Честное слово, она мне почему-то напомнила фильмы о немецкой оккупации — босая, простоволосая, отчаянная. Но там все же можно понять — немцы, чужие, враги. А тут — наши, родные, русские… За что?
Алексей проехал объезд быстро. Он «переобул» «Урал» в резину повышенной проходимости и ринулся в грязь. «Посадил» мотоцикл быстро, помогать было некому,
— «иномарочники» в тапочках и сандалиях сидели по машинам, вылазить в грязь боялись, буксовали и чего-то ждали. Дорогу победила дружба, — к Алексею подошли мужики с какого-то УАЗика: «Давай мы тебя вытащим, а ты нам поможешь». Так и сделали. Дальше было еще проще, нашелся попутчик: «Я тебя толкаю, а ты меня до деревни подбросишь». Так, по траве и кустам, где юзом, где боком и выехал Алексей на трассу.
То, что переезд закрыт, оказалось нам на руку — трасса до самого Ангарска была пустынной, — ни отпускников, ни дальнобойщиков — лафа! Но это не помогло мне преодолеть глину где-то под Разгоном. Я вымазалась в ней по уши и перемазала не только свой мотоцикл, но и «Урал» с коляской — Алексей пересадил меня на него, когда понял, что иначе я буду падать всю дорогу.
В Тулун приехали вечером. Пораскинули мозгами: до дома триста восемьдесят километров, мы промокли до нитки, ночевать в палатке неохота, а охота домой.
Если не доедем засветло — поедем ночью, решали мы и поехали.
В темноте было видно только задний фонарь Гиперболоида да боковую разметку дороги. Больше ничего. Дождь то прекращался, то начинался снова, — уставшие руки было невозможно оторвать от руля, мокрые перчатки соскальзывали с рычагов. Все казалось чужим, незнакомым. Когда сзади нагоняли машины, моя тень танцевала впереди на асфальте, словно охваченный молитвенным экстазом дервиш. Огоньки катафотов на ограждениях светлячками разлетались в стороны, по обочинам метались тени. Сперва мы останавливались каждый час. Потом — каждые полчаса.
Усолье-Сибирское я силилась узнать в темноте, но так и не узнала. Незнакомые улицы, красивые дома… Это что за замок? И почему на нем написано: «Пельмени»?
После Усолья сделали последнюю остановку, и, как оказалось, зря — я еле съехала с места от усталости, сперва мотоцикл долго мотало по обочине, потом по полосе, руки не слушались. А потом я кажется, все же уснула, а проснулась от того, что поняла, что мотоцикл не вписывается в поворот — это был поворот перед Тельмой.
Через пелену сна я все же смогла сбросить скорость и сильнее наклонить «Урал» на бок… Последние километры проехали в тумане.
Ангарск встретил нас аварией — перед мостом через Китой произошло лобовое столкновение «Москвича» и УАЗа. На обочине стояла машина ДПС, на осевой валялся хлам и куча битого стекла. Мы сбавили и без того невысокую скорость, Алексей оглянулся.
— Да, сволочь! Смотри! Смотри! — страшным, сорванным голосом завопил кто-то пьяный с обочины.
На мосту к Алексею метнулась черная тень, и взлохмаченная, длинноволосая, обезумевшая девушка в коротенькой юбчонке и на каблуках повисла на коляске Гиперболоида. Она дико выла. Алексей оторопело оглянулся на неё, сбавил газ, чтобы невзначай не ударить, а когда она все же отпустила коляску, открутил рукоять, уходя вперед. Наверное, она была после аварии, иначе я объяснить это не могла.
Да уж, здравствуй, любимый город, любимая «зона»! Как ты тут без нас?
Через десять минут мы были в гараже, через тридцать — дома. Дома. Мы были дома!
Мика (2003 год, август)
Вскоре раздался телефонный звонок: к нам ехал Мика Кун, тот самый Мика Кун, с которым мы три года назад возвращались с Новосибирска. Он объехал за это время Азию, Австралию, и, если судить по письмам, сейчас должен был находиться где-то в Бразилии. И вот — надо же!
Он приехал на поезде, загорелый и похудевший. Аккуратные круглые очёчки все так же задорно посверкивали, и все так же широка была его улыбка, но все-таки он как-то неуловимо изменился за эти годы. Три года назад с нами ехал самоуверенный европеец, который чуточку барственно позволял заботиться о себе. На своей «Тенере» он был так же далек от нас, как владелец «Феррари» далек от владельца «Москвича».
