Огни свеч расширили комнату, – она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, – окон в ней не было, не было и мебели, только в углу стояла кадка и на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой, в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, – ковер был так широк, что концы его, спускаясь на пол, простирались еще на сажень. В средине помоста – задрапированный черным стул или кресло. «Ее трон», – сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.

Он сосчитал огни свеч: двадцать семь. Четверо мужчин – лысые, семь человек седых. Кажется, большинство их, так же как и женщин, все люди зрелого возраста. Все – молчали, даже не перешептывались. Он не заметил, откуда появился и встал около помоста Захарий; как все, в рубахе до щиколоток, босой, он один из всех мужчин держал в руке толстую свечу; к другому углу помоста легко подбежала маленькая, – точно подросток, – коротковолосая, полуседая женщина, тоже с толстой свечой в руке.

«Сейчас появится она, все эффекты готовы», – решил Самгин.

Марина вышла не очень эффектно: сначала на стене, за стулом, мелькнула ее рука, отбрасывая черный занавес, потом явилась вся фигура, но – боком; прическа ее зацепилась за что-то, и она так резко дернула рукою материю, что сорвала ее, открыв угол двери. Затем, шагнув вперед, она поклонилась, сказав:

– Здравствуйте, сестры и братья по духу! Полсотни людей ответили нестройным гулом, голоса звучали глухо, как в подвале, так же глухо прозвучало и приветствие Марины; в ответном гуле Самгин различил многократно повторенные слова:

– Матушка, родимая, владычица духовная... Каждый из них, поклонясь Марине, кланялся всем братьям и снова – ей. Рубаха на ней, должно быть, шелковая, она – белее, светлей. Как Вася, она тоже показалась Самгину выше ростом. Захарий высоко поднял свечу и, опустив ее, погасил, – то же сделала маленькая женщина и все другие. Не разрывая полукруга, они бросали свечи за спины себе, в угол. Марина громко и сурово сказала:

– Так исчезнет свет ложный! Воспоем славу невидимому творцу всего видимого, великому духу!

В сумраке серый полукруг людей зашевелился, сомкнулся в круг. Запели нестройно, разноголосо и даже мрачно – на церковный мотив:

Самгин видел фигуру Марины, напряженно пытался рассмотреть ее лицо, но оно было стерто сумраком. «Вероятно, это она сочинила», – подумал он. Круг людей медленно двигался справа налево, двигался всей массой и почти бесшумно, едва слышен был шорох подошв о дерево пола. Когда кончили петь, – заговорила Марина:

– Зажигайте огонь духовный!

У чана с водою встал Захарий, протянул над ним руки в широких рукавах и заговорил не своим, обычным, а неестественно высоким, вздрагивающим голосом:

– Сестры и братья, – четвертый раз мы собрались порадеть о духе святе, да снизойдет и воплотится пречистый свет! Во тьме и мерзости живем и жаждем сошествия силы всех сил!

Круг вращался быстрее, ноги шаркали слышней и заглушали голос Захария.

– Отречемся благ земных и очистимся, – кричал он. – Любовью друг ко другу воспламеним сердца!

Плотное, серое кольцо людей, вращаясь, как бы расталкивало, расширяло сумрак. Самгин яснее видел Марину, – она сидела, сложив руки на груди, высоко подняв голову. Самгину казалось, что он видит ее лицо – строгое, неподвижное.

«Привыкли глаза. Она действительно похожа на статую какого-то идола».

– Испепелится плоть – узы дьявола – и освободит дух наш из плена обольщений его, – выкрикивал Захарий, – его схватили, вовлекли в хоровод, а он все еще кричал, и ему уже вторил тонкий, истерический голос женщины:

– Ой – дух! Ой – свят...

– Рано! – оглушительно рявкнул густой бас. – Куда суешься? Пустельга!

На место Захария встал лысый бородатый человек и загудел:

– Тут есть сестры-братья, которые первый раз с нами радеют о духе. И один человек усумнился: правильно ли Христа отрицаемся! Может, с ним и другие есть. Так дозволь, кормщица наша мудрая, я скажу.

Марина не пошевелилась, а круг пошел медленнее, но лысый, взмахнув руками, сказал:

– Ходите, ходите по воле! Голос мой далече слышен! Он густо кашлянул и продолжал еще более сильно:

– Мы – бога во Христе отрицаемся, человека же – признаём! И был он, Христос, духовен человек, однако – соблазнил его Сатана, и нарек он себя сыном бога и царем правды. А для нас – несть бога, кроме духа! Мы – не мудрые, мы – простые. Мы так думаем, что истинно мудр тот, кого люди безумным признают, кто отметает все веры, кроме веры в духа. Только дух – сам от себя, а все иные боги – от разума, от ухищрений его, и под именем Христа разум же скрыт, – разум церкви и власти.

Нечто похожее Самгин слышал от Марины, и слова старика легко ложились в память, но говорил старик долго, с торжественной злобой, и слушать его было скучно.

«Вероятно – лавочник, мясник какой-нибудь», – определил Самгин, когда лысый оратор встал в цепь круга и трубным голосом крикнул:

– Шибче! Ой – дух, ой – свят!

– Ой свят, ой дух, – несогласно и не очень громко повторили десятки голосов, женские голоса звучали визгливо, раздражающе. Когда лысый втиснулся в цепь, он как бы покачнул, приподнял от пола людей и придал вращению круга такую быстроту, что отдельные фигуры стали неразличимы, образовалось бесформенное, безрукое тело, – на нем, на хребте его подскакивали, качались волосатые головы; слышнее, более гулким стал мягкий топот босых ног; исступленнее вскрикивали женщины, нестройные крики эти становились ритмичнее, покрывали шум стонами:

– Ой – дух, ай – дух!

– Ух, ух, – угрюмо звучали глухие вздохи мужчин. Самгин, мигая, смотрел через это огромное, буйствующее тело, через серый вихрь хоровода на фигуру Марины и ждал, когда и как вступит она.

Ему определенно не хотелось, чтоб она выступала. Так, в стороне от безумного вращения людей, которые неразрывно срослись в тяжелое кольцо и кружатся в бешеном смятении, в стороне от них, – она на своем месте. Ему казалось даже, что, вместе с нарастанием быстроты движения людей и силы возгласов, она растет над ними, как облако, как пятно света, – растет и поглощает сумрак. Это продолжалось утомительно долго. Самгин протер глаза платком, сняв очки, – без очков все внизу показалось еще более бесформенным, более взбешенным и бурным. Он почувствовал, что этот гулкий вихрь вовлекает его, что тело его делает непроизвольные движения, дрожат ноги, шевелятся плечи, он качается из стороны в сторону, и под ним поскрипывает пружина кресла.

«Воображаю, – сказал он себе, и показалось, что он говорит с собою откуда-то очень издали. – Глупости!»

В щель, в глаза его бил воздух – противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над головой Самгина. Глаза его прикованно остановились на светлом круге воды в чане, – вода покрылась рябью, кольцо света, отраженного ею, дрожало, а темное пятно в центре казалось неподвижным и уже не углубленным, а выпуклым. Самгин смотрел на это пятно, ждал чего-то и соображал:

«Вода взволнована движением воздуха, темное пятно – тень резервуара лампы».

Это было последнее, в чем он отдал себе отчет, – ему вдруг показалось, что темное пятно вспухло и образовало в центре чана вихорек. Это было видимо только краткий момент, две, три секунды, и это совпало с более сильным топотом ног, усилилась разноголосица криков, из тяжко охающих возгласов вырвался истерически ликующий, но и как бы испуганный вопль: