– Пообедаем? – удивилась дочь.

– Да, да… Как нормальные взрослые люди. В хорошем ресторане… – И добавил тише: – Надо многое обсудить!

– Конечно, конечно… – пролепетала дочь.

– А его… его голос я узнал! – вдруг расхохотавшись не очень добро, закончил Сергей Александрович. – Спокойной ночи. – И хлопнул телефонной трубкой.

Он зашел в спальню жены, еще улыбаясь… Там было темно, душно… Ольга Никандровна спала, разметавшись на широкой постели…

Сергей Александрович на цыпочках подошел к окну, открыл форточку и, обернувшись, снова взглянул на спящую жену…

Короткие прямые волосы были какими-то пегими и одновременно седыми. Рот раскрыт и видны были высунувшиеся передние зубы. Ночная сорочка выбилась из-под одеяла и одновременно сбилась около шеи…

Дыхания было почти не слышно….

Корсаков смотрел на жену, и чувство чуть брезгливой жалости возникло в нем. Он сел на стул, достал сигареты и постарался не смотреть на Ольгу. Но тем не менее его взгляд невольно снова и снова тянулся к спящей.

Он не мог назвать ее «старухой» – больной, жалкой в своей старческой беспомощности. Ведь именно с этой женщиной он прожил почти сорок лет. Он помнил, знал, чувствовал ее юной, чуть застенчивой красавицей… И молодой матерью с их первенцем на руках… И располневшей матроной – хозяйкой большой семьи… И вдруг быстро стареющей пожилой, чуть испуганной женщиной, когда дети уже покидали их дом… Сначала сын, потом дочь… Помнил налетевшие на нее тогда многочисленные болезни – врачи, санатории, клиники… Операции – одна за другой…

А последние десять лет она как бы покинула его, этот дом. Конечно, она по-прежнему содержала его, ждала мужа каждый день с работы, как бы поздно он ни возвращался. Вставала утром раньше него. Правда уже не в платье, а в домашнем халате. И готовила завтрак, садилась напротив и молча смотрела, как он ест…

Последние годы она уже не спрашивала, как у него дела на работе. Изредка что-нибудь просила сделать для дочки или внучек.

И в этом отдалении старости был виноват Сергей Александрович… Возвращался домой он почти каждый день выпивши… Не так чтобы пьяный… Но в течение всего дня он прикладывался к стакану виски, и к вечеру у него уже болела голова. Он был раздражен, уставший и мечтающий только о постели.

По издавна заведенной, заводской привычке вставал каждое утро полседьмого, лез под контрастный, сильный душ, массировавший его еще крепкое, длинное тело. Быстро брился, одевался во все приготовленное уже Ольгой Никандровной (иногда только менял галстук). Наскоро выпивал чашку кофе с бутербродами и в половине восьмого стремительно вылетал из квартиры – освеженный, утренний, на каком-то привычном взводе начала дня… Начала работы – от сегодняшних планов, заседаний, встреч…

И когда он сбегал по лестнице вниз – лифтом он принципиально не пользовался – у него было странное, почти мальчишеское ощущение – вырвался!

Сергей Александрович Корсаков никогда не позволял себе осознать, что он не любил своего дома. Да и был ли он у Корсакова? Может, когда-нибудь давно – в молодости?!

Был… Был! Когда родилась дочка, а сыну уже было два года… Оля вся светилась от счастья! От любви к нему! Тоненькая, ловкая, с большим пучком густых каштановых волос… С какой-то особой, появившейся после рождения дочки чуть косящей улыбкой… Ему все время хотелось обнять ее, задушить в объятиях или просто прикоснуться к ее блестящей оливковой коже…

И жили-то они в малюсенькой однокомнатной квартирке в Измайлово… Парк расстилался до горизонта с высоты их четырнадцатого этажа…

Сергей Александрович вынул сигарету и осторожно, в кулак, закурил…

Спазм перехватил горло, и он с трудом не закашлялся.

