Лера не билась. Ее задача была стоять у телефона, чтобы никто не вызвал ментов. Изредка ей швыряли девок – просто не всем бойцам позволяла совесть их бить, еврейки натыкались на Лерины ботинки.

Вдруг она увидела, что в самой гуще этой вакханалии, прилепившись спиной к стене, закрыв голову руками, скрючилась в комочек девочка, совсем малышка, У Леры мелькнула мысль: затопчут. Она метнулась к ней, хотела поднять с пола, взять на руки, но девчушка истошно заголосила, стала отбиваться и Лере никак не удавалось совладать с ней.

– Не бойся, не бойся, – захлебываясь, выкрикивала Лера. – Я ничего плохого тебе не сделаю…

Девчонка, обессилев, как-то обреченно опустила руки и так посмотрела на Леру огромными, черными, выразительными еврейскими глазами – так посмотрела, что у Леры в душе что-то оборвалось. Никогда еще она не встречалась с подобным взглядом. В следующее мгновение ей удалось подхватить девочку на руки, Лера впихнула малую в класс и захлопнула за ней дверь.

– Кто там засел? – крикнул подбежавший скин.

– Никого, я проверила, – выдохнула Лера.

И тут шухерные, стоявшие в начале и в конце Улицы, доложили ей на мобилу, что появились менты.

– Обла-ава, легавые!!! – заорала она.

Ее вначале не услышали. Потом до Штыка доперло, он вскочил на стол и зычно скомандовал:

– АКАБы,[1] уходим!

Скины бросились врассыпную. Лера юркнула из школы, огляделась, оценивая обстановку, и пошла прямо навстречу ментам, стараясь не выдать себя волнением. Две омоновских «Газели» и две девятки на огромной скорости пронеслись мимо. Через пять минут машины «скорой помощи» и еще через три – журналисты. «Оперативно работают», – подумала Лера. Теперь она не сомневалась, что никого не примут. Все пути отступления были продуманы заранее. И вдруг ей вспомнилась еврейская девочка. Ее жуткие обреченные глаза. И еще лицо Айны всплыло в ее воображении. Не веселое лицо, каким всегда было, при жизни, а скорбное-скорбное, словно она хотела о чем-то спросить Леру и не могла…

Через час она была дома. Дед смотрел ящик. В выпуске «Вестей» диктор монотонной скороговоркой сообщал:

«Сразу два инцидента произошли сегодня на улицах Москвы. Около часу дня группировка скинхедов напала на еврейскую школу на Мясницкой улице. Милиция прибыла через десять минут после вызова, но ни одного налетчика задержать не удалось. Есть раненые, в реанимацию доставлен охранник. Возбуждено уголовное дело.

Примерно в это же время был прерван марш АКМ, проходивший на улице Наметкина. Колонна двигалась из Воронцовского парка и внезапно с крыши одного из домов коммунистов закидали самодельными дымовыми шашками. Шествие было остановлено. На проезжей части дороги произошла авария, что вызвало пробку, и движение транспорта было затруднено. Затем с крыши сбросили подожженное красное знамя».

– Совсем твои скины охренели. При советской власти за антисемитизм вообще расстреливали.

– Знаю я. Только зачем это было нужно?

– Как зачем? Сталин объявил, мол, антисемитизм – явление глубоко чуждое советскому народу, – дед поскреб затылок. – Правда, на деле-то он евреев не любил. Но так и сказал, дескать, советскому народу чуждое…

– Теперь нет такого народа, дед, советского…

– Вот и плохо, что нет. Ничего у нас не осталось. Ни страны, ни народа. Ни вождя. Потому и порядка нет. Какой порядок без вождя?

– Будет. И вождь найдется, – и вспомнив слова, изрекла многозначительно. – Если государство нас бросило, не в состоянии защитить, мы сами о себе позаботимся. И порядок обеспечим.

– Ну, ну… Болтушка ты, сопленосая. Уж вы обеспечите… Дурачки… Вас политики используют, как хотят. В своих корыстных интересах. А вы возомнили себя защитниками отечества. Эх, Россия, Россия… Бедолага… Колбасит тебя из стороны в сторону. Вляпаешься ты когда-нибудь в дерьмо, Валерия. Революционерка херова…

– Ладно, дед. Некогда мне с тобой спорить, – примирительно сказала Лера. – Пойду уроки делать.

– Правильная мысль, – согласился дед. – Лучше уроки делать, чем революцию.

