— Лады… — Будаев широкими шагами уходит к костру. Он взбешен.
Мы смотрим ему вслед.
— Зря ты сейчас об этом… — говорит Алексей.
— Не удержалась, — я безнадежно машу рукой, что сделано, то сделано.
Алексей приносит большую миску с гречневой кашей.
— Тут на двоих. На ложку, ешь!
— Не хочу! — я отталкиваю дымящуюся миску. — Не буду! Пусть они подавятся своей кашей! Я вообще есть не хочу!
И в самом деле, есть я не хочу совершенно, и даже щекочущий ноздри аромат гречки с тушенкой не пробуждает аппетит. Я бы лучше поспала.
— Ты не упрямься, — шепчет Алексей. — Ись надо! Как так, не ись? Откуда силы возьмешь?
Силы мне нужны. Я насильно запихиваю кашу в рот, глотаю. Снова запихиваю, снова глотаю. Не хочу.
— Ешь остальное, я больше не буду.
Алексей укоризненно вздыхает. Он доедает все, до последней крошки.
Костерок уже еле мерцает в подступившей темноте, в лагере становится тихо.
Наверное, мы забрались в самое дикое место заповедника. По кустам стреляет серый, как привидение, заяц. У него длинные, тяжелые прыжки, он косится на костер и исчезает в кустах. Отправившийся погулять Алексей возвращается удивленный, — на дороге столбиком сидит и смотрит на костер крупный соболь. Он даже не реагирует на появление Алексея. Тот возвращается к палатке притихший и словно присмиревший.
Наконец-то можно завалиться спать. Я проваливаюсь в темноту, едва коснувшись щекою жесткой косухи, которая служит мне подушкой.
Я просыпаюсь среди ночи в кромешной тьме от того, что за палаткой кто-то ходит.
Кто-то очень большой и очень тяжелый. Шаги медленные, но какие-то мягкие, под ногами отчетливо скрипит гравий. Топ-топ… Топ-топ…
— Уф-ф-ф, у-ф-ф, у-ф-ф-ф, — слышу я тяжелое дыхание.
На какую-то долю секунды я думаю, что это кто-нибудь из парней, но тут же понимаю, что это не они. Шаги слишком грузные и медленные. Если бы кто пошел ночью по нужде, он бы так не расхаживал.
— Медведь… — ошалело понимаю я. — Это медведь…
Наверное, надо было кричать, звать на помощь, будить Алексея, выглянуть из палатки и посмотреть, — а действительно ли это медведь? Но я просто засыпаю, как проваливаюсь. Да плевать я на все хотела, что мне медведь, в самом деле…
Листвянка (1999 год, весна)
Это был странный сезон, мой первый сезон, когда я ездила на мотоцикле сама. За зиму я все забыла, и Алексею пришлось учить меня заново. Не понимаю, как он не боялся ездить со мной «вторым номером». Моим коронным трюком было тихонько подкрадываться к перекрестку на зеленый сигнал светофора, гадая: успею или не успею, и подъехать к пересечению улиц в тот самый момент, когда зеленый фонарь начинал мигать, показывая, что буквально через секунду загорится желтый, а то и вовсе, красный, — это уж зависело от регулировки светофора. Тут в меня словно бес вселялся. Я откручивала ручку газа и с воем и бибиканьем в самый последний момент вылетала на перекресток перед уже стартующими автомобилями. В повороте я переключалась на более высокую передачу, от чего Алексея вцеплялся в спинку, и с мотоцикл, набирая скорость, проносился в миллиметрах от капотов и крыльев машин.
По-моему, многие водители Ангарска в тот сезон запомнили мотоциклиста на ярко-синем «Урале» в красном шлеме. А что, собственно говоря, от меня можно было ожидать? Я ничего не видела в громадном китайском шлеме-интеграле, он, словно шоры, сужал поле зрения. Кроме этого, он был очень тяжелым и однажды, попав в ухаб, я услышала, как хрустят шейные позвонки. Не могу сказать, что мне понравился этот звук. Хромированные зеркала, которые Алексей установил мне на мотоцикл, все время отворачивались, так что их приходилось поправлять, а то и завинчивать на ходу рукой, с коробкой передач я не дружила, глохла на перекрестках, забывала открыть краник на бензобаке, в общем, была позором всего байкерского сообщества.
