного хлеба. И так до смерти. Теперь понял?

Да, я все понял. Шутки здесь плохи. Любой шаг грозит смертью. Оставалась тоненькая, почти невидимая ниточка надежды. Надежда на провидение!

Второй путь — ждать. Авось выживу. Пройдет десять лет. Я выйду на свободу. Люси дождется — я знаю. И снова мы заживем радостно, дружно…

Но дожидаться в этом аду? Среди бесконечного унижения? Среди побоев? Под лучами палящего солнца, под дыханием зимних стуж? Напрасные мечты. Несколько лет никчемного прозябания, а потом смерть!

Я решил — пусть лучше сразу смерть!

— Если решил уйти, — прошептал Миас, — выбирай ночь, когда туча с моря. Гроза смоет след, собаки не найдут. Перейдешь реку Еро — там уже легче.

— Спасибо, Миас!

— Кстати, гляди. Видишь, над горой темнеет? Туча…

2
{"b":"109253","o":1}