— Мне хотелось бы напомнить тебе, мисс, что парадом тут командую я. Здесь я хозяин, и если ты хочешь увидеть еду, которую я так заботливо приготовил для тебя, советую держать язык за зубами.

Джули старалась забыть о боли в ногах и позвоночнике. Она следовала за ним к миске, стоявшей на полу, где ей пришлось спуститься на колени и лакать прямо из миски, потому что руки ее были связаны за спиной.

Крошка Ти прислушивался, ожидая своей очереди. Может быть, на этот раз ему удастся смягчить Дуайта, очаровать его и убедить, что он может стать его помощником, или придумать еще что-нибудь, что облегчило бы ему бегство. Мысленно Крошка Ти уже прошел все эти стадии. Через всю кошмарную обыденщину последних двух (или прошло уже три?) дней, проведенных здесь. Он всегда первой выводил из ящика девочку (Крошка Ти думал, как она выглядит), и звуки были всегда одни и те же: обычно она плакала и жаловалась, просила освободить ее, а он обычно сообщал ей, что здесь хозяин он, и тогда слышалась бряцанье миски, которую швыряли на пол.

После этого на некоторое время воцарялась тишина. До тех пор, пока не наступала его очередь. Теперь, когда этот тип поднял крышку его ящика, Крошка Ти закрыл глаза, чтобы свет так сильно не раздражал их. Сквозь щелочки глаз и опушку ресниц он мог различить мужскую фигуру, возвышавшуюся над ним.

Человек склонился к нему, загородив свет, и сорвал пластырь с его губ.

— Привет, Дуайт, — сказал Крошка Ти, надеясь, что голос его звучал не так вяло, как ему казалось, но все же когда ты пролежал долгие часы в ящике связанным, трудно выглядеть бодрячком.

— Голоден?

— О да, мог бы чего-нибудь и пожевать. — Крошка Ти сделал гримасу, которая, как ему казалось, сошла бы за улыбку.

— Ну хорошо, приятно, что некоторые из вас выказывают известное уважение.

Крошка Ти почувствовал, что Дуайт развязывает его руки. Крошка Ти начал массировать свои запястья, чтобы восстановить циркуляцию крови. Он знал, что очень скоро они снова будут связаны за его спиной.

Когда он сел, боль прокатилась по всему позвоночнику. Он ощутил ее как раскаленную добела волну и вздрогнул.

— Все в порядке, все в порядке, — сказал он Дуайту, поднимаясь на ноги. Он позволил ему провести его по цементному полу подвала на поводке к миске на полу с беловато-серым кашеобразным месивом. Желудок его взбунтовался, но он заставил себя прошептать: — Еле дождался.

— Хорошо.

Крошка Ти опустился на пол, руки за спиной, чтобы Дуайт мог в любую минуту их связать. Приближая лицо к пище, он про себя молился, чтобы на этот раз Дуайт не заставил его подняться наверх после процедуры кормления. Там, наверху, была боль. Покрытая струпьями грудь Крошки Ти начинала судорожно пульсировать при одной мысли об этом, об обещаниях спасения (какой ценой? членовредительства? смерти?), которое сулил Дуайт. Крошка Ти предпочитал одиночество и относительный покой своего ящика.

Здесь, в ярком свете голой лампочки, Крошке Ти трудно было заставить себя надеяться на спасение.

Но случилось то, чего он опасался: Дуайт решил забрать его на «экскурсию» наверх, как только они покончили с едой.

Теперь его вели на поводке вверх по лестнице.

Впереди фигура Дуайта загораживала от него свет, падавший сверху. При мысли о том, что ему снова придется покориться и удовлетворить потребности этого человека, снова притворившись при этом, что он получает удовольствие, в животе у него начались спазмы. Снова ему придется слушать рассуждения этого идиота, мораль на тему о том, как он «добр» к Крошке Ти и как «наказание очистит» его душу.

Неужели этот тип верил собственной галиматье?

Как только они оказались на кухне, Дуайт обернулся и посмотрел на Крошку Ти. Он провел пальцами по его рыжим кудрям и заглянул в глаза. Развязал запястья, снял ошейник и поводок.

— Мой маленький ангел, — прошептал он, гладя его волосы и лицо, — я сделаю это для тебя.

Крошка Ти похолодел и замер, ощутив пальцы этого человека на своем теле. Но он заставил себя улыбнуться, застенчиво шепча слова благодарности.

— Думаю, пора повести тебя в спальню.

Лицо Дуайта приняло серьезное выражение, хотя он все еще продолжал гладить Крошку Ти по лицу.

