Воззрения автора на Чингисхана – героя и вождя – выражены словами: «Итак, он поставил нойонами-тысячниками людей, которые вместе с ним трудились и вместе созидали государство» [Там же, § 224]. Автор тщательно отмечает, за какие подвиги даются те или иные милости, причем он не ленится даже повторить перечисление заслуг. В патетическом описании монгольской армии, вложенном в уста Джамухи, на первом месте поставлены «четыре пса: Джэбэ с Хубилаем да Джэлмэ с Субэдэем»; на втором – ударные полки Ууруд и Манхуд; хан и его братья на третьем, причем автор находит слова похвалы для всех, кроме Тэмуджина, о котором сказано лишь, что на нем хороший панцирь.
Любимый герой автора – Субэдэй-багатур. В уста Чингисхана вложен целый панегирик Субэдэю: «Если бы к нему поднялись (бежавшие меркитские княжичи), то разве ты, Субутай, не настиг бы, обернувшись соколом, летя как на крыльях. Если б они, обернувшись тарбаганами, даже и в землю зарылись когтями своими, разве ты, Субутай, не поймаешь их, обернувшись пешнею, ударяя и нащупывая. Если б они и в море уплыли, обернувшись рыбами, разве ты, Субутай, не изловишь их, обернувшись неводом и ловя их» [Там же, § 199]. Другие нойоны тоже упоминаются автором, но не в столь восторженном тоне, а в общих перечислениях награжденных. А Субэдэй упомянут еще и как победитель русских [Там же, § 277]. И даже в числе четырех преступлений Угэдэя упомянуто тайное убийство Дохолху, простого чербня, но «который всегда шел впереди всех перед очами своего государя» [Там же, § 281].
Итак, можно констатировать, что автор приемлет хана постольку, поскольку его приемлет армия, но это не все.
Автор подчеркивает верность «природному государю» как положительное качество, безотносительно к тому, вред или пользу приносит оно делу хана.
Чингис казнит нукеров Джамухи, предавших своего князя, и Кокочу, конюшего Сангума, бросившего его в пустыне, и, наоборот, награждает Ная и Хаадах-багатура за верность его врагам, но их «природным государям». Но и в этом, по существу, видна проповедь солдатской верности знамени и вождю, так как учитывается только преданность в бою, а отнюдь не в мирное время. Идеология автора дает ретроспективное искажение описываемых событий. Пока нам важно установить, что положительная трактовка Чингисхана связана в глазах автора с последовательным служением собственному войску, а отрицательная – с его личными качествами.
Эта трактовка событий сомнительна. Надо полагать, что дело обстояло не совсем так, как рисует нам автор «Юань-чао би-ши», тем более что он сам дважды проговаривается.
В первый раз – когда Сорхан-Шира и его семья спасают Тэмуджина от тайчиутов, подчиняясь только обаянию его личности. Во второй раз – Боорчу бросает отцовское хозяйство и идет за незнакомым ему человеком по той же самой причине.
Автор написал эти этюды, желая восхвалить Боорчу и Сорхан-Ширу, но тем самым он незаметно для себя бросил тень на свою концепцию, создание которой я отношу за счет уже неоднократно отмеченной тенденциозности.
Для полноты картины следует рассмотреть характеристики врагов Чингисхана: Ван-хана и Джамухи, его детей – Джучи, Джагатая и Угэдэя, и фактического преемника его власти – полномочного министра Елюй Чу-цая.
С Ван-ханом дело обстоит просто. Автор его явно недолюбливает, но, по-видимому, одновременно тут примешивается какая-то личная заинтересованность. Когда Ван-хан разбил меркитов, то «из этой добычи он не дал Чингисхану ничего» [Там же, § 157]. Очевидно, сам автор рассчитывал на долю меркитской добычи и обижен, что ему ничего не досталось. Чтобы очернить злосчастного кэрэитского царька, автор собрал сплетни, в которых обычно не бывает недостатка, и повторил их дважды: в особом абзаце [Там же, § 152] и в послании Чингиса к вождям враждебной коалиции [Там же, § 177]. Однако если собрать воедино все упоминания о Ван-хане, то он представляется старичком, недалеким, вялым и добродушным. Собольей шубы оказалось достаточно, чтобы купить его благосклонность, и он, рассчитываясь за подарок, предпринял нелегкий поход для освобождения Борте. На резкие упреки Джамухи в опоздании он отвечает в примирительном тоне; так же спокойно относится он к выбору Тэмуджина ханом, радуясь за симпатичного человека; на происки Джамухи он возражал разумно и спокойно, но склонность к компромиссам заставила его поддаться влиянию окружения и привела к гибели.