После бурных сегодняшних событий ничего в голову не лезло. Не могла сосредоточиться. Как говорится, смотрела в книгу, а видела фигу. Мысли ее постоянно возвращались в еврейскую школу. И не могла она отделаться от того невыносимого взгляда несчастной еврейской девочки. И еще лицо Айны вспоминалось. Жуткие глаза. Жуткое лицо. И голос деда стоял в ушах: «Вляпаешься ты когда-нибудь в дерьмо». Прямо наваждение какое-то. Вляпаешься… Кажется, уже вляпалась.

Слава богу, позвонила Юлька, одноклассница.

– Привет, Лера! Чем занимаешься?

– Пытаюсь домашку делать.

– Ну и как?

– Никак. Ничего в башке не откладывается, – ответила Лера и попыталась отшутиться. – Склероз, наверно.

– Не… – возразила Юля. – Это ты перетрудилась. У тебя то махач до одурения, то занятия до обалдения. Тебе отдохнуть надо, дурочка.

– Что ты предлагаешь?

– Ну ее на фиг, эту школу, – беспечно откликнулась Юлька. – Давай в кино. Завтра. С утра пораньше…

Лера, поколебавшись, согласилась:

– Давай. В восемь пятнадцать на остановке.

– Лады. За мое лавэ. Кассету мою возьми.

Они трепались минут сорок. Дед несколько раз кричал из комнаты, что должен позвонить Витек. Пришлось отлепиться от трубки.

Уроки, конечно, поделились на шестнадцать. Зачем мучиться, если завтра кино. И она принялась листать биографию Бенито Муссолини, то и дело поглядывая на часы. Совсем скоро должен зайти Максим. Ее порой бесило, что он трусит на акциях. Сама она либо несла флаг, либо становилась в первые ряды, несмотря на то, что Штык старался ее оберегать. А Максим, она заметила, обычно поначалу держался в стороне и включался в схватку, когда кавказцы уже катаются по земле. Он подбегал и молотил их ногами – сомнительная храбрость. В наказание Штык ставил его в первый ряд, около Леры, приказывал прикрывать ее. Тогда Максим пересиливал свой страх, старался показать себя настоящим бойцом, держал марку перед Лерой. Зато по части пропаганды с ним вряд ли из бригады мог кто-нибудь сравниться. Исключая, пожалуй, лидера. Что-что, а язык у Макса был хорошо подвешен.

Максим появился ровно в девять, в черных брюках, малиновой рубашке и с белой розой в руке. Лера немного прифигела.

– Привет колхозникам. Как там деревня поживает? – стараясь скрыть смущение, сказала она.

Потом чмокнула его в губы и взяла цветок.

– Как обычно. Пацаны пьют. Девки спят с кем попало. Бабка мне свитер вяжет.

– Свитер? – удивилась Лера. – В мае? Зачем?..

– Это ты у нее спроси, – засмеялся Максим.

– Обязательно спрошу, – ответила она. – При случае. Ну, чего? Так и будем в коридоре стенку подпирать? Проходи…

Максим медлил.

– Проходи, проходи, – повторила Лера. – Могу предложить чай. Или кофе… Что ты хочешь?

– Тебя…

– Значит, не что, а кого. Меня ты всегда хочешь.

– Точно… Хочу тебя… в смысле в кафе пригласить.

– А я-то думала… – притворно вздохнула Лера.

– Что ты думала? – с надеждой в голосе подхватил Максим.

– Какую бы на этот раз отмазку придумать… Шучу… Ты не против, если я так пойду?

Макс окинул ее взглядом. Короткая красная футболка без рукавов и черные клешенные штаны.

– А что такого? Нормально. Ты хоть в валенках и ушанке иди – все равно красавицей будешь.

Лера засмеялась. Хоть и льстит, но слушать приятно.

– Ну, спасибо. Я сейчас.

Она вошла в комнату, взяла со стола черный пакет, потом попрощалась с дедом, и они вышли.

– А че за кафе?

– А там, на углу, – загадочно улыбнулся Максим.

– Че «Парадиз», что ли? – Она знала, что кафешка далеко не из дешевых. – То я и смотрю, так вырядился. И в «Парадиз» ведешь. Ты кого ограбил, колись давай?

Он еще раз улыбнулся и прикурил сигарету.

– Ну, харэ молчать, блин! А у меня для тебя подарок…

– Какой?

– Ой, я это вслух сказала?

– Ага.

– Не-е, сперва скажи, кого ограбил.

– Ну, щас, дойдем, расскажу.