Как-то, уже давно, Кляйман встретил знакомого меховщика. И тогда ему пришла в голову идея продать шубу госпожи ван Даан. Это шубка сделана из кроличьих шкурок, и госпожа носила ее целых семнадцать лет. Тем не менее, они получили за нее 325 гульденов — огромные деньги! Мадам хотела их припрятать, чтобы после войны накупить новых нарядов. Супругу стоило немалых трудов уговорить ее, что деньги необходимы сейчас, для повседневных нужд. И представить невозможно, как они орали, ругались и топали ногами. Вся наша семья стояла под лестницей, затаив дыхание, чтобы вмешаться в случае необходимости. Эти брань, истерики, постоянная нервотрепка так изматывают меня, что я вечерами засыпаю в слезах и благодарю Бога за то, что хоть полчасика могу побыть одна.
А в общем, со мной все хорошо, вот только аппетит совсем пропал. Целый день слышу: "Как ты плохо выглядишь!". Все стараются из последних сил хоть немного меня подкормить: пичкают глюкозой, рыбьим жиром, дрожжами и кальцием. Мои нервы совсем на пределе, а по воскресеньям мне и вовсе отвратительно. В доме тогда чувствуются напряжение и тяжелая атмосфера, все какие-то сонные, и даже птицы за окном не поют. Смертельная гнетущая тишина висит в воздухе, душит меня и как будто тянет куда-то в подземелье. Папа, мама, Марго мне совершенно безразличны, я бесцельно брожу по комнатам, поднимаюсь и спускаюсь по лестнице. Мне кажется, что я птица, у которой вырвали крылья, и которая в темноте бьется о прутья своей решетки. Все кричит во мне: я хочу воздуха, света и смеха! Но я не отвечаю этому голосу и ложусь на диван, чтобы немного поспать, уйти от тишины и постоянного страха — ах, ведь мы живые люди.
Анна.
Суббота, 30 октября 1943 г.
Дорогая Китти!
Мама ужасно нервная, и я из-за этого как на иголках. Почему мама и папа никогда не ругают Марго, зато всегда меня? Вот, например, вчера Марго читала книгу с прекрасными иллюстрациями, потом поставила ее на полку и вышла из комнаты. Я как раз не знала, чем заняться, и взяла ее, чтобы посмотреть картинки. Но тут Марго вернулась, увидела "свою книжку" в моих руках и потребовала ее обратно, скорчив сердитую гримасу. Мне хотелось еще немного посмотреть, но Марго злилась все больше, а тут и мама вмешалась: "Отдай сейчас же книгу!".
В комнату вошел папа, он даже не знал, в чем дело, только заметил, что Марго обижают! И накинулся на меня: "Посмотрел бы на тебя, если бы взяли что-то твое!". Я послушалась, положила книгу на место и с обиженным видом вышла из комнаты. На самом деле, я вовсе не обиделась и не рассердилась, просто мне было очень грустно.
Как папа мог судить, не зная толком, о чем спор! Да, я сама гораздо скорее отдала бы книгу Марго, если бы мама с папой так рьяно не вступились за нее! Можно подумать, я ее в самом деле серьезно обидела. Ну, от мамы я другого и не ожидала, она и Марго всегда защищают другу друга. Я уже настолько привыкла к маминым выговорам и раздражительности Марго, что просто не обращаю на них внимания. И конечно, люблю их, просто потому, что они мои мама и сестра, а их человеческие качества — это другой вопрос. Но с папой иначе. Если он уделяет внимание Марго, хвалит ее или ласкает, то все переворачивается во мне, потому что папу я обожаю, он мой пример, и никого на свете я не люблю, как его. Разумеется, он не умышленно делает мне больно: ведь Марго у нас самая умная, добрая и красивая. Но я хочу, что бы и меня воспринимали серьезно. Я всегда была этаким семейным клоуном, который постоянно проказничает, а отдуваться должен вдвое: взбучками от других и собственным отчаянием. Но сейчас мне все это надоело: и отношение ко мне, и так называемые серьезные разговоры. Я жду от папы того, что он не может мне дать. Нет, я не ревную к Марго и никогда не завидовала ее уму и красоте. Но мне хотелось бы, чтобы папа любил меня не только, как своего ребенка, но и как человека — Анну.