— Пошли, — сказал Дуайт, и голос его стал хриплым, как бывало вся кий раз, когда он испытывал прилив похоти. Крошка Ти содрогнулся.

Он последовал за Дуайтом в спальню. До сих пор кухня была единственным местом, куда его допускали в доме. Он всегда чувствовал себя странно, когда выходил из подвала, странно оттого, что мог дышать воздухом, в котором не чувствовалось запаха плесени и «аромата» пота и дерьма.

Комната была такой же ободранной, как и весь дом. В спальне стояла двухспальная кровать с деревянным кленовым изголовьем в староамериканском стиле. Плетеная резиновая корзина для белья, стоявшая в одном из углов, была переполнена. Чистое там лежало белье или грязное — Крошка Ти не мог бы сказать этого.

Настольная лампа стояла почему-то на полу, придавая комнате какой-то странный и сбивающий с толку вид. От этого освещения Дуайт выглядел пугающе.

— Славная комната, — сказал Крошка Ти.

Дуайт в ответ только фыркнул. Это был язвительный смех.

— Можешь избавить меня от этой дерьмовой болтовни, парнишка.

Крошке Ти оставалось только молча улыбаться ему. Мальчик думал, что в его теперешнем положении улыбка была единственным залогом успеха. Он попытался думать о чем-нибудь постороннем: как грохочет прибой возле его прежнего дома во Флориде, о «Чикен Армз» и славных временах, когда он делил кров с Джимми, Мирэндой, Уор Зоном и Эвери, — он был готов на что угодно, только бы не оставаться здесь и избежать того, ради чего его сюда привели.

Дуайт прошелся по комнате, вынул из кармана ключ, вставил его в замок и повернул. Затем вернулся к Крошке Ти.

— Теперь тебе не удрать, — сказал он, — поэтому мы можем снять ошейник и поводок.

Дуайт повернул голову, чтобы поглядеть на Крошку Ти, пока снимал ошейник. Ошейник и поводок он положил на край кровати. Дуайт смотрел на стоящего перед ним голого мальчика.

— Красив, — прошептал он. Его взгляд впитывал каждый дюйм обнаженного тела. Он провел рукой по спине Крошки Ти сверху вниз, задержавшись на ягодицах и не обращая внимания на присохшие остатки кала. — Ты самый красивый из всех, кого я встречал: — Он взял Крошку Ти за запястья и тихо заговорил: — Сейчас мы не слишком уверены в себе, так ведь?

Прежде чем Крошка Ти успел ответить, Дуайт наклонился и полез под кровать. Он извлек пару наручников, блеснувших в тусклом свете. Звякнуло железо.

Крошка Ти чувствовал себя все хуже и хуже. Он знал, что наручники поранят руки. Но еще страшнее было то, что они символизировали неволю, эти кусочки железа и цепочка на них.

Хотя он полностью порабощен, этот символ показывал ему его положение как нельзя конкретно. Он делал его еще более уязвимым, лишал какого бы то ни было выбора. Он попытался подавить прилив желчи, которая, как он чувствовал, поднималась вверх из желудка, и молча подставил руки.

— Славный мальчик, — сказал Дуайт, защелкивая наручники.

Дуайт разделся, обнажив спину со складками и шрам в нижней части живота, а также эрекцию покрасневшего, с набухшими венами члена, выступившего из гнезда свалявшихся темных лобковых волос. Крошка Ти закрыл наконец глаза, чтобы отделить себя от всего этого, и только прошептал:

— Скорее.

— О, ты свое получишь, малыш, ты свое получишь, — сказал Дуайт.

Он начал шептать про себя:

— Такой маленький кусок дерьма, как ты, и тебе это нравится? Ты это понимаешь? Пятнадцать лет, пятнадцать лет — и так хочешь этого. Должно быть, хочешь, чтобы это было долго... Но не в этот раз, не с таким маленьким извращенцем. Я поучу его... да, сэр...

По мере того, как Дуайт приближался к нему, Крошка Ти старался представить себе, что он тряпичная кукла. Дуайт подошел и скользнул языком в ушную раковину Крошки Ти. Потом он обвил ногой его колено, подойдя сзади, и толкнул его спиной на постель. Крошка Ти повернул голову и стал смотреть в окно, в ночь и постарался представить себя там, в колыбели из дубовых ветвей, голых ветвей, уходивших в беззвездное небо. Там он мог лишь наблюдать, быть зрителем, а не участником. И когда Дуайт растянулся на нем, мальчик услышал его едва различимый шепот: