Делейни попыталась вздохнуть, но не смогла.

– А ты, оказывается, тяжелый.

Ник перекатился на спину, увлекая Делейни за собой, чего она и добивалась. Её ноги оказались между его ног, и она обеими руками схватила его за воротник.

– Проси пощады, тогда я тебе ничего не сделаю.

Ник посмотрел на Делейни как на сумасшедшую.

– У девушки? Да ни за что на свете!

Собаки перепрыгнули через них как через барьер. Делейни набрала пригоршню снега и бросила Нику в лицо.

– Дьюк, иди посмотри на замерзшего баскского Снеговика!

Ник голой рукой смахнул с загорелой кожи белые хлопья, слизнул снежинки с губ.

– Ну погоди, ты за это поплатишься! Я уже заранее испытываю удовольствие, предвкушая расплату!

Делейни опустила голову и слизнула снег с нижней губы Ника.

– Давай я сама.

Она почувствовала реакцию Ника – он затаил дыхание и крепче схватил ее за руки. Она страстно поцеловала его, а затем села, оседлав его бедра. Ее пальто раскрылось веером, прикрывая их обоих. Делейни сквозь одежду чувствовала, как в ее бедра упирается что-то твердое и продолговатое.

– У тебя сосулька в кармане или ты так рад меня видеть?

– Сосулька? – Ник просунул руки под пальто Делейни и положил на ее бедра. – Сосульки холодные, а двенадцать дюймов, на которых ты сидишь, горячие.

Делейни возвела глаза к небу:

– Двенадцать дюймов!

«Он, конечно, большой, но не настолько же».

– Это установленный факт.

Делейни рассмеялась и скатилась с Ника. Может быть, насчет размера он и преувеличил, но насчет «горячего» был абсолютно прав. Он определенно умеет ее разжечь.

– У меня задница мерзнет, – сказал Ник. Он сел, и на него тут же прыгнули Дьюк и Долорес. – Эй, хватит!

Ник оттолкнул собак и помог Делейни подняться. Она отряхнула его парку, он стряхнул снег с ее волос. На крыльце оба потопали ногами, стряхивая снег с ботинок, и вошли в дом. Делейни взяла у Ника парку и повесила на вешалку возле двери. Пока Ник осматривался, она воспользовалась случаем рассмотреть его самого. Он, конечно, был во фланелевой рубашке. В красной фланелевой рубашке, заправленной в джинсы.

– Ты когда-нибудь бывал здесь?

– Только однажды. – Ник перевел взгляд на Делейни. – Когда оглашали завещание Генри.

– Ах да.

Делейни огляделась, пытаясь увидеть холл так, как будто видела его впервые. Типичный викторианский стиль: белая краска и обои, темное дерево, толстые ковры ручной работы, привезенные из Персии, старинные часы. Во всей обстановке чувствовалось богатство, и в этом было нечто подавляющее. Оба, и Делейни и Ник, сознавали, что если бы Генри пожелал признать себя его отцом, то Ник бы вырос в этом огромном доме. Делейни спрашивала себя, не думает ли Ник, что ему повезло.

У двери они сняли промокшие ботинки, и Делейни предложила Нику разжечь камин в гостиной, а сама пошла в кухню готовить кофе по-ирландски. Через десять минут, когда она вернулась, Ник стоял перед традиционным камином и смотрел на висевший над ним портрет матери Генри. Между Алвой Морган Шоу и ее единственным внуком трудно было уловить хоть какое-то сходство. Да и среди вещей, принадлежавших предкам Ника, присутствие Ника казалось неуместным. Его собственный дом с открытыми балками, речным камнем и мягкими фланелевыми простынями подходил ему куда больше.

– Что скажешь? – Делейни поставила на буфет стеклянный поднос.

– О чем?

Она кивнула на портрет матери Генри. Эта женщина переехала в столицу штата задолго до того, как Делейни впервые попала в Трули. Но Генри по нескольку раз в год возил их с Гвен навестить мать – вплоть до ее смерти в 1980 году, – так что Делейни была с ней знакома. И судя по тому, что ей запомнилось, портрет сильно льстил той, с кого был написан. У высокой и худой Алвы лицо было костлявое, и всем своим обликом она напоминала аиста. Делейни помнила, что от женщины всегда пахло застарелым табачным дымом и лаком для волос.

