Отто нашел старых друзей, к которым перед переездом в Убежище отвез часть своей мебели и вещей. Теперь мы могли все это забрать, и вот в нашей скромной квартире появился огромный французский маятник, антикварный шкаф и секретер. "Как бы радовалась Эдит, — сказал Отто, — если бы узнала, что эти семейные реликвии вернулись к нам".

"Красный Крест", наконец, опубликовал списки вернувшихся пленников концлагерей. В живых осталось только пять процентов! Из тех, кто сумел спрятаться, выжила по крайней мере треть. Мы узнали, что Фриц Пфеффер погиб в лагере Нойенгамме, и что Августа ван Пелс умерла в Бухенвальде или в Терезинштадте. Петер чудом пережил переход из Освенцима в Маутхаузен, но умер в лагере всего за три дня до его освобождения американцами.

От очевидцев мы услышали, что в Освенциме Анну и Марго разлучили с матерью. Девочек отправили в Берген-Белзен, где в начале 1945 года они заразились тифом. Марго скончалась в феврале или марте. Анна умерла несколько дней спустя.

Каждый вечер после ужина Отто уходил в свою комнату, где переводил фрагменты из дневника Анны на немецкий язык для своей матери, живущей в Базеле. Иногда он заходил к нам и восклицал, качая головой: "Мип, ты не представляешь, что Анна написала! Могли мы подумать, что у нее такой острый взгляд, что она так наблюдательна?". Но когда Отто предлагал почитать что-то вслух, я отказывалась. Я не могла себя заставить услышать живой голос моей младшей подружки, мне казалось, что у меня не выдержат нервы.

15 мая 1946 года Беп Фоскейл вышла замуж и уволилась с работы. Беп выросла в большой семье и всегда хотела иметь много детей. К своей огромной радости она почти сразу забеременела.

Мой возраст приближался к сорока, и думать о детях было уже поздно. На мои неосуществленные мечты о материнстве оказали влияние военные и предвоенные годы. В это страшное время я была рада, что у нас нет детей. После войны мы о детях никогда уже не говорили.

В декабре 1946 года мы решили, что пора искать другую квартиру: нельзя было дольше стеснять сестру Яна. Один наш давний друг, вдовец, господин ван Каспель жил в большом доме. Его девятилетняя дочка воспитывалась в интернате, и приезжала только по воскресеньям и праздникам. Ван Каспель предложил нам разделить дом с ним, и мы согласились. Разумеется, Отто Франк переехал с нами. "Я не хотел бы жить один, Мип, — сказал он, — с вами я всегда могу говорить о своих близких". В действительности Отто не часто говорил о погибших родных, но это редкие разговоры были чрезвычайно важны для него.

Каждое воскресенье господин Франк встречался с друзьями и знакомыми, которые, как и он, вернулись из концлагерей. На этих вечерах беседовали о многом: кто в каких лагерях побывал, каким транспортом был доставлен, кто выжил из родных. Но никто не делился личными переживаниями. Существовал негласный порог откровенности, через который никогда не переступали. Однажды Отто рассказал о дневнике Анны, и несколько присутствующих выразили желание его почитать. После некоторых сомнений Франк дал им фрагменты, которые переводил для своей матери и которые уже столько раз предлагал мне. Прочитав эти отрывками, один из друзей Франка попросил дать ему весь дневник, на что Отто, хотя не сразу, но согласился. Потом тот друг стал убеждать Франка, позволить почитать дневник историку Яну Ромейну. Франк долго отказывался, но в конце концов дал себя уговорить. Ромейн опубликовал большую статью о дневнике в газете «Пароль» и попросил у Франка разрешения издать записки Анны. Отто решительно отказался, но Ромейн не упокаивался. Он, а также друг, тоже прочитавший дневник, считали, что Франк обязан предоставить его голландцам, как мемуары необыкновенно талантливой юной девочки и уникальный военный документ.