Перед ним на темной постели лежала женщина, которая отдала ему свою жизнь. Родила детей. Растила внучек. Как могла, заботилась о нем – терпела всех его женщин, терпела грубость, пьянство, невыносимый характер…

Один только раз она попыталась восстать – уже давно, больше двадцати лет назад… Когда, забрав детей, она ушла из дома. Сначала жила у своих родителей, потом появился какой-то Кривошеий из Внешторга…

Корсаков даже видел их вместе на большом приеме в Кремле. Ольга Никандровна была хороша, весела… Ей так шли дорогие заграничные вещи, бриллианты в ушах и колье.

Она мельком взглянула на Сергея, как будто удивилась, что он здесь. Подошла, поцеловала его в щеку и улыбнулась.

– Ну как живешь? – весело спросила Ольга.

– Отлично! – почти рявкнул со злости и обиды Корсаков.

– Я – тоже… – пригнувшись к его уху, прошептала Оля. – Ты звони, хоть иногда…

И она скрылась в толпе, помахав ему тонкой легкой ручкой.

Кривошеий через полгода погиб в автокатастрофе в Австрии. А еще через несколько месяцев Сергей Александрович приехал к Ольге Никандровне и забрал всю семью к себе в только что полученную, огромную министерскую квартиру.

Дети прижились в новом доме быстро. А она – нет.

Ольга Никандровна первое время почти совсем не говорила с ним. Отводила взгляд, была тиха, молчалива. А когда их глаза все-таки встречались, она словно не видела Сергея Александровича. Или, скорее, видела перед собой не его, а кого-то другого… Наверно, недавно погибшего человека.

С этой новой, несчастной огромной квартиры и началась их «совместная богадельня»… Так иногда называла их брак Ольга Никандровна. Надо было работать, растить детей, праздновать праздники, принимать гостей, ездить в отпуск. В общем, вести большой дом большого человека, который вечно на виду, в почете, при больших наградах и должностях.

И она вела его – тихо, умело, заботливо… но как будто заведенная кем-то и когда-то…

Постепенно они стали ездить в отпуск порознь. Она с детьми. Он, уже открыто, с очередной любовницей. Все реже и реже собирались гости, и то, когда нельзя было отменить большое торжество.

А в последние десять лет, когда стало модно справлять юбилеи – или другие большие даты – в ресторане, Ольга Никандровна с явным облегчением приняла этот обычай. Сидела рядом с мужем – как полагалось – сосредоточенная, строго, дорого одетая… Однако улыбалась очень редко.

Они уже давно спали в разных спальнях, и когда один за другим уехали, словно бежали из дома, их рано поженившиеся дети, то Сергей Александрович, возвращаясь поздно домой, не знал иногда, есть ли кто-нибудь в их огромной, ставшей какой-то пустой, квартире.

Когда, изрядно набравшись, он, придя, падал навзничь в костюме на свою постель и вырубался тяжелым, алкогольным сном, утром он находил себя раздетым, уложенным под одеяло… С таблетками «Алька Зельцер» на тумбочке…

В его спальне был полный порядок. Костюм в шкафу, туфли начищены, сорочки выстираны.

Как это Ольга делала? Когда и почему он не проснулся ни разу – этого Сергей Александрович понять никак не мог.

Он только, пряча глаза, выходил после душа к завтраку. А Ольга Никандровна начинала какой-нибудь необязательный разговор о погоде, о новостях по ТВ, и только иногда он замечал ее более пристальный, встревоженный взгляд. «Как он?»

Ему было не то чтобы стыдно, – Сергею Александровичу под таким ее взглядом вдруг хотелось расплакаться, как в детстве. Попросить прощения, как перед матерью! Сказать какие-то слова…

Но они застревали у него в горле. И он начинал торопиться, быстро заканчивал завтрак… Заглядывал к себе в кабинет и, налив полстакана виски, разом осушал.

– Все! Я уехал! До вечера…

…Сергей Александрович встал, подошел к кровати и осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал жену в лоб… Словно прощаясь…

Действительно, в его душе было такое отчаяние, словно он прощался с большей частью своей жизни… Ее жизни… Только сейчас, в ночи, его душа так ясно и горько молила о близком расставании… О горечи обрушившейся жизни, которую не вернешь, не поправишь… Даже не простишь ни самому себе, ни времени, которое ушло так незаметно, словно просочилось сквозь пальцы.

– Прости… Прости меня! Оленька, – бормотал Корсаков еле слышно и вытирал невольные слезы, которые заливали его лицо.