А сейчас перед нами стоял свой в доску парень, улыбка у него была просто радостной, а глаза даже чуточку потерянными. Быстро выяснилось, что вернулся он в Россию с конкретной целью — ему очень хотелось пройти до Магадана и съездить на Камчатку. Какой-то японский друг подарил ему для этого старенький эндуро объемом в стакан*, и он поехал от Сковородино на север через Якутск. Где-то в тайге его остановили бандюки и потребовали плату за проезд. Он объяснил, что в наличии у него осталось двести рублей, если хотят, пусть забирают.
— Тогда мы сожгем мотоцикл! — пригрозили ему.
— Пожалуйста, — сказал Мика, и, сняв с мотоцикла нехитрый скарб, отошел в сторону.
Обескураженные таким поведением бандиты плюнули и уехали, оставив немца в покое.
До Магадана по дороге, которая была, наверное, еще хуже, чем наша «вокругбайкалка», он проехал в одиночку. Он не видел ни медведей, ни других зверей, но его поразило количество комаров. Прибыв в Магадан, он остановился в гостинице и пошел к начальнику порта, договориться о перевозе мотоцикла на Камчатку.
— А как ты сюда попал? — спросил его первым делом чиновник.
— Приехал по дороге, — ответил немец.
— До Магадана нет дороги! — взревел начальник порта и вызвал охрану.
Охрана долго рассматривала располосованный штемпелями пограничных служб всего мира паспорт иностранца, а потом обнаружила штемпель с надписью «Departo», что означало департамент, но чиновник решил, что стоящий перед ним человек был откуда-то депортирован.
— Шпион! — закричал начальник порта, пришпиливая худого Мику своим толстым розовым пальцем к красному кабинетному ковру.
В общем-то, все оказалось банально: с немца вымогали деньги. После того, как к нему в номер в течение ночи несколько раз вламывались незнакомые люди в форме и недвусмысленно давали понять, что от них можно откупиться, Мика понял, что пора сматывать удочки. Он продал какому-то мальчишке мотоцикл за двести долларов и купил билет на самолет до Владивостока. Теперь он ехал до Москвы, откуда должен был вылететь в Германию, а оттуда — в Бразилию, где в гараже знакомого байкера его ждал старенький, безотказный «Тенере». Он ехал и отдавал визиты вежливости всем старым знакомым.
Мы купили пива, чтобы отметить приезд, пригласили знакомую переводчицу и провели незабываемый вечер на нашей маленькой кухне. А на следующий день повезли немца по своим памятным местам — в Тункинскую долину. Подозреваю, что Алексею хотелось «протрясти» иностранца на «Уралах» так, чтобы он надолго запомнил, что такое российские оппозиты. Ехать за рулем Мика отказался, как только обнаружил, что на «Урале», по его меркам, отсутствуют тормоза.
— Да вот же они! — доказывал Алексей, демонстрируя чудеса вождения в узком проходе между гаражами, но немец был непреклонен.
Ему досталась почетная роль пассажира. Этой ролью он ничуть не тяготился, а на каждой остановке покупал себе по пиву, чтобы не было скучно. На гаишном посту он вдруг начал напевать «Айн, цвайн, драй, полицай!» — чем немало нас позабавил. Мы изъездили Тункинку и ущелье Иркута вдоль и поперек, в поселке Мика накупил пива и сосисок и пообещал нам показать, как готовят сосиски по баварски.
Неяркий, потрескивающий костерок освещал уходящие в звездную высь стволы тополей на берегу Большого Зангисана, одуряюще пахло свежими груздями, которые росли по всей поляне, ворчало на углях сало, стекающее с разрумянившихся сосисок, которые мы жарили на рогатинках над костром, шипело пиво в бутылках, нас обступала темнота.
— You drive very slowly (Ты слишком медленно ездишь), — сказал мне Мика.
Я, как могла, объяснила ему, как во мне поселился страх.
— I`m understand, — ответил он, и в утешение рассказал о том, как погиб его друг, когда им обоим было всего по семнадцать лет.
Родители друга, по-видимому, были людьми обеспеченными, и пока Мика ездил на стареньком «Кавасаки», они купили Энди новенькую, мощную, спортивную «Ямаху». Он погиб через неделю — разбился. Мать Энди устроила Мике скандал, она кричала обо всем том, о чем может кричать убитая горем женщина другу погибшего сына. А родители самого Мики были сильно обеспокоены, когда он спустя пять лет купил себе мотоцикл этой же фирмы.
