– Не беспокойтесь, все останется сугубо между нами. Так чем могу служить?

– Скорее всего ничем. Но вы были последним, кто видел дона Антонио в ночь его исчезновения… К тому же он ваш лучший друг.

– Да, верно, мы с ним подружились, как только оба приехали в Томельосо. И всегда относились друг к другу с большой симпатией. Поскольку он холост, а моя семья большую часть года живет в Мадриде, мы каждый вечер встречались в казино, а потом немного прогуливались. В ночь происшествия, как говорим мы, адвокаты, я пришел в казино позже обычного, поскольку до самой ночи задержался в Сокуэльямосе… Там у меня тоже нотариальная контора… Он закончил партию в домино, подсел ко мне, мы недолго поболтали с другими нашими приятелями и пошли немножко пройтись. Я говорю «немножко», потому что он торопился куда-то.

– В котором часу это было?

– В два часа, Мануэль.

– Он отправился куда-нибудь по делу? Что-нибудь связанное с его профессией?

– Нет, убежден, что нет. У него была или есть – дай ему бог здоровья! – девушка, любовь к которой он хранил в тайне. Раза два в неделю он навещал ее. Думаю, кроме меня, об этом в городе никто не знает. Да и я в основном только догадываюсь. И если я сейчас заговорил о ней, то лишь потому, что дело приняло слишком серьезный оборот.

– Кто бы мог подумать, что у такого скромника, как дон Антонио, была любимая девушка.

– И тем не менее это так, Лотарио, она есть, хотя об этом никто не знает.

– Раз уж наш разговор принял столь конфиденциальный характер… скажите, кто она?

– Сам не знаю, Мануэль. Антонио никогда не говорил о ней, а я его не расспрашивал. В некоторых делах он был очень скрытен.

– А вы не догадываетесь случайно, где она живет, хотя бы приблизительно?

– Мне известно только, что в те ночи, когда Антонио шел к ней на свидание, он направлялся вверх по улице Нуэва.

– Пешком?

– В хорошую погоду пешком. Но всегда очень поздно, часа в два ночи, когда на улицах уже не было ни души.

– Души, возможно, и не было, дон Рамон, но всевидящее око…

– Да, да, конечно.

– Я не сомневаюсь, что кому-нибудь это известно, несмотря на то, что они встречались по ночам.

– Вполне вероятно, но до меня ни разу не доходили подобные слухи.

– Ничего удивительного, в наше время любовные истории уже не пробуждают в людях такого интереса, как когда-то, – заметил ветеринар.

– Да, возможно, дон Лотарио, но только не в таких маленьких городах, как наш.

– А что представляет собой дон Антонио?

– Он совсем такой, каким кажется, Мануэль. Сдержанный, застенчивый, во многом скептик… Хотя довольно откровенен с теми, кому доверяет, и даже остроумен. Все его порывы благородны, а главное – он замечательный человек.

– Но если он так застенчив, как вы утверждаете, трудно представить себе, что у него был роман, – снова заметил дон Лотарио.

– Я убежден, что избранница его сердца – девушка скромная, порядочная. Он терпеть не мог в людях шика.

Плиний не удержался и подмигнул дону Лотарио, потому что нотариус хоть и был наделен самыми лучшими качествами, но шика в нем было предостаточно.

– Послушай, Рамон, а не было ли у него какого-нибудь недруга или кого-нибудь, кто ему угрожал, тогда легче было бы понять причину его исчезновения?

– Что вы, Лотарио… Конечно, в чужую душу не залезешь. Но, по-моему, кроме тайных ночных свиданий вся его жизнь заключалась в работе, доме и казино.

– Он был жаден?

– Нет. Но, вероятно, имеет неплохие сбережения: он ведь много работал и мало тратил.

– А как, по-вашему, что с ним могло произойти?

– Не знаю, Мануэль. Даже представить себе не могу.

– В ту ночь, когда вы виделись с ним в последний раз, он не говорил ничего такого, что могло показаться вам странным?

– Нет, я уже сказал, мы мало разговаривали. Он очень торопился. Разве что… меня несколько удивили тогда его слова, сказанные на прощанье: «Представляешь, сегодня со мной произошел типично иберийский фарс, я тебе потом расскажу…» Мне запомнилось это выражение «иберийский фарс», но я не принял его всерьез, поскольку мне показалось, что сам Антонио не придал ему особого значения… Он любил пользоваться красочными выражениями, когда о чем-нибудь рассказывал.

