Да нет, я очень люблю Шевчука, но ведь не в таком же количестве! Я закрываю свои еще не оторванные уши руками и заползаю в палатку. Я снимаю куртку, сегодня тепло, и её можно снять, стаскиваю сапоги, расстилаю спальники, — один вниз, другой наверх, заползаю под верхний и застегиваю его со своей стороны. По крайней мере, здесь ровно и нет камней. Я не смогу заснуть до тех пор, пока воет музыка. Не смогу. Так уж я устроена. Я могу не спать больше двух суток, но даже вымотавшаяся, я не смогу уснуть просто потому, что играет музыка. У меня будет спать все: ноги, плечи, руки, даже головой ворочать будет лень. Я буду лежать с закрытыми глазами и ненавидеть эти звуки. А ведь этот сумасшедший график, а в последние дни мы ложимся в час ночи и встаем в шесть утра, доконает кого угодно.
В темноте я закрываю глаза и начинаю вспоминать. Мне хочется плакать, но слез нет. Да, собственно говоря, я не плакала уже лет восемь. И не собираюсь это делать, слезами ничем не поможешь. Ничем.
По плохо натянутому брезенту палатки начинает барабанить дождь. Я встаю, надеваю резиновые сапоги и иду собирать вещи, развешанные у костра, их можно досушить прямо в палатке, — Алексей натянул под потолком между стойками веревку. Сам он сидит у костра вместе со всеми и даже иногда улыбается их шуткам, во всяком случае, на его лице нет и никогда не будет явной враждебности. Он слишком мудрый для этого. Он просто умница. Он кидает на меня быстрый взгляд и тут же отводит глаза. Все на мгновение замолкают, ждут, когда я уйду. Я ухожу, на ощупь развешиваю вещи в палатке и снова залезаю в спальник. Сейчас я согреюсь, и, быть может, усну. Но вместо этого я долго лежу, глядя в темноту.
Эксперты (1998, август)
…Трамвай тряхнуло, я схватилась за поручень, чтобы не упасть, вагон стал разворачиваться, а потом рванулся вперед. Все вагоновожатые на этом перегоне старались разогнаться как можно сильнее. Меня замотало из стороны в сторону, я оглянулась налево и стала смотреть на большую круглую низину. Трамвайные пути проложены над обрывом и делают здесь огромный полукруг. Посередине низины был вырыт канал, по берегам ютились серые лачуги дачников, быть может, канал вырыли именно они в тщетной попытке осушить низину. На оставшемся пространстве росла желтая трава. Она была желтой летом, осенью и даже весной. Справа тянулся сосновый перелесок. Я висела на поручне, слушала фотографа Митю, и в моей душе росло сомнение. Зачем я с ним связалась?
Когда я сказала родителям, что покупаю мотоцикл, мама схватилась за сердце, а отец рассердился.
— Ненормальная! — крикнул он. — Убьешься! — и, хлопнув дверью, ушел в комнату.
— Алина, опомнись, — стала уговаривать меня мама. — Мы уже старые, если с тобой что-то случится, кто будет за тобой ухаживать?
Нет, моя мама — просто поразительная женщина. Я еще купить ничего не успела, а она уже мысленно угробила меня и успела умереть сама!
Я отмахнулась от них обоих. Меня можно было удержать в шестнадцать лет, но когда ты взрослый человек, удержать тебя не сможет никто.
Через неделю мама отозвала меня в сторону и снова заговорила об этом. Сегодня на её глазах в районе Центрального рынка сбили пешехода. Мужчина умер сразу.
— Знаешь, я тут подумала, твои двоюродные братья Витька и Санька, вон, уже лет по двадцать на мотоциклах гоняют, Владик тоже, — и ничего вроде. Видать, каждому своё на роду написано. Ты только будь поосторожнее. Знаешь, — добавила она вдруг, — ты ведь когда на Байкал ездила, мне на даче сон приснился: белый-белый конь бежал по дороге. И так хорошо мне было… — она замолчала и погладила меня по плечу. Она всегда была скупа на ласку.
Весь последний месяц я старалась найти нужный мне мотоцикл. Все время попадались объявления о продаже «Днепров», а подходящего «Урала» не было. Я несколько раз давала объявление в газету, но телефон молчал. И вот, буквально вчера раздался звонок, и правильно поставленный мужской голос сказал, что у него есть именно то, что мне было нужно: мотоцикл «Урал» тысяча девятьсот девяностого года выпуска, синего цвета, с пробегом в две тысячи восемьсот километров.
