– Ты обманешь…

– Нет, душенька, вот посмотри… я сюда сахарок положу… как придешь, так и возьми его…

– Ты мало положила… еще…

– Экой… ну, вот еще кусочек…

– А еще положи…

– Довольно, душечка: брюшко заболит…

– Нет, еще… еще, а то не пойду, – закричал ребенок, топая ногою.

– Ну, ну… на вот тебе еще два куска… – отвечала мать, боязливо взглянув на дверь, – ступай же теперь.

Ванюшка сполз со стула и потащился из комнаты, оборачиваясь беспрестанно к матери, которая одной рукой указывала ему на порог, другою на кучку сахару.

…

– Здравствуй, брат Аксентий, – сказал управляющий, подходя к мельнику и глядя ему пристально в глаза.

– Здравствуйте, батюшка Никита Федорыч, – отвечал тот, низко кланяясь.

– Что скажешь? а?…

– Да к вашей милости, батюшка, пришел.

– Ну, ну, ну… – проговорил заботливо управляющий и сел на лавочку.

– Что, батюшка Никита Федорыч, – начал мельник, переминаясь, но со всем тем бросая плутовские взгляды на собеседника каждый раз, как тот опускал голову, моргал или поворачивался в другую сторону, – признаться сказать… вы меня маненько обиждаете…

– Как так?

– Да как же, батюшка: прошлого года, как я поступил к вам на мельницу, так вы тогда, по нашему уговору, изволили сверх комплекта получить с меня двести пятьдесят рублев; это у нас было по уговору, чтоб согнать старого мельника… я про эвти деньги не смею прекословить, много благодарен вашей милости; а уж насчет того… сделайте божескую милость, сбавьте с меня за… вино.

– Э! ге, ге, ге… так вы вот зачем, батюшка, изволили пожаловать! – произнес управляющий тоном человека, возмутившегося неблагодарностию другого. – Э! Я тебе позволил держать вино на мельнице, беру с тебя сотню рублишков, а ты и тут недоволен, и этого много… Да ты знаешь ли, рыжая борода, что за это беда! вино не позволено продавать нигде, кроме кабаков, а уж я так только, по доброте своей, допустил это тебе, а ты и тут корячишься… Еще нынешнею весною допустил тебя положить с наших мужиков лишний пятак с воза, и это ты, видно, тоже забыл, а? забыл, что ли?…

– Нет, батюшка Никита Федорыч, мы много благодарны вашей милости за твою ласку ко мне… да только извольте рассудить, если б, примерно, было такое дело на другой мельнице, в Ломтевке или на Емельяновке, так я бы слова не сказал, не пришел бы тревожить из-за эвтого… там, изволите ли видеть, батюшка, место-то приточное, по большей части народ-то бывает вольный, богатый, до вина-то охочий; а вот здесь, у нас, так не то: мужики бедные, плохонькие… винца-то купить не на что… а мне-то и не приходится, батюшка Никита Федорыч…

– Ах ты, бестия, бестия! – говорил управляющий, качая головою, – ну, что ты мне пришел турусы-то плесть? а? Выгод тебе нет!… Ах ты, борода жидовская!… Да хочешь, я тебе по пальцам насчитаю двадцать человек из троскинских мужиков, которые без просыпу пьянствуют?…

– Что говорить… батюшка, есть пьющие… да только супротив Емельяновки-то того… а я вашей милости, пожалуй, перечить не стану, готов заплатить… да только, право, маненько как будто обидно станет…

– Полно тебе, старая харя, – возразил, смеясь, Никита Федорыч, – меня, брат, не проведешь; да ну, принес, что ли, деньги-то?…

– Есть, батюшка, – отвечал тот, охорашиваясь.

– То-то, выгоды тебе, верно, нет; вот оно что вино-то почем берешь?

– Да по десяти с полтиной, батюшка-с.

– А сколько воды-то подливаешь? – спросил лукаво управляющий.

Мельник улыбнулся, почесал голову и поклонился.

– Давай-ка, давай; что толковать… – продолжал Никита Федорыч, вставая и подходя ближе к мельнику.

Тот вынул из-за пазухи тряпицу, в которой были деньги, и стал считать. В это время дверь конторы скрипнула. Никита Федорыч дернул мельника, набросил на деньги его шапку и выбежал в сени. Вскоре вернулся он, однако, совсем успокоенный, за дверью никого не оказалось.

