– О, я многое могу предложить… – сказал Савин. – Но пока предложу для начала сварить кофе нам обоим.
– Я только что сварил. На вас хватит.
– Вот и отлично. В таком случае будем считать, что увертюра прозвучала и занавес поднят… Где ваша комната, сюда? Благодарю.
– Как вы меня нашли? – без всякой радости, но и без особой враждебности (что придало Савину уверенности) спросил Гралев, расставляя чашки.
– Представьте, я вас вовсе не искал. То есть искал, конечно, но сюда приехал по другим делам и никак не ожидал встретить вас в городке. А сюда меня привели другие обстоятельства… – Он поколебался и закончил твердо: – Правда, чрезвычайно похоже на то, что все обстоятельства стянулись в один тугой узел, с которым, кажется, следует поступить как с гордиевым…
– Как это понимать?
– Не могу объяснить пока, – сказал Савин. – Вернее, не могу пока сформулировать четко – запутанно, как черт-те что, до того туманно…
Он замолчал, отхлебнул кофе и пристально, откровенно оглядел комнату – гралевских вещей здесь было не больше, чем обычно бывает у мужчины в гостиничном номере. Видимо, каковы бы ни были его дальнейшие намерения относительно своего будущего, прочно обосновываться в этом городе Гралев не собирался.
И тут Савина осенило.
– Почему вы оказались именно здесь, на берегах Ферт-оф-Лорна? Именно в этом графстве?
Гралев молчал, буравя взглядом свои ботинки.
– Почему именно здесь? – повторил Савин настойчиво. Он не хотел и не собирался быть деликатным – слишком серьезная шла игра, слишком велики были ставки.
– Городок я выбрал случайно, – сказал Гралев, не поднимая глаз. – Захотелось почему-то к морю – серому, знаете ли, скучному. В тон настроению, что ли.
– Понимаю, – сказал Савин. – Но из Глазго вы могли преспокойно отправиться в Эр или Андроссан. Это гораздо ближе, и там тоже сколько угодно серого скучного моря. Или, если уж вам хотелось забраться как можно дальше на север, можно было воспользоваться прямыми рейсами на Фрейзерборо или Дернесс. Улететь на острова, наконец. Но вы предпочли остановиться где-то посредине между Глазго и северной оконечностью страны. Машины у вас нет, значит, вы воспользовались монором или автобусом – при самом лучшем раскладе, как минимум, три пересадки по пути из Глазго, я хорошо изучил расписание, потому и взял машину. Вы целеустремленно добирались сюда… или в Монгеруэлл?
– Ну, предположим, в Монгеруэлл. Не вижу причин это скрывать.
– Так. Сюда вы приехали из Монгеруэлла, потому что здесь было скучное серое море. А кто вам нужен был в Монгеруэлле?
– Послушайте, вам не кажется, что вы все больше начинаете походить на полицейского?
– Вполне возможно, – сказал Савин. – Это оттого, что я надеюсь все же опередить Интерпол или Международную службу безопасности – это все же не их дело.
– При чем здесь Интерпол? Он-то какое может иметь отношение к спорной научной гипотезе, которую так и не удалось подтвердить экспериментально?
– И вы так именуете работу, за которую в тридцать один получили Нобелевскую? – как бы между прочим поинтересовался Савин.
– Это было четыре года назад. Тогда мы были оптимистами. А теперь получается, что получил я ее незаслуженно. Словно бы за проект вечного двигателя, понимаете вы это?
Его голос сорвался, он наконец поднял глаза – в них были боль и злое отчаяние от собственного бессилия. Нет, это не ты, подумал Савин. Не ты подкладывал бомбы. Ты не стал бы никогда собственными руками разрушать дело всей своей жизни. Есть кто-то другой…
– Значит, вы признаете, что трудились над пустышкой? Что те, кто присуждал вам Нобелевскую, – бездари, не способные отличать эпохальную идею от проекта перпетуум мобиле?
– Не хочу я этого признать! Не могу! – Гралев склонил голову и закончил тише: – Но факты, факты…
– Что ж, поговорим о фактах. Но раньше скажите все же, кого вы искали в Монгеруэлле? Кетсби?
– Да, – сказал Гралев. – К чему делать из этого секрет?
– Ваш бессменный помощник, верный оруженосец… – сказал Савин.
