Я огляделась вокруг. Комната была по-прежнему полупустой. Ничего лишнего, а все необходимое, насколько мне помнилось, было спрятано в многочисленных бархатных складках. На тумбе рядом с софой лежал какой-то светлый металлический предмет, совершенно мне неизвестный. Я встала и подошла к тумбочке. Это был разъемный серебряный браслет сантиметров в пять шириной, слишком свободный в обхвате для женской руки. К тому же пять круглых отверстий в нем были сделаны с таким расчетом, чтобы в них можно было просунуть пальцы и превратить браслет в кастет. На внутренней стороне свежая гравировка: «О.П.С.»

— Что это такое? — спросила я.

— Это твое, — процедила Марина, хитро прищурившись.

Я протянула руку и взяла браслет, чтобы получше рассмотреть его…

— А-а-ааа!!.. — мгновенно пронзившая меня боль оказалась столь неожиданной и нестерпимой, что мой собственный крик показался мне чужим, посторонним звуком. Я сразу же выронила так неосмотрительно взятый в руки браслет. Кажется, на несколько секунд я совершенно отключилась, потому что когда все вернулось на свои места, я обнаружила, что лежу на ворсистом паласе, а рука, державшая браслет, дергается мелкой дрожью, как под напряжением. Марина сидела рядом со мной и снисходительно улыбалась.

— Что это, черт возьми было, — поинтересовалась я, поднимаясь и садясь на полу.

— Это? — Марина подняла и покрутила у меня перед носом злосчастный браслет.

— Почему? Я не понимаю…

— Почему? Потому что он серебряный, — рассмеялась Марина. — Зато теперь ты несколько раз подумаешь, прежде чем начнешь душить меня, — она провела рукой по густому переплетению серебряных ожерелий на своей шее.

— Я надену перчатки! — отрезала я, и ее смех оборвался. Нахмурившись и бросив браслет на софу, которую кто-то уже прибрал, пока я умывалась, Марина встала и отошла от меня подальше.

Я поднялась и, сев на софу, еще раз вгляделась в обжегший меня браслет. Буквы, выгравированные на его поверхности, были мне знакомы: Олег Петрович Середа.

Как эта штука сюда попала, и почему браслет обжег мне руку?

Я взглянула на Марину. Она сидела теперь насупившись, и ее немного длинноватый нос был вздернут вверх в величайшем ко мне презрении.

— А ведь я, действительно, задушу тебя с удовольствием, если ты сию же секунду не уберешься отсюда, — произнесла я, неотрывно следя за ее реакцией. Так и есть, в первую очередь она бросила взгляд в сторону и вверх. Ага, вот где находилась камера-шпион! Что ж, опустим пока эту информацию, займемся другим: бегло брошенный наверх взгляд Марины означал просьбу о помощи. Меня боятся. Это воодушевляет, но хорошо бы выяснить причину страха. Да, конечно, мои шрамы несколько подпортили мою безупречную внешность девушки-подростка, но я не превратилась в монстра. Значит, мою гостью испугали некие обстоятельства, сопряженные с этими шрамами, ведь это единственное, что во мне изменилось со вчерашнего дня. Или не единственное?

— Ну и что же во мне такого страшного? — уточнила я, наблюдая за Мариной, которая после своего безмолвного призыва о помощи теперь не сводила с меня напряженного взгляда.

— Н-ничего… Валерий вообще-то ждал от тебя агрессивной фазы. Но мы считали, что это наступит позже…

— Почему же, сейчас самое время, — возразила я, встала, подошла к складкам портьер, в которых, по моим расчетам, должна была укрываться камера, и передернула ткань, перекрыв камере сектор обзора.

Марина вскочила с кресла, обежала его и замерла в напряженной позе. Мне стало весело. Несмотря на то, что руку еще немного подергивало, я чувствовала себя прекрасно, и мне захотелось поиграть немного в кошки-мышки.

Я медленно, шаг за шагом, стала надвигаться на Марину. Наконец, она завизжала и бросилась к выходу из комнаты. На пороге она с размаху бросилась на шею вошедшему Извекову. Меня позабавило их общее замешательство. Извеков отцепил от себя еле живую от ужаса Марину и подтолкнул ее к выходу. Она не заставила себя упрашивать, исчезла за занавесями, и уже оттуда раздались ее рыдания.