Я очень боялась, что гаишники быстро смекнут, что «Урал» у меня «вне закона», без коляски, и заберут его на шрафплощадку. Но они остановили меня несколько раз в начале сезона, с усмешкой в глазах осмотрели с ног до головы, убедились, что с документами у меня все в порядке, и больше не трогали, наверное, считая, что с этой «ненормальной» на «Урале» штрафы брать грех.
Это был сезон падений, или, как я поэтично называла, «полетов» с мотоцикла.
Сезон можно было бы озаглавить так: «Как я летала с «Урала». Падение следовало за падением. Через неделю после того, как я села в седло, я поняла, что больше в юбке мне не ходить, — ноги отливали синевой всяческих оттенков, потому что тяжелый оппозит меня не слушался, не желал останавливаться там, где хотела я, и все время норовил упасть: когда я садилась на него, когда трогалась, когда ехала, и когда останавливалась. Мотоцикл спасали дуги безопасности, меня же спасать было нечему. Мне, безалаберной, торопливой и несобранной приходилось учиться быть внимательной и сосредоточенной. Я забывала по сто раз на дню одно и то же, какие-то самые примитивные вещи: убрать подножку, открыть краник, включить ближний свет, не забыть выключить поворотник на дороге.
Первое падение было самым страшным, — своей неожиданностью, внезапностью. Я испытала странное недоумение, растерянность и смущение. Мне показалось, что мотоцикл вдруг взбесился.
В этот день мы с Алексеем собрались в первый раз съездить на Байкал, в Листвянку.
Алексей там был не раз, а я — не бывала. Мы договорились, что он пригонит мотоцикл под окна моего дома, но что до Иркутска поведу я. В назначенное время я услышала звук знакомого двигателя, через минуту — звонок в дверь, и на пороге появился Алексей.
— В этот раз ты все делаешь сама, — сказал он, когда мы спускались вниз. — Все — от начала и до конца. Вот ключ. Действуй.
Чтобы выехать из квартала, нужно было съехать с места и развернуться. Ничего сложного. Я решила, что сперва я развернусь, а уж потом Алексей сядет на заднее сидение. Я взяла ключи, открыла бензокран, несколько раз нажала на кик, повернула ключ в замке, чуть прикрыла воздушную заслонку и топнула. Мотоцикл завелся. Алексей одобрительно кивнул. Я села, поддала газу, съехала с места и начала разворачиваться. Вот тут-то он и взбесился. На самом деле падала я быстро, и все же как-то слишком медленно, в полете мое сознание успело запечатлеть кучу всяких мелочей: сперва я ударилась об асфальт бедром, потом — плечом, потом меня развернуло на спину и я, наконец, оттормозилась шлемом. «Урал» со скрежетом упал рядом. В момент падения крышка с бака сорвалась, и бензин хлынул на меня, заливая мне кожаные брюки и ботинки. Упав на бок, мотоцикл не заглох, а продолжал, как ни в чем не бывало, работать. Сообразив, что в любой момент я могу вспыхнуть, как факел, я рванулась к «Уралу», вскочила и, подбежав к нему, выключила зажигание, повернув ключ. Меня било в ознобе от боли и пережитого страха. Сильнее всего я ударилась левым бедром, даже сквозь кожаные перчатки немного ободрала ладони, но это уже были мелочи, это было не в счет. Алексей подскочил, когда я уже стояла, держась за ногу и сжимая зубы. Какой-то мужчина гулял с собачкой у среднего подъезда соседнего дома и с любопытством посматривал на нас. Это меня разозлило. Мы подняли мотоцикл.
— Ты забыла отомкнуть руль, — пробормотал Алексей.
— Да я же его не замыкала, поэтому и не отомкнула! — заорала я что есть мочи, — Как я могу помнить что-то, если я этого не делала! Мне же и в голову придти не могло, что ты его замкнул…
— Ну все, теперь ты никогда на него не сядешь… — сказал он совсем упавшим голосом.
Эти слова разозлили меня еще больше.
— Ага, сейчас, не сяду! — я завела мотоцикл одним пинком, лихо оседлала его и крикнула, — Садись!
Я доехала до Иркутска за пятнадцать минут. Перед самым городом остановилась, слезла, походила возле мотоцикла. Алексей виновато молчал, я тоже ничего не говорила. Мы поменялись местами. Пока ехали через Иркутск, я немного остыла, да и боль поутихла, а за Иркутском стало просто интересно — ровная, хотя и узкая скоростная трасса летела то вверх, то вниз, выписывала незамысловатые повороты, и я не заметила, как хорошее настроение вернулось.
