Зимой у них была надежда, что весной я вместе со своим мотоциклом съеду из их гаража навсегда. Конечно, они понимали, что Алексей какое-то время погорюет, но надеялись, что недолго: все что ни делается, делается к лучшему. Подозреваю, что зачинщицей была бабушка: она мечтала о толстой, розовощекой девке, которая взвалила бы на себя воз работы по дому, работала в огороде, пекла блины, строгала тазиками салаты, мыла пол и вытирала пыль. В принципе, ничего плохого в этих мечтах не было. Так оно и должно было быть, если бы Алексей не оказался заядлым мотоциклистом. Родители, в свою очередь, мечтали о внуках, а я, ну, никак не подходила на роль матери этих виртуальных пока детишек. Во-первых, я была разведена. Во-вторых, я была бездетной, а это их настораживало, в третьих, я была худой, в четвертых, я была выше Алексея. На полсантиметра! В пятых, я почему-то не вытирала пыль в их доме и не мыла посуду. Когда все аргументы были исчерпаны, его мама Людмила Иннокентьевна выдала последний козырь:
— И что ты будешь делать, когда она располнеет?
— Тоже стану толстым! — ответил находчивый Алексей.
Но последней каплей стала затеянная Евдокией Давыдовной ссора, в результате которой Алексей хлопнул дверью и ушел.
Он позвонил поздним вечером в дверь и тут же, в прихожей, рассказал, что он поругался со своими, и ему негде ночевать, да и, в общем-то, жить.
Я не колебалась ни секунды. Летом мои родители жили на даче, дома почти не появлялись, и я была уверена, что они одобрят мое решение.
— Оставайся! Какой разговор…
Он еще немного потоптался и, стесняясь, сказал, что у него совсем нет денег, но дней через десять он должен получить зарплату. Он работал на нефтеперерабатывающем заводе и, в отличие от меня, деньги получал точно по расписанию. Всю свою зарплату, за исключением небольшой суммы «на бензин», он отдавал родителям.
— Да не волнуйся, у меня есть немного, а в среду будут гонорары, окорочка есть, макароны, сало, вон, тоже есть, мне салом в прошлый раз заплатили, представляешь?
Так что с голоду не помрем.
Он вздохнул и, пряча глаза, повесил свою косуху на вешалку, рядом с моей кожаной курткой. Кто бы мог подумать, что она провисит там до сих пор?
Я так и не знаю, что привлекло его во мне. Быть может, мое страстное желание научиться ездить на мотоцикле, может быть — готовность сидеть в холодном гараже и безропотно крутить гайки и паять проводку. А быть может — сдержанность чувств или отсутствие скупости. Я не знаю.
Мотоциклы пришлось перегнать на платную стоянку. Это было очень кстати брату Алексея Толику. Он вернулся с армии, и родители на радостях купили ему старенькую, рыженькую «копейку». Спустя месяц я не узнала гараж, — везде валялись зачасти и инструменты, в углах скопился хлам. Это был уже не тот гараж, в котором мы провели целую зиму.
Вдвоем мы как-то отделились от всей остальной компании. Нам было достаточно друг друга. Один раз по весне мы все-таки приехали в сервис к Белецкому, Алексею понадобились какие-то запчасти. Это было грязное, темное, прокуренное помещение с низким потолком. Стол был завален мусором, смятыми пачками из-под сигарет, окурками. В грязных тарелках были раздавлены окурки, коричневые от чайного налета стаканы давно не мыли. Везде валялись пыльные запчасти от мотоциклов и мопедов, едко пахло растворителем.
Белецкий в загвазданной краской и маслом спецовке, с грязными по локоть руками, с отросшими за зиму волосами ниже плеч, собранными в хвост, двумя пальцами, брезгливо держал сигаретку и косо улыбался. Улыбка у него была вроде бы и приветливая, но в то же время, словно бы говорила: «А нет, меня не обманешь, гляди, брат!»
— Так ты у нас теперь на колесах? — спросил он меня, когда Алексей отошел в сторону с Яном, они рассматривали железо и обсуждали какую-то очередную переделку.
— Да, — просто ответила я.
— Ну что, как-нибудь тебя проверим? Махнем с тобой до Улан-Удэ?
Я даже опешила. Тоже мне, знаток нашелся. В этот момент Алексей взял меня за рукав, и мы ушли. Больше у нас не было особого желания общаться с Белецким. Да у него и без нас команды хватало.