Извеков так и остановился у входа. Он молчал, и вид у него был несколько озадаченный.

— Что всполошился? Думал, я не догадаюсь, что ты подглядываешь в замочную скважину? Или думал, что я эту скважину не найду? — я продолжала забавляться его растерянностью.

— Я не ожидал, что это произойдет так быстро, — ответил он, все еще не решаясь подойти ко мне.

— Кто же виноват, что Марина Зубарская всего лишь трусливая курица? И зачем ты только ее прислал сюда, бедняжку?

Извеков был все еще очень серьезным, чтобы откликаться на шутки. Озабоченно глядя на меня, он прошел к креслу Марины и уселся.

— Ты хочешь у меня что-то спросить? — поинтересовалась я.

— Да. Что ты помнишь о вчерашней ночи?

— Ни черта не помню, и ты отлично это знаешь, — я ответила так не потому, что была на сто процентов уверена в своей правоте. Просто, кто же еще мог забавляться с моими мозгами?

— Ты не помнишь, потому что я еще придерживаю кое-какие из последних пластов памяти, — пояснил Извеков, немного расслабляясь. — И мне очень не хочется восстанавливать тебе память.

— Почему?

— Потому что вместе с памятью о последней ночи восстановится цельная личностная картина, и твое счастливое состояние пройдет. Ведь тебе сейчас хорошо?

Да, мне было очень неплохо. Совершенно никаких поводов для отрицательных эмоций. Поэтому я согласно кивнула.

— Когда-то я сделал ошибку и восстановил память Александру. Он три года промучился, вместо того, чтобы спокойно провести это время, — горько сказал Валерий, и такое искреннее сожаление засветилось в его глазах, что я очень удивилась.

— Кстати, а где Александр? Я сегодня его еще не видела, — я вспомнила, что мой новый приятель, все время вертевшийся где-то рядом, сегодня еще не являлся засвидетельствовать мне свое почтение.

Извеков повел плечами и ничего не ответил, по его лицу я поняла, что довольно неприятный ответ на этот вопрос сидит как раз в тех пластах сознания, которые Валерий «придерживает».

— И тем не менее, мне хотелось бы знать, как попал сюда браслет Олега Середы, если самого Олега здесь не было. Или был?

Извеков не отвечал, его глаза снова стали обеспокоенными. Он явно боролся с желанием промолчать. Но что-то не позволяло ему вовсе отказаться обсуждать со мной тему изъятых из моей головы воспоминаний.

— Валерий! — окликнула я его издевательски-игривым тоном.

Он вздрогнул и уставился на меня.

— Ты же боишься меня, Извеков. Отчего?

Он замялся.

— Ну, молчи, молчи… А ну как я сама по себе все вспомню, без твоего участия? Сдается мне, что это будет пострашнее.

Не успела я это произнести, как Извеков вскочил и забегал по комнате.

— Я не оправдала твоих ожиданий? — я получала огромное удовольствие от его паники.

— Ты превзошла все мои ожидания, — возразил он.

— Не знаю, откуда, но у меня есть уверенность, что стоит мне сосредоточиться, как я все вспомню, — заметила я. — И еще мне кажется, что все, что я вспомню, мне не понравится. И уж тогда…

Я не особо надеялась, что Извеков клюнет на банальный блефовый шантаж. Но он клюнул. И нехорошие тревожные подозрения постепенно проявились на беспечном фоне моего утреннего настроения.

— Хорошо… Ты права, лучше мне сделать это самому… Сядь в это кресло и закрой глаза, — он указал рукой на свое бывшее место.

Я так и сделала. Извеков продолжал ходить по комнате. Но постепенно я перестала слышать его возбужденное дыхание, вместо этого проявились цокающие звуки, издаваемые когтями пса-оборотня на плитках мостовой. Я едва успевала за черным пинчером с человеческими глазами…

… Толчки сердца стали тише и реже, и вскоре прекратились совсем. Стало тепло, тихо, и я, наконец, оказалась в состоянии дремучего беспробудного сна.

Я открыла глаза. Извеков стоял надо мной, внимательно глядя мне в глаза.

— Это все? — спросила я, очнувшись. Как бы между прочим промелькнула мысль, что мой голос звучит странно: надтреснуто и глухо, как у пропойцы. Но не задержавшись, мысль нырнула куда-то.