Я проспала несколько часов. Наверное, оказала действие настойка из трав, которую дала мне матушка. Возможно, она думала, что единственное средство, с помощью которого я могу забыть на короткое время свое страдание, — это сон.

К моей радости, свидание удалось организовать. Саймон подошел к моей комнате и попросил разрешения войти. Он стоял в дверях, улыбаясь мне. Свинцовые ставни пропускали мало света и отбрасывали тени, я снова увидела на его лице лисью маску, и мне стало стыдно — я помнила о его помощи.

— Завтра мы поедем к твоему отцу, — сказал Саймон. Я почувствовала огромное облегчение и была почти счастлива, несмотря на то, что знала, что в камеру к нему меня пропустят тайком и встреча будет короткой. Но мне казалось, что если я увижу его, то смогу чего-то достичь.

— Как мне благодарить тебя? — радостно воскликнула я.

— Моя награда — сделать все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, ответил Саймон.

— Я благодарна тебе, — сказала я ему.

Она наклонил голову и, взяв мою руку, поднес ее к губам. Затем ушел.

Не помню, как прожила тот день и еще ночь. На следующий день я надела камзол и штаны Руперта. Мои длинные волосы выдавали меня. Без колебаний я отрезала их. Теперь они доходили почти до плеч. Надев шляпу, я стала еще более походить на юношу.

Когда Саймон увидел меня, то пришел в изумление.

— Твои прекрасные волосы! — воскликнул он.

— Они отрастут. Я избавилась от них, чтобы походить на юношу.

Он кивнул, потом добавил:

— Скоро тебе исполнится семнадцать лет, госпожа Дамаск. А сейчас ты выглядишь, как двенадцатилетний мальчик.

— Поскольку ты решил, что я должна надеть камзол и штаны, тем лучше, ответила я.

— Ты пожертвовала своими длинными волосами за несколько кратких секунд свидания с отцом.

— Я бы пожертвовала жизнью, — промолвила я.

— Я всегда восхищался тобой, и ты знала это, но теперь мое восхищение безгранично.

Мы пошли к реке. Никогда не забуду представшую перед моими глазами мрачную серую крепость. Я представила, сколько людей смотрели на нее, зная, что где-то внутри в жуткой камере томится их любимый. Я много слышала о крепости, о подземельях, из которых невозможно убежать, о страшных камерах пыток. Много раз я видела эту большою крепость, знала имена многих башен — Белая башня, Соляная башня, башня-Лучник, башня-Констебль и Кровавая башня, в которой не так давно были убиты два малолетних сына короля Эдуарда IV. Говорят, что их тела зарыты под тайной лестницей в той же самой крепости. Я узнала церковь Святого Петра, перед которой стояла Зеленая башня, трава у которой четыре года тому назад была обагрена кровью королевы Анны Болейн, ее брата и тех, кого объявили ее любовниками.

А теперь мой собственный отец мог присоединиться к этой когорте мучеников.

Уже стемнело, когда мы поплыли вверх по реке. Саймон сказал, что это время лучшее для поездки. На фонарной башне горели сигнальные огни. Их зажигали с наступлением сумерек на всю ночь. На реке было неуютно. Мы приближались к каменным стенам.

Наконец мы остановились, и Саймон помог мне сойти на берег. Из тени вышел знакомый ему стражник.

— Я подожду здесь, — сказал Саймон.

— Смотри под ноги, мальчик, — сказал стражник. Я не знала, считал ли он меня мальчиком на самом деле или знал, кто я. Сердце мое сильно билось, но не от страха. Я думала только об одном: сейчас я увижу отца.

Стражник сунул мне в руку фонарь.

— Неси его, — сказал он, — и ничего не говори. Камни под ногами были сырыми и скользкими. Я шла осторожно, боясь поскользнуться. Мы шли по узкой галерее, пока не подошли к двери. Стражник достал связку ключей и открыл обитую железом тяжелую скрипучую дверь. Потом тюремщик осторожно запер ее за нами.

— Держись поближе, — приказал он.

Я повиновалась. Мы поднялись по винтовой лестнице и очутились в освещенном фонарями коридоре с каменным полом.

Перед темной дверью стражник остановился, выбрал нужный ключ и открыл дверь. Сначала я ничего не разглядела, потом радостно вскрикнула, увидев отца. Я поставила фонарь на пол и кинулась к нему.

Он сказал:

— Дамаск! О, Боже, я вижу сон!

— Нет, батюшка, неужели ты думал, что я не приду? — Я схватила его руку и горячо поцеловала.

Стражник вышел из камеры и встал за дверью. Мы с отцом остались одни. Прерывающимся голосом он промолвил:

— О, Дамаск, тебе не следовало приходить. Я знала, что его радость огромна, как и моя, но страх за меня был еще больше. Я тронула рукой его щеку:

— Неужели ты думаешь, что я не пришла бы? Я ни перед чем не остановлюсь… ни перед чем…

— Ты всегда была моей любимицей, — прошептал он. — Дай, посмотрю на тебя. — Он взял в руки мое лицо и с удивлением сказал:

— Твои волосы?!

— Я их отрезала. Мне пришлось переодеться юношей.

Он прижал меня к груди:

— Родная моя, надо так много сказать, а времени мало. Все мои мысли о тебе и маме. Ты должна будешь позаботиться о ней.

— Ты вернешься к нам, — с жаром ответила я.

— А если нет…

— Нет, не говори так. Ты вернешься. Я больше ничего не хочу слышать. Мы что-нибудь придумаем… Ну, как ты мог сделать что-то плохое! Ты, добрее которого нет на свете…

— То, что хорошо для одних, плохо для других. В этом все и горе, Дамаск.

— Этот человек… он не имел права приходить к тебе… Он не имел права просить у тебя убежища.

— Он и не просил. Я сам предложил ему это. Ты хочешь, чтобы я отвернулся от друга? Но давай не будем говорить о прошлом. Я думаю о будущем. Я постоянно думаю о тебе, моя дорогая. Это утешает меня. Ты помнишь наши беседы… наши прогулки…

— О, отец, это невыносимо.

— Мы должны вынести все испытания, что пошлет нам Господь.

— Господь! Почему ты говоришь о Боге? Почему он позволяет, чтобы безнравственные убийцы купались в роскоши, а святых приговаривали к смерти? Почему негодяи танцуют в замках… каждый день с новой женой…

— Тихо! Что за речи! Дамаск, умоляю тебя, будь осторожна. Ты хочешь доставить мне удовольствие? Хочешь, чтобы я был счастливым?

— Отец, ты же знаешь…

— Тогда послушай меня. Возвращайся домой. Успокой мать. Приглядывай за ней. Когда придет время, выходи замуж, рожай детей. Это может стать величайшей радостью. Когда у тебя появятся дети, ты перестанешь скорбеть о своем отце. Ты будешь знать, что таково правило жизни, — старики уходят, уступая дорогу молодым.

— Мы спасем тебя, отец. Он погладил меня по голове.

— Мы сделаем это. Ты знаешь, я не могу жить без тебя. Ты всегда был с нами. Всю свою жизнь я гордилась тобой. До сих пор я никогда не думала, что может наступить время, когда тебя… не будет… со мной.

— Любовь моя, ты мучаешь себя… и меня, — сказал отец.

— Поговорим тогда о твоем побеге. Мы попытаемся вызволить тебя отсюда. Почему бы тебе не поменяться со мной одеждой…Ты мог бы уйти, а я остаться здесь.

Он тихо засмеялся:

— Родная моя, ты считