Я думала, что в этот момент сойду с ума, но не сошла, вдвоем с Алексеем, мы удержали обезумевшую маму на месте. Она вдруг обмякла у нас на руках и даже заплакала… Так стало ясно, что, не смотря на все ссоры и скандалы, не смотря на то, что они и двух минут не могли пробыть вместе спокойно, и начинали спорить то по поводу грядки с морковкой, то по поводу жизни вообще, она его очень, очень любила…

Глядя на страшное в своей неподвижности тело, которое было похоже на пустую куколку, из которой вылупилась да и улетела неизвестно куда прекрасная бабочка, я впервые поняла, что у человека есть душа. Её не может не быть. А иначе зачем все это тогда?

Ребята из клуба повели себя корректно и даже скинулись на венок. Но после похорон осталась в душе черная дыра, которую было нечем заполнить, и совсем невмоготу было по ночам и мучило чувство вины, а еще мучило чувство абсолютной бессмысленности всего. Я жалась к Алексею, словно стараясь забыться — он был горячий, живой, и от его сонного сопенья становилось спокойнее.

Говорят, после первой встречи со смертью человек становится взрослым. Я не знаю, что такое «взрослый» — тот, у кого есть деньги, тот, кто берет на себя ответственность за других людей, или еще кто-то? Я же в первый раз поняла, что существует такое понятие — навсегда, навечно, насовсем. И не могла смириться с этим. Все, все, что было во мне живого, все что «билось и рвалось», протестовало против этого. Это невозможно было понять и принять тоже совсем немыслимо было.

К весне я стала искать спонсоров для нашего рейда. Хлопоты отвлекали от невеселых мыслей. К этому времени я уже поняла, что просить денег — дело неблагодарное и тяжелое. В этот момент отменили все льготы за благотворительность, и бизнесмены деньги давали только в расчете на рекламу.

Я обратилась к знакомой журналистке Ирине Хомяковой, работавшей в пресс-службе огромной компании «Ангарнефть», в которой работал и Алексей и почти все остальные ребята тоже там работали, и расписала ей, какие именно мероприятия мы можем обеспечить.

— Хорошо, — сказала она. — Я постараюсь что-нибудь сделать, но только ты должна написать просьбу о спонсорской поддержке и перечислить там все средства массовой информации, которые согласны о вас написать и упомянуть, что спонсоры — мы.

И я снова кому-то звонила, договаривалась, писала письма, трясла перед носом сытых рекламных менеджеров вырезками из газет… Все хотели денег, и никто не хотел даже упоминать об компании «Ангарнефть». А я снова писала, звонила, ездила по редакциям Ангарска и Иркутска, ругалась, умоляла…

Наконец, предварительные договоренности были достигнуты, нам пообещали выделить двадцать тысяч на горючее. За деньги мы должны были отчитаться чеками, которые получали бы на заправках.

Все остальное нужно было приобретать за свой счет. И тут не обошлось без споров.

Наверное, мы с Алексеем были единственными, кто на самом деле понимал, во что мы ввязываемся: маршрут пятой, высшей категории сложности. У альпинистов, например, такой маршрут — это покорение Джомолунгмы. А что это означает? Это означает одно — нам придется несладко. И те красивые картинки, которые новосибирцы показывали по видео, и на которых грузные джипы искали на переправах места поглубже, чтобы фильм был повеселее, надо было выкинуть из головы. Это было серьезное приключение.

Алексей доказывал всем, что необходимо с собой взять штук восемь камер от грузовых автомашин, чтобы можно было построить плот для переправы, Будаев доказывал, что они нам не понадобится. Для переправы нам обязательно нужны были хорошие, длинные веревки, но никто не хотел на них скидываться. Я плюнула, пошла в туристический магазин в Иркутске и купила сто метров отличной альпинистской веревки. Домой я ехала, как нагруженный верблюд — все с удивлением смотрели на приличную даму в длинной шубе с огромным мотком троса, который я тащила в охапке.

Вторую веревку Алексей выменял у спасателей лодочной станции на бутылку водки и батон колбасы, веревка была не новая, но в хорошем состоянии.