Нотариус замолчал и отпил глоток виски. Плиний и дон Лотарио переглянулись, давая друг другу понять, что разговор исчерпан и больше они ничего не узнают.

Солнечные лучи, проникая сквозь огромное окно, оживляли гостиную.

– Но Антонио был родом из Наварры и, само собой, очень интересовался местными обычаями, – добавил вдруг нотариус. – То, что ему показалось «иберийским фарсом», для каждого из нас – я ведь родом из Толедо – может быть вполне нормальным явлением.

– Ну что ж, нам пора, Рамон, – сказал дон Лотарио, вставая и краем глаза взглянув на Плиния.

– С вашего позволения, дон Рамон, я передам наш разговор инспектору, который официально занимается расследованием, и, если у него возникнут какие-нибудь вопросы, вы уж не откажите в любезности побеседовать с ним.

– Хорошо, Мануэль. Я повторю ему все, только не буду ничего рассказывать о девушке Антонио.

– Да, да. Как вы сочтете нужным. Кстати, сегодня приехала сестра дона Антонио. Если у вас есть желание встретиться с ней, я предупрежу ее.

– Разумеется, Мануэль. Спасибо.

Сев в машину, дон Лотарио какое-то время не заводил мотор, желая обменяться впечатлениями с Мануэлем.

– Занятно, – проговорил ветеринар, – что у дона Антонио есть или была невеста, о которой никто даже не подозревал… Вот бы никогда не подумал.

– По-вашему, он женоненавистник?

– Нет, просто доктор слишком застенчив, как справедливо заметил нотариус.

– Вы думаете, дон Рамон действительно не знает, кто его невеста?

– Уверен. Иначе он непременно сказал бы нам, тем более в такой ситуации. Он человек искренний.

– Хотя и любит шик.

– Есть немного. У него это в крови, от рождения.

– Да, шика в нем многовато.

– Скажите, дон Лотарио… вы ведь человек начитанный… какой смысл вкладывает доктор в это выражение: «иберийский фарс»?

– Самое обычное выражение. Им пользуются, когда хотят подчеркнуть что-то типично испанское. Иберийскими называют такие, например, зрелища, как бой быков, фламенко и, разумеется, фарсы. Все это очень в нашем Духе.

– Понимаю, понимаю.

– Но, как верно подметил нотариус, наваррцу может показаться иберийским фарсом то, что мы считаем вполне нормальным явлением.

– Ясно. Что ж, заводите мотор, поедем в ресторан «Эль Крус», что возле проспекта Алавеса; там нас ждет инспектор Мансилья, чтобы вместе пообедать… Посмотрим, что он расскажет нам о сеньоре наваррской.

Было уже три часа дня, и улицы выглядели пустынными.

– Знаешь, Мануэль, обжорство не доведет нас до добра.

– Не беспокойтесь, дон Лотарио, мы уже целую вечность не держали во рту ни крошки.

– Да, в этой жизни на каждом шагу нас подстерегает западня.

– И не говорите.

На проспекте Алавеса, тоже довольно пустынном, все ослепительно сияло под ярким, но не греющим солнцем: трава, маленький канал Пантано и, разумеется, асфальт. Да, солнце было удивительно ярким.

В большом обеденном зале за столом сидел в одиночестве Мансилья и, вытаращив глаза, читал газету.

– Вы только послушайте, что здесь пишут, начальник: «Возможное похищение в Томельосо доктора Антонио Барандиарана волнует всех его коллег в Испании».

– А что еще там написано?

– Пустая болтовня.

– По-моему, самое сложное в профессии журналиста, – заметил дон Лотарио, бегло просматривая сообщение, – пересказать в одном-двух столбцах то, о чем уже писалось и о чем известно лишь по газетным заголовкам.

– Святая истина! Я с вами вполне согласен.

– Что представляет собой сестра дона Антонио, Мансилья?

– Ничего особенного. Женщина средних лет, очень застенчивая. Как видно, вся их семья страдает этим недугом. Краснеет по каждому поводу и без повода и, судя по всему, очень набожна.