— Если хотите посмотреть, приезжайте завтра в одиннадцать. У меня гараж в кооперативе в Майске, сразу за площадкой техосмотра. Знаете? Пятьдесят третий бокс, да я вас у ворот встречу.
Я заволновалась, я вдруг поняла, что понятия не имею, где живет Алексей! С той дождливой ночи прошло уже две недели, мы виделись всего два раза, в пойме реки Китой Алексей учил меня ездить на своем «Соло». Наши встречи длились всего по полчаса. Как же мне его найти? Я бросилась звонить Зиновию.
— Ты подойди в редакцию, сейчас Костя Евгеньев из пресс-службы УВД подъедет. Он же милиционер как-никак, спроси у него.
Сорокалетний Костя внимательно меня выслушал, хитро подмигнул, и позвонил в справочную. Васильевых в Ангарске оказалось трое. Один жил в Юго-Западном районе, один — в «квартале», а третий в поселке Северном. Я задумалась. У меня почему-то вылетело из головы, что он живет в частном доме. Который из них — «мой»? Снова мне на помощь пришел Зиновий.
— Помнишь, твои байкеры сюда к нам немца приводили? Ну, который на «Ямахе» вокруг света ехал? Хуберта Штейнхаузера? Он останавливался у Алексея. Посмотри фотографии, Митя ездил его снимать.
Все бросились искать фотографии, нашли в архиве, принялись рассматривать. На всех фотографиях был рослый красивый иностранец на каком-то гигантском черном мотоцикле. Задним фоном служили серые доски деревенского забора. Алексей жил в поселке.
Этим же вечером я отправилась в Северный, на самую окраину Ангарска, которая появилась еще раньше, чем был построен сам город. Я не знала, что я там встречу и, главное, как отреагирует на мое появление Алексей.
Несмотря на то, что я долго изучала карту поселка, я все же заблудилась и несколько раз выходила на берег Китоя. Потом, перепутав улицу, стучала в какие-то высокие, крашеные зеленым ворота, но в ответ слышала только грозный собачий лай.
Потом, расспросив прохожих и сбежав с косогора куда-то вниз, я с удивлением обнаружила странный забор из обычных комнатных дверей, который, кривляясь и приплясывая, уходил куда-то в сторону. На заборе чьей-то твердой рукой была привинчена новенькая табличка: «ул. Зеленая». Я прошла вдоль забора, надеясь, что забор принадлежит кому-то другому. Так оно и вышло. Нужный мне номер «7А» был прикреплен к высокому, крепкому, новенькому забору. Мне не пришлось стучать в калитку, собачий лай предупредил хозяев о моем приближении. Навстречу вышел высокий хмурый мужчина.
— Алексея? Сейчас, — он вернулся внутрь, я слышала, как он поругивает собаку. — Тихо, Мухтар! Чего зря брешешь?
Напротив, на крутом откосе, сквозь дырявый, дряхлый забор виднелся чей-то заброшенный участок. Возле забора аккуратным штабелем были сложены свежие доски.
Я села на доски и стала ждать. Алексей появился не сразу. Он был голый по пояс, в темно-зеленом трико с белой полосой, босой, в руке он держал кисточку в зеленой краске.
— Это ты? Я забор крашу. Сейчас… — он сходил, отнес кисточку и вернулся, сел рядом со мной на доски.
Он был как-то напряжен. Все же я не вовремя пришла. В калитку выглянул мужчина.
— Иди отсюда, — тихо и сердито сказал ему Алексей.
— Это кто? — шепотом спросила я.
— Батя…
Я оробела. Виду я, конечно, не подала, но мне почему-то вдруг показалось, что он скажет мне что-то вроде: «Ну, чего пришла?», и поэтому я, торопясь, чтобы он не опередил меня, стала говорить о мотоцикле.
— Понимаешь, я договорилась назавтра, у него гараж тут недалеко, в Майске…
— Не могу, — вдруг отрубил он.
Я запнулась на полуслове.
— Батя теплицу строит, завтра просил помочь. Я и так тогда вон съездил, и в эти выходные тоже с Денисом ездили в Иркутск. Не могу, — его тон немного изменился, но все равно оставался суровым.
Он сидел рядом со мной, невысокий и очень красивый. У него оказались широкие плечи и тонкий стан, его загорелая кожа лоснилась, как шкурка великолепного животного. Трико было засучено, и виднелись крепкие, толстые лодыжки, поросшие темным, курчавым волосом. Нога была неожиданно маленькой, почти детской, но не женской — широкая ступня, крутой взьём. Он весь был какой-то очень ладный.