– Вот так-то лучше, – говорил он, кладя деньги в карман, – а насчет дарового леса я уж писал барину… сказывал, что плотину сшибло паводком; он непременно пришлет разрешение выдать… ну, доволен, что ли, борода?…

– Благодарствуйте, батюшка Никита Федорыч, готов и впредь служить вашей милости, как угодно…

– Ну то-то же, смотри у меня…

– Никита Федорыч, – произнес мельник, взявшись за шапку, – к вам еще просьбица есть…

– Что такое?

– Да вот, батюшка, у вас здесь мужичок находится, Антоном звать; прикажите ему отдать мне деньги; с самой весны, почитай, молол он у меня, по сю пору не отдает; да еще встрелся я как-то с ним, на ярманку вы его, что ли, посылать изволили, так еще грубиянить зачал, как я ему напомнил… уж такой-то мужик пропастный… батюшка…

– А!., хорошо, хорошо, – вымолвил с расстановкою управляющий, – я этого еще не знал… ну, да уж заодно не миновать ему поселений! поплатится, каналья, поплатится за все… Эй, Фатимка!… – произнес он, отворяя дверь.

Фатимка прибежала.

– Ступай сейчас в крайнюю избу, к Антону, скажи, чтобы шел сюда…

– Да он еще не возвращался с ярманки, – возразил мельник, – я уже заходил к нему…

– Как! И нынче еще не возвращался! вчера и третьего дня тоже! ну, да ничего, тем лучше; ступай, да смотри ты, бегом у меня, зови сюда жену его; я ж им покажу!

Фатимка побежала.

– А ты, Аксентий, ступай пока домой, я с ним разделаюсь.

В сенях Никита Федорыч встретил Ванюшу, который сосал пальцы, выпачканные сахаром,

– А нут-кась, бурмистр, – сказал отец, подымая сына на руки, – хошь ли быть троскинским управляющим?

– Кацу, – живо отвечал мальчишка.

– Ха, ха, ха!… ну, а что бы ты стал тогда делать?…

– А вот., вот… высек бы Михешку Кузнецова…

– Ха, ха, ха! ай да бурмистр… ну, а за что бы ты его высек?

– У него, – отвечал Ваня гнусливо, – у него, вишь, бабка-свинчатка есть,… он мне ее не дает…

– Ха, ха, ха… пойдем, пойдем, расскажи-ка это матери… Анна Андреевна, а Анна Андреевна! послушай-ка, что говорит наш молодчик… ха, ха, ха!… ну-ка, Ваня, скажи же мамке, за что бы ты высек Михешку-то Кузнецова…

Но, к крайнему удивлению Никиты Федорыча, жена его не обнаружила на тот раз ни малейшего удивления к необыкновенной остроте любимого чада; она сердито поправила косынку, перевязывавшую больную щеку, и сухо сказала супругу:

– Полно пустяки-то врать!… зачем приходил к тебе нынче мельник?

– Эка тебе, барыня-сударыня, приспичило! плотина повредилась – так мужичков просил… ведь я тебе уже сказывал…

– Ах ты бессовестный! бессовестный! – закричала она, всплеснув яростно руками, – так-то ты? обманывать меня хочешь? Ты думаешь, что я не узнаю, что он тебе денег дал?… ты от меня прячешь, подлая душа! Разве забыл ты, через кого в люди пошел… через кого нажился?… кто тебя человеком сделал!…

– Что ты орешь, ведьма! – вскричал в свою очередь Никита Федорыч, делая несколько шагов к жене, – молчи! теперь старого барина нет, я тебе властитель, я тебе муж! шутить не стану; смотри ты у меня! Да, получил деньги, не показал тебе, не хотел говорить да и не дам ни полушки, вот тебе и знай… да не кричать!

– Разбойник! – завопила жалобно Анна Андреевна, ложась на диван и ударяясь выть, – ты меня погубить хочешь! зарезать, обокрасть… Не жена я тебе, холопу проклятому!

– Варвара пришла-с… – произнесла Фатимка, войдя в комнату.

Услыша вопли Анны Андреевны, она быстро обернулась в ту сторону; видно было по первому ее движению, что она хотела к ней броситься, но взгляд Никиты Федорыча тотчас же осадил ее назад; она опустила глаза, в которых заблистали слезы, и проворно выбежала в сени. Управляющий вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью. Трепещущая от страха Варвара стояла в сенях и, закрыв лицо разодранным рукавом рубахи, тяжело всхлипывала. Услышав шаги Никиты Федорыча, она мгновенно открыла лицо свое, на котором изображались следы глубокого отчаяния, простерла руки и с криком повалилась к нему в ноги.

– Батюшка! батюшка!… не погуби! – твердила она, рыдая и орошая грязный пол и сапоги управляющего потоками слез, – не погуби… нас… сирот горемычных…