Потом Алексей, словно сумасшедший, бегал за камерами — их ему кто-то обещал, потом обещание не сдержал, а потом все же их отдал, но за каждую пришлось заплатить.

В мае, наконец, позвонила Ирина Хомякова.

— Все утряслось, открывайте счет в банке, мы согласны выдать вам двадцать тысяч.

И снова пришлось бегать мне и Алексею — найти банк, где можно было недорого открыть счет, договориться о встрече, написать заявление, копировать документы, заверять подпись у нотариуса, ехать в «Ангарнефть» отвозить им реквизиты счета, уведомлять налоговою…

В общем, мне начинало казаться, что конца и края этому не будет. А ведь еще надо было договориться в администрации города о торжественном отъезде с главной площади города, о сопровождении ГИБДД, обзвонить всех журналистов, чтобы они были на месте, договориться о том, что у нас возьмут интервью, когда мы будем проезжать через Иркутск, потом — сделать тоже самое в Улан-Удэ — отделение «Ангарнефти» было и там. Честно говоря, если бы все зависело только от меня, плевать я хотела на эти двадцать тысяч. У нас-то деньги были, их не было у молодых пацанов, но ведь охота пуще неволи, не так ли? Захотят — найдут. Но — я делала это, ведь это было нужно для команды. Кроме этого, я преследовала еще одну цель: я отлично помнила, как в прошлом году ребята, не задумываясь, повернули назад только потому что им кто-то сказал, что на Хайтогол пройти нельзя. Многочисленные интервью должны были морально отрезать им дорогу — раз почувствовав себя героем, нужно оставаться им до конца.

Вы думаете, что это было все? Не-ет. Май в Иркутской области и в Бурятии выдался необыкновенно жарким и сухим, леса горели. Министерство чрезвычайных ситуаций объявило бойкот туристам и дачникам, и доступ во все леса был закрыт, нам же предстояло ехать через национальный парк и Джиргинский заповедник. Я созвонилась с директором заповедника, выяснила, что нужно разрешение из местного министерства охраны природы в Улан-Удэ, позвонила туда, и мне рассказали, что просто так нам никто ничего не даст — за разрешением нам придется явиться лично в министерство республики.

В Новосибирске через братьев Колобковых мы оформили маршрутную книжку. Когда я получила её на почте, заверенную всеми печатями и подписями, то глазам не могла поверить, — на прохождение самого трудного участка протяженностью в триста восемьдесят километров нам отводилось пять дней!

В самый последний момент одна из иркутских телекомпаний — «Ангара-ТВ» вдруг решила, что интервью у дороги — это скучно, гораздо интересней будет, если журналисты поедут с нами и увидят все своими глазами. Одноклубников это предложение почему-то вдохновило, и мы решили, что журналисты присоединяться к нам в Улан-Удэ.

Конечно, я не могла отвечать за все, и поэтому часть обязанностей взяла на себя жена Будаева, Анна, худенькая, разговорчивая брюнетка — она работала медсестрой и пообещала, что соберет нам полноценную аптечку для экстремалов. Было оговорено все, вплоть до лангеток и ампул с новокаином и адреналином, но, когда я увидела уже собранный чемоданчик, то поняла, что Анна бесконечно далека от туристической жизни. В аптечке не было ни антибиотиков, ни адреналина, ни новокаина, ни средств от шока, в общем, это была обычная автомобильная аптечка, собранная на семь человек. Менять что-либо было уже поздно. В этот момент выяснилось, что деньги нам на счет так и не пришли. Ирина Хомякова успокоила меня, как могла, сказав, что договоренность остается в силе, что деньги придут через какую-то московскую фирму в течение нашего путешествия, так что ничего страшного не произойдет, если мы сперва съездим, а потом получим деньги.

Нам пришлось поверить. Во-первых, потому что «Ангарнефть» была крупной компанией, работала в пятнадцати регионах и мелочиться из-за двадцати тысяч не стала бы, а во-вторых, им не нужна была отрицательная реклама. Не могу сказать, что такое положение дел не повлияло на нас, еще как повлияло! — пришлось отказаться от покупки дополнительных лекарств и ограничить себя в продуктах — ведь теперь искать деньги на бензин нужно было в своих карманах! Ну, у нас с этим проблем не возникло, а вот как насчет других?