Не исключено, что они не верят, что это мой сын. Ведь я неожиданно получил подкрепление в лице молодого и здорового человека. Нет, конечно. Это всего лишь мои фантазии. Барлоу обо всем знал заранее. Он считает, что получил лишний козырь против меня, не понимая, что я лишь немного изменил свой план. И мой сын, которого они теперь тоже считают заложником, как и мою дочь, не должен достаться им ни при каких обстоятельствах.

– Мать говорила, что ты всегда был безрассудным и смелым. И сам в Афган напросился, хотя мог поехать учиться в академию, – рассказывает Костя. – Я всегда удивлялся, что ты сам на войну попросился. А когда сам попал служить на границе в Таджикистане, столько всякого повидал, что тебя лучше стал понимать. Однажды мы в засаду попали и два дня отстреливались. Думали, нам крышка. Еле вырвались. Из восьмерых только двое ушли без ранений. Я и мой кореш. Четверо в горах остались, еще двоих наши ребята вывезли на вертолетах.

– Трудно было? – задаю я дурацкий вопрос.

– А ты как думаешь? Конечно, трудно. Только тогда я понял, почему ты пошел добровольцем. Ты ведь офицером был, вам все равно нужно было пройти через войну? Верно?

– Не все так просто, как ты думаешь, – пытаюсь я ему объяснить.

Но как объяснить молодому человеку, что тогда была совсем другая обстановка. И совсем другая страна. Я был не только офицером, но и членом партии. И тогда это был наш «интернациональный долг». Так, во всяком случае, об этом писали газеты. Хотя Костю успели принять в октябрята, но пионером он уже не был. С другой стороны, он уже взрослый человек, прошедший войну. Должен все сам понимать.

– У каждого поколения свои идеалы, – кажется, Костя меня понимает. – Мать еще говорила, что ты бросил нас, когда начал зарабатывать деньги. Она думала, что ты устроился в какой-то банк и стал начальником охраны. Тогда у ветеранов войны большие льготы были, и она все время пыталась тебя найти, чтобы и нам льготы эти получать. Формально вы ведь не разведены были.

«Конечно, не разведены, – подумал я, – нужно было об этом догадаться. У меня ведь была неплохая пенсия инвалида войны. Хотя она не шла ни в какое сравнение с теми деньгами, которые я ей присылал. Но ей, видимо, было мало. Она хотела получать еще и мою пенсию».

– Тогда нельзя было разводиться, – пытаюсь объяснить я ему, – ведь у нас был ребенок, и нужно было разводиться через суд. А я не хотел находиться рядом с твоей матерью даже в суде. Поэтому решил просто уйти.

– А она до сих пор не может из-за тебя замуж выйти, – вдруг сказал он. – Ведь тогда нужно признать тебя умершим или пропавшим без вести.

– Нужно было признать пропавшим, – пожимаю я плечами, – какая разница. Меня уже столько лет нет рядом.

– Ты не хотел нас видеть?

– Очень хотел. – Я немного прибавил скорость, и мои преследователи ее тоже увеличили. Кажется, их двое.

Было бы неплохо взять с собой винтовку и прострелить им шины, чтобы заставить остановиться. Но конечно, я не взял с собой оружия. У меня дома три винтовки и пистолет. В этой стране можно иметь любое оружие в доме, хоть пулемет, лишь бы оно было зарегистрировано на законных основаниях.

Но с собой я, конечно, не вожу оружия. Тем более в Бостон. Мне пришлось бы объяснять полицейским, зачем я взял ружье или пистолет с собой. К тому же в аэропорт меня могли с ним не пустить. И в мой план не входит перестрелка на шоссе.

Костя не знает, в какое положение он поставил меня своим приездом. Как безумно я хотел его видеть, как хотел его обнять. Но когда он наконец позвонил, чтобы сообщить о своем приезде, я почувствовал, что меня толкают в глубокую пропасть. Но ничего ему не сказал. Про себя я даже подумал, что это тоже испытание. Испытание и для него, и для меня. В конце концов, он должен будет узнать обо мне всю правду, и уже сам решить, как ему поступить.

– Мне всегда хотелось тебя увидеть, – немного мрачно говорю я своему сыну. – Больше всего на свете я хотел оказаться рядом с тобой. Но обстоятельства складывались таким образом, что я не мог вернуться в Россию. Не мог. Ты должен меня понять. Ты помнишь, как тебя украли?