– Если быть точным, я не искал его, не гнался за ним. Он сам мне написал. Я поехал не сразу, мне…
– Было неловко и стыдно, – закончил за него Савин. – Потому что вы, отец-основатель, бросаете дело, а скромный инженер остается на своем посту. Я правильно понял? И правильно его охарактеризовал?
– В общем-то, да. Теоретиком он никогда не был. Но исполнитель он идеальный и экспериментатор неплохой.
– Настолько, что вы все эти четыре года практически передоверяли ему всю основную работу по монтажу установок?
– И не вижу причин об этом жалеть, – сказал Гралев.
– Ну-ну… Итак, он просил вас приехать, и вы после некоторых колебаний приехали. Вы встречались с ним?
– Разумеется. Два раза.
– И что же?
– Я его не узнал. Мне показалось, да и сейчас кажется, что он не вполне нормален психически. Бессвязный, бессодержательный получился разговор – и в первый, и во второй раз. Осталось такое впечатление, словно он все время порывался рассказать что-то важное, начинал сложными зигзагами подводить меня к чему-то, и вдруг – будто захлопывается какая-то дверь или, наоборот, впереди разверзается пустота. Издерган до крайности, стряхивает пепел на пол, – это он-то, образец аккуратности! – озирается с таким видом, словно кто-то сейчас появится за его спиной прямо из стены. Кажется даже, что он вооружен…
– У вас не создалось впечатления, что он чего-то или кого-то боится?
– Если даже и так, то это чисто нервное, не имеющее отношения к реальности, – задумчиво сказал Гралев. – Скорее всего, у него тоже не выдержали нервы, но проявилось это еще болезненнее, нежели у меня. Ему давно пора лететь к Полачеку в Брно, а он почему-то торчит здесь и не хочет уезжать.
– Полачек? – сказал Савин. – Насколько я помню из наших прошлых бесед, это тот, кто шел за вами, так сказать, по пятам? Ваш наследник престола?
– Собственно говоря, да, – сказал Гралев. – После того как распалась моя группа, многие перешли к Полачеку, в том числе и Кетсби. Но он никак не хочет уезжать, я хотел даже купить ему билет и посадить в самолет, но решил немного подождать. Не стоит его отправлять в таком состоянии, пусть немного придет в себя…
– У него здесь родственники? Женщина, может быть? Друзья?
– Никого. Я бы знал. – Гралев поставил на хлипкий столик пустую чашку, досадливо помотал головой: – Послушайте, Савин, хватит об этом, хорошо? Все-таки речь идет о человеке, который работал со мной четыре года…
– Я думал, вы все же скажете «о моем хорошем друге», – сказал Савин. – Нет?
Наступило неловкое, напряженное молчание. Савин отвернулся и равнодушно рассматривал выцветшие литографии на стене.
– Нет, – сказал наконец Гралев. – Вы не подумайте, что я к нему плохо относился или недолюбливал… Он хороший парень, прирожденный инженер, с ним было легко работать и интересно общаться за стенами лаборатории, и все же… И тем не менее друзьями мы не были. Боюсь, что «хороших друзей», как вы выразились, у него вообще не было. У него были только хорошие знакомые. Вы понимаете разницу?
– Понимаю, – сказал Савин. – Продолжайте, прошу вас.
– Создавалось впечатление, что на нем надет панцирь, разместившийся где-то между кожей и скелетом, в Монгеруэлле, мне показалось, это проступило особенно остро.
– Ага! – Савин стукнул ладонью по колену. – Вы отгоняете мои последние сомнения, Гралев, последние уничтожаете, теперь я уверен, что не ошибся… – Он чувствовал, что впадает в пустословие, но не мог сразу остановиться, это было своеобразной разрядкой. – И если это окончательно подтвердится, если это подтвердится…
– О чем вы?
– Исключительно о вас и ваших делах. – Савин овладел собой. – Можно еще кофе? Благодарю… Понимаете, Гралев, я провел вчера два часа в вычислительном центре Монгеруэлла. Машинное время сейчас гораздо дешевле, чем в прошлом веке, и все равно мне пришлось выложить трехмесячный оклад – у меня были сложные задачи, осложнявшиеся еще и тем, что не всегда я мог конкретно объяснить, что мне нужно… Начнем по порядку. Если бы месяц назад я спросил у вас, кто, по-вашему, является сегодня лучшим Т-физиком планеты, что бы вы мне ответили, избегая обеих крайностей – ложной скромности и излишнего самомнения?