Пик Любви (1999 год, июль)
К середине лета, после того, как Алексей убедился, что я вполне могу контролировать мотоцикл, мы решили куда-нибудь съездить. Куда? Раздумья были недолгими. В Аршан! Этот далекий курортный бурятский поселок у подножья Саян я запомнила с детства, сюда ездили отдыхать родители. В те времена было трудно, практически невозможно достать путевку на этот престижный по тем меркам курорт.
Престижным он был отнюдь не потому, что здесь была выстроена современная здравница, нет, отдыхающее проживали в деревянных корпусах, все удобства которых были на дворе, развлечений тоже не было практически никаких — только кино в длинном, деревянном бараке, билеты в который стоили то ли десять, то ли пятнадцать копеек, да танцплощадка, оглашавшая уже устаревшими шлягерами распадок горной реки Кынгырги, вот, пожалуй, и все. Курорт был знаменит минеральной водой: бесплодные супруги вдруг исцелялись, обезножившие — начинали ходить, ослепшие прозревали. Я отдыхала здесь вместе с родителями, чаще — с мамой. Мы жили «дикарями», снимая комнату у местных бабулек, которые таким образом промышляли неплохую добавку к пенсии. Мама покупала «курсовку» и принимала ванны, душ, пила по особому графику воду, в общем, предавалась тому, чему с особым удовольствием предаются все женщины — ухаживала за собой и своим здоровьем. Мне было лет десять-двенадцать, и я умирала от тоски, потому что заняться было совсем нечем. За забором вплотную к поселку подступала тайга, прогретые солнцем, крупные, белые, обкатанные камни гордой Кынгырги были ко мне равнодушны, беленые известкой статуи пастуха и пастушки у парадных ворот санатория бесстрастно смотрели на черноголового ребенка в рваных брючках. Брючки были все время рваными, потому что я часто падала, спотыкаясь о камни, торчавшие из земли на всех здешних тропинках. Еще я помнила большую беседку в восточном стиле, маленький павильончик, в котором можно было набрать воды, — холодная минеральная вода била из черных рожков в темную утробу центрального бассейна.
Здесь пахло известью, чуть-чуть сероводородом, запах был не отталкивающий, а, скорее, притягивающий, так пахнет мел, который ты грыз в детстве. Минеральная вода была прозрачная, чистая, наполненная пузырьками, взрывающимися на нёбе, освежающая, её хотелось пить, и пить, и пить, и не хотелось останавливаться. Ни одна другая вода так не утоляла жажду.
По берегу Кынгырги то там, то здесь из белых труб под давлением била минеральная вода, покрывая прибрежные камни кремово-белыми или желтовато-оранжевыми наплывами. Курортники по очереди подставляли свои бледные, обезжизненные болезнью и работой тела в надежде набраться здоровья, вокруг голых тел вились жадные до крови откормленные пауты.
Мы гуляли по берегу реки, собирали землянику вдоль ручьев хитрой ирригационной системы, снабжающей водой простенькие огороды местных жителей, ходили в лес за грибами, которых здесь было какое-то невероятное количество. Здесь росли местные виды грибов — подрешетники, зимовики, в которых разбирались только местные. Но и обычные грибы здесь тоже были. На одной поляне можно было насобирать ведро отменных, тяжелых груздей. Однажды мы приехали сюда в урожайный год, и возвращаться пришлось с двумя эмалированными бачками, которые были под завязку набиты солеными груздями и крупными, розовыми волнушками.
Забираясь на смотровую площадку наверху санатория, мы видели, что тайга на противоположном берегу реки только начиналась. Дальше на многие километры не было ни одного населенного пункта — только зеленая, не знающая берегов пучина леса до самого горизонта. И над всем этим великолепием царствовал пик Аршан, крутой, поросший лесом, с голой, желтоватой верхушкой. Рядом торчали каменистые скальники, над цирками которых почти до самой осени нависали тяжелые малахаи снега. Если присмотреться, то на одной из далеких скал можно было различить белую голову лошади. Я каждый день подолгу смотрела на горы. Отчаянные курортники лазали на пик, но мои родители никогда туда не ходили, говорили, что опасно. Нам рассказывали страшные истории об ушедших в горы туристах, в этих историях обязательно погибали все парни, но выживали смелые девушки, которые, схоронив всех своих спутников, выходили в долину, к жилью.