– О твоей бабке.

Ник склонил голову набок.

– Думаю, мне повезло, что я пошел в мать. А тебе повезло, что ты не родная дочь Генри, а приемная.

Делейни засмеялась.

– Не сдерживайся, расскажи, что ты думаешь на самом деле.

Ник повернулся к Делейни и спросил себя, что бы она сделала, скажи он ей правду. Он окинул взглядом ее белокурые волосы и большие карие глаза, изгибы бровей, розовые губы. В последнее время он много о чем думал – в частности, о вещах, которым никогда не суждено случиться и о которых лучше бы вообще не думать. Например, о том, каково это – просыпаться рядом с Делейни каждое утро, каждый день, год за годом, до конца жизни, и видеть, как ее волосы постепенно седеют.

– Я думаю, – проговорил он, – что старик сейчас должен быть очень доволен собой.

Делейни передала Нику кружку, потом взяла свою и подула на кофе.

– Почему тебе так кажется? Ведь Генри не хотел, чтобы мы с тобой были вместе.

Ник отпил кофе и почувствовал, как добавленное в напиток виски прожигает его аж до самого желудка. Ему нравилось это ощущение – оно напоминало о Делейни.

Он ненадолго задумался, стоит ли сказать Делейни правду, а потом решил: «А почему бы и нет?»

– Ошибаешься. Генри очень даже хотел, чтобы мы сошлись. Вот почему он сделал так, чтобы ты застряла в Трули. А вовсе не для того, чтобы составлять компанию матери. – Делейни нахмурилась, и Ник понял, что она ему не верит. – Можешь мне поверить.

– Пусть так, но зачем?

– Ты действительно хочешь это знать?

– Да.

– Ну хорошо. За несколько месяцев до своей смерти Генри предложил мне все. Он сказал, что ему придется оставить что-нибудь по мелочи Гвен, но все остальное он завешает мне, если я подарю ему внука. Тебя он был готов полностью вычеркнуть из завещания. – Ник выдержал паузу и добавил: – В ответ я послал его к черту.

– Но почему он хотел так поступить?

– Наверное, он рассудил, что сын-ублюдок все же лучше, чем никакого, а если у меня не будет детей, то вся эта бесценная кровь Шоу умрет вместе со мной.

Делейни покачала головой:

– Ну хорошо, пусть даже так, но какое отношение это имеет ко мне?

– Очень большое. – Ник взял Делейни за свободную руку и привлек к себе. – Это безумие, но из-за того, что произошло тогда на Энджел-Бич, Генри заключил, что я в тебя влюблен.

Ник погладил костяшки ее пальцев подушечкой своего большого пальца. Делейни всмотрелась в его лицо и отвела взгляд.

– Ты прав, это безумие.

Ник отпустил ее руку.

– Если ты не веришь мне, спроси Макса. Он все про это знает. Он составлял проект завещания.

– И все равно я не вижу во всем этом смысла. Генри привык делать все по-своему и не стал бы рисковать. Я имею в виду, вдруг бы я вышла замуж до того, как он умер? Он мог прожить еще много лет, а за это время я, к примеру, могла бы стать монашкой.

– Генри убил себя.

– Этого не может быть! – Делейни широко раскрыла глаза. – Он слишком себя любил, чтобы сделать такое. Ему нравилось чувствовать себя большой рыбой в маленьком пруду.

– Он умирал от рака предстательной железы, и ему оставалось жить всего несколько месяцев.

Делейни заморгала и невольно открыла рот.

– Мне никто об этом не говорил. – Она нахмурилась так, что брови сошлись на переносице, и нервно потерла шею. – Моя мать знает?

– Она знает про рак и про самоубийство.

– Почему же она мне не сказала?

– Не знаю, об этом тебе нужно спросить у нее самой.

– Все это кажется таким причудливым, за этим просматривается такое стремление управлять… И знаешь, чем дольше я об этом думаю, тем больше склоняюсь к мысли, что это очень похоже на Генри – он бы так и поступил.

– Для него цель всегда оправдывала средства и все имело свою цену. – Ник вернулся к камину. – Это завещание – его способ управлять всеми нами даже после того, как его не станет.

– Ты хочешь сказать, что он использовал меня, чтобы управлять тобой?

– Да.

– И ты его за это ненавидишь.