В общем, даже по мнению автора, он заслуживает не порицания, а сожаления.
Личность Джамухи – наибольшая загадка источника. Впервые он появляется, когда нужно освободить Борте из меркитской неволи, но мы знаем, что дружба Тэмуджина и Джамухи началась значительно раньше [Там же, § 116]. Джамуха с готовностью откликается на любую просьбу о помощи. Автор с воодушевлением рисует нам образ рыцаря, верного в дружбе, умного человека. В его речи содержится вся диспозиция похода, от составления которой отказался Ван-хан. Описание вооружения Джамухи чрезвычайно подробно. Специально подчеркивается его благородство: опоздавшему к месту встречи Ван-хану Джамуха гордо заявляет: «И в бурю на свидание, и в дождь на собрание приходить без опоздания. Разве отличается чем от клятвы монгольское „да“?» [Там же, § 108].
Успех похода, согласно «Юань-чао би-ши», был обусловлен точным исполнением диспозиции Джамухи, о чем автор говорит во второй раз, в благодарственном слове Тэмуджина [Там же, § 113].
Вопрос о ссоре Джамухи и Тэмуджина до сих пор детально не разобран. Все исследователи при рассмотрении причин ссоры придавали решающее значение загадке, которую Джамуха задал Тэмуджину выбором места для кочевья. На этот путь исследователей подтолкнул автор «Тайной истории». Несомненно, в загадке содержались элементы политических программ, так же как и в реплике Борте, но не в настоящем виде, а в ретроспективном взгляде из 1240 г. на 1182 г. Почему-то никем не замечено, что участники событий – Джамуха и Тэмуджин – давали совершенно разные объяснения, почему вспыхнула ссора. Джамуха называет виновниками разрыва с Тэмуджином определенных людей – Алтана и Хучара [Там же, § 127] – и повторяет эту версию перед гибелью, утверждая, что «подстрекнули нас противники, науськали двоедушные, и мы навсегда разошлись» [Там же, § 201).
Тэмуджин же считает, что виновником ссоры был сам Джамуха, возненавидевший его от зависти [Там же, § 179). Итак, автор «Юань-чао би-ши» снова проговорился, но все же таланта его хватило на то, чтобы внушить читателю версию, выгодную его политической тенденции, смысл которой заключается в прославлении Джамухи, так как он «мыслью стремился дальше анды» [Там же, § 201]. Для чего это утверждение необходимо автору – мы увидим ниже.
Образ Джамухи зиждется на противоположном принципе, нежели образ Тэмуджина, причем литературный параллелизм здесь выдержан необычайно четко.
Все, что касается личности Джамухи, автор расценивает чрезвычайно высоко, и это мнение автор вкладывает в уста Тэмуджина, расценивая его как основание для прощения Джамухи. Но о политической программе Джамухи автор говорит весьма глухо, намеками и полунамеками. Он безапелляционно заявляет, что «Джамуха разграбил его же возводивший в ханы народ» [Там же, § 144], забывая, что и после этого большая часть монголов шла за Джамухой, а не за Чингисом.
Очевидно, автор пытается дискредитировать карательные мероприятия Джамухи, которые были вполне понятны, так как созданная им конфедерация распадалась и воины дезертировали. Интриги Джамухи в кераитской ставке автор осуждает устами кераитских Ван-хана и Гурин-багатура, т.е. его врагов. Очевидно, что и в 1240 г. Джамуха продолжал оставаться фигурой одиозной для некоторых кругов монгольской правящей верхушки. Поэтому автор очень осторожен, он не хочет сильно чернить Джамуху, но и боится его обелить.
Отношение автора к сыновьям Чингисхана скептическое, чтобы не сказать больше. Джучи он не любит и охотно передает сплетню о его незаконном происхождении. В Джагатае он отмечает только свирепость, а вялый и безличный Угэдэй изображен пьяницей, бабником и жадиной, огораживающим свои охотничьи угодья, дабы звери не убежали в уделы его братьев. Но Угэдэй и в действительности был личностью слабой, а все дела при нем вершил Елюй Чу-цай. Что же автор пишет о Елюй Чу-цае? Ни одного слова! Это так же странно, как если бы историк Людовика XIII забыл упомянуть Ришелье.