Я так цепляюсь за папу, потому что взаимопонимания с мамой у меня нет совсем, и на папу единственная надежда. Но он не понимает, что мне надо поговорить обо всем этом, выговориться наконец. О маминых ошибках он вообще не хочет слышать.
А я так устала от ссор. Не знаю, как сдерживать себя, ведь не могу же я прямо сказать маме, что не в состоянии выносить ее нетактичность, резкость и сарказм. Мы просто слишком разные. Я не сужу о ее характере, это не мое право. Я думаю о ней только, как о матери — той, которая меня родила, но не стала для меня настоящей мамой. Ведь я отлично знаю и чувствую, какой должна быть женщина и мать. Нет, обойдусь как-нибудь без их помощи! Постараюсь не обращать внимания на ее недостатки и видеть в ней только хорошее, а то, чего нет, буду искать в самой себе. Но из этого ничего не получается, а самое ужасное то, что ни мама, ни папа не понимают, как мне не достает их тепла и понимания, и как я обижена на них. Могут ли вообще родители понять детей?
Иногда мне кажется, что Бог испытывает меня, и будет испытывать в будущем. Я должна сама воспитать себя, без идеалов, и стану тогда очень сильной. Кто, как ни я, перечитает эти письма? И кто, как ни я сама, будет меня утешать? А я часто чувствую себя слабой и нуждаюсь в утешении, хотя знаю, что могу достигнуть большего и поэтому стараюсь стать лучше.
Со мной обращаются так непоследовательно. То Анна вполне разумна, и с ней разговаривают на равных, а на следующий день она вдруг превращается в маленькую глупую овечку, которая ничего не знает, но воображает, что всему выучилась по книгам. А у меня есть собственные идеалы, мысли и планы, только я пока не могу выразить их в словах.
Ах, на меня наваливается столько мыслей, когда я наконец остаюсь вечером одна или днем в окружении всех этих людей, которые меня совершенно не понимают. Поэтому я так часто возвращаюсь к дневнику, ведь у Китти терпения достаточно. Обещаю ей, что несмотря на все сохраню выдержку, проглочу слезы и добьюсь своего. Но очень хочется, чтобы кто-то меня поддержал — тот, кто меня любит.
Не суди обо мне плохо и пойми, что у меня просто нет больше сил!
Анна.
Среда, 3 ноября 1943 г.
Дорогая Китти!
Чтобы чем-то нас занять, и для нашего общего развития, папа заказал проспект заочного института. Марго прочитала эту толстую книжицу не меньше трех раз и не нашла для себя ничего подходящего. Тогда папа взялся за дело и выбрал для нас курсы основ латинского. Мы тут же заказали учебный материал, хотя стоит это немало. Марго энергично принялась за работу, и я тоже, хотя мне латинский дается с трудом. И еще папа попросил Кляймана приобрести детскую библию, чтобы я хоть немного ознакомилась с Новым заветом. "Это подарок Анне на праздник Хануки?", — спросила его Марго. "Ээ, нет, думаю, что ко дню святого Николаса". Действительно, Иисус и Ханука не очень сочетаются.
Поскольку пылесос сломался, мне приходится ежедневно чистить ковер старой щеткой. Окно при этом закрыто, свет и камин включены. По-моему, бесполезная и даже вредная работа, и жалобы, в самом деле, последовали незамедлительно: от поднимающейся в воздух пыли у мамы разболелась голова, новый латинский словарь Марго весь запылен, а папа еще ворчит, что пол все такой же грязный. Вот и жди от людей благодарности!
У нас по воскресеньям теперь новый порядок: камин будем зажигать не в пол шестого утра, а как обычно — в пол восьмого. На мой взгляд, это не безопасно. Что подумают соседи, увидев в выходной день дым из трубы? То же самое с занавесками. С тех пор как мы здесь поселились, они всегда плотно закрыты. Но время от времени кто-то из господ или дам не удерживается, чтобы не посмотреть в окно через щелочку. На виновного все накидываются, а тот оправдывается, что его никто не можешь заметить. Но так ли это на самом деле? Сейчас ссоры у нас как будто поутихли, вот только Дюссель разругался с ван Дааном. Если Дюссель упоминает госпожу ван Даан, то называет ее не иначе, как "глупая корова" или "старая телка", а то величает нашу ученую мадам "юной девицей" или "невезучей старой девой". Сковородка обвиняет чайник в том, что тот закоптился!