Франк, вначале убежденный, что дневник имеют право читать лишь близкие ему и Анне люди, постепенно все больше прислушивался к их аргументам и, наконец, дал согласие. В 1947 году была издана сокращенная и обработанная версия дневника под названием «Убежище». Но даже тогда ни я, ни Ян не могли заставить себя прочитать его.

Первоначально книга была встречена с равнодушием: люди предпочитали поскорей забыть тяжелые военные годы и настороженно относились к свидетельствам о них. Но книга была переиздана и постепенно находила все более широкого читателя.

Жизнь постепенно входила в свою колею. Снабжение продуктами налаживалось, с улиц убрали мусор, заработал общественный транспорт.

Как-то быстро исчезли единство и солидарность, объединявшие людей во время войны: теперь каждый вновь принадлежал к своей партии, церкви и группе. Война изменила людей меньше, чем я ожидала.

Во время оккупации пустующие квартиры евреев на юге Амстердама были заселены другими людьми. Район, который раньше все называли еврейским, фактически перестал быть таковым. Да и весь Амстердам постепенно становился обычным современным городом, жители которого имели мало общего друг с другом.

"Опекта" теперь продавала натуральные продукты и заняла прочное место на рынке, что являлось в немалой степени заслугой ее директора, господина Франка. Но в последнее время он стал отходить от дел фирмы. Публикация дневников Анны требовала от него много времени и внимания. К тому же он получал огромное количество писем от читателей — как детей, так и взрослых — и отвечал на каждое.

Домашние заботы отнимали у меня немало времени и сил. Я делала покупки, готовила, стирала и гладила для себя и трех мужчин: Яна, Отто, господина ван Каспеля, а также для его дочки, приезжающей на выходные домой. Кроме того на мне лежали уборка дома и починка одежды.

Теплым летним днем 1947 года я в последний раз пришла в контору на Принсенграхт и распрощалась со всеми сотрудниками. Я уволилась: сочетать домашние дела с работой мне было не по силам. Я уже давно не была юной девушкой, которая когда-то, полная надежд, впервые вступила за порог «Опекты». Все в Амстердаме менялась, и я тоже.

Второе издание дневника Анны было полностью распродано, и готовилось третье. Теперь господина Франка уговаривали дать разрешение перевести дневник на другие языки, чтобы опубликовать его в разных странах мира. И вновь, преодолев колебания, он согласился: его воодушевила идея, что записки Анны будут доступны еще более широкой публике.

Франк продолжал уговаривать меня прочитать дневник. И хотя я по-прежнему упорно отказывалась, он не оставлял меня в покое. "Мип, ты должна обязательно прочесть! Ты и не представляешь, что прокручивалось в Анниной смышленой головке…".

Наконец я согласилась: "Хорошо, я почитаю, но при этом я должна быть совсем одна". Как-то утром, когда все ушли на работу, я взяла в руки второе издание книги, пошла в свою комнату и закрыла за собой дверь. Дрожа от волнения, открыла первую страницу и, не отрываясь, на одном дыхании прочитала весь дневник. До последней строки я изумлялась, с какой точностью, наблюдательностью и юмором моя юная подружка описывала известные и неизвестные мне повседневные события жизни в Убежище. Мне казалось, что она сейчас говорит со мной, что я слышу ее голос, полный жизнелюбия, любопытства и энергии. И я еще сильнее ощутила тяжесть потери.

В 1948 году Ян выиграл небольшую сумму в лотерее, которую мы потратили на отдых в Швейцарии. Отто Франк поехал с нами и впервые за много лет увиделся со своей матерью.

В 1949 году произошло невероятное событие: на сороковом году жизни я забеременела, и 13 июля 1950 года появился на свет наш сын Пауль.

Осенью 1952 году господин Франк, прожив с нами семь лет, эмигрировал в Швейцарию, чтобы быть ближе к матери. В ноябре 1953 года он вторично женился. Его супруга, так же как и он, пережила Освенцим и потеряла в лагерях мужа и сына. Это была необыкновенная сильная и сердечная женщина. Франк прожил с ней в полной гармонии до своей смерти в 1980 году.