– Смутно, – Костя улыбается. – Кажется, меня куда-то увезли, а потом привезли. Ничего особенного не помню.

– И хорошо, что не помнишь, – говорю я ему, наблюдая за «Линкольном». – Тогда меня чуть не убили. Мне пришлось согласиться на обмен. Предложить себя вместо тебя.

– Как тебе удалось спастись? – деловито интересуется Костя.

– Я убежал от них. – Не нужно рассказывать ему, каким именно образом я спасся. Пусть он не знает, что за его спасение я заплатил жизнями троих преследователей. Пусть он этого никогда не узнает.

– Странно, – говорит Костя, – они ведь могли снова меня забрать. Почему они этого не сделали?

– Они решили, что я погиб, – пытаюсь объяснить я ему, когда в разговор вмешивается Саша.

– Ты мне никогда этого не рассказывал, – говорит она с сильным английским акцентом.

– Это неинтересно. – Я совсем забыл, что подобные темы не для детей. Этот проклятый «Линкольн» выводит меня из состояния равновесия.

Саша обиженно умолкает. Костя чуть насмешливо фыркает и неожиданно спрашивает меня:

– И почему ты теперь Алекс Келлер? Что за фамилия? Откуда она у тебя? Ты стал евреем?

– Это немецкая фамилия моей второй жены. Евреем я не стал, хотя отношусь к ним с большим уважением. Здесь, в Америке, их очень ценят за ум и предприимчивость.

– У нас тоже ценят, – хмыкает Костя, – все банки, газеты и телевидение в руках евреев.

– Хочу тебя сразу предупредить, – я стараюсь не говорить менторским тоном, чтобы мои слова не выглядели назидательными, но некоторые основные правила поведения в Америке он должен понять, – здесь не принято говорить такие вещи. Не принято кого-либо оскорблять из-за национальной принадлежности. Все, что ты мог себе позволить там, здесь нельзя говорить ни в коем случае. Среди слушающих тебя может оказаться человек, понимающий русский язык. И ни в коем случае не говори слово «негр», это здесь – страшное оскорбление. Нужно говорить «афро-американец» или «темнокожий», если забудешь первое слово. Но слово «негр» забудь навсегда. А моя фамилия – это фамилия Сашиной мамы. Она мне не совсем женой была, – пытаюсь объяснить я ему, – то есть формально мы не были зарегистрированы, так как я официально был женат на твоей матери. Сашина мама должна была приехать со мной в Америку, – я выговариваю это быстро, чтобы не травмировать дочь, сидящую на заднем сиденье, – но тогда она не смогла. Не получилось.

– Что не получилось? – не понимает Костя.

– Ничего не получилось.

Ну как я могу объяснить ему свою жизнь в нескольких словах? Для этого нужны две бутылки водки и целая ночь для разговоров. Впрочем, у нас еще будет такая ночь. Мы сумеем еще объясниться друг с другом как двое мужчин. Сейчас при Саше не нужно вдаваться во всякие подробности.

– У меня была сложная жизнь, Костя, – признаюсь я сыну, – очень сложная. И нелегкая. Поэтому я вынужден был уехать. Уехать, чтобы спасти не только себя, но и вас. Много лет назад я думал, что поступил правильно. А теперь не знаю. Нам о многом нужно поговорить, многое рассказать друг другу. Ты работаешь в какой-то фирме?

– В банке, – отвечает Костя, – в служебной охране банка. После службы в погранвойсках нас охотно берут в такие места. Хотя я собираюсь учиться, думаю поступать в институт.

– Вот это правильно.

«Линкольн» идет точно на расстоянии пятидесяти метров от нас. Там двое мужчин, очевидно, профессионалы с железными нервами. Кажется, я знаю одного из них. Или я ошибаюсь? Если я увеличиваю скорость, они тоже увеличивают ее, если чуть замедляю, они тоже сбавляют скорость.

– У тебя есть девушка? – интересуюсь я, взглянув на Костю.

Он чуть смущенно улыбается.

– Есть одна. Но пока не уверен. С этим у меня проблем нет, отец. Можешь не беспокоиться. В Москве сейчас с этим нет никаких проблем.

– Ну, с этим никогда не было проблем, – поддерживаю я его, и мы оба понимающе хохочем так громко, что Саша на заднем сиденье присоединяется к нам, не совсем понимая, почему мы все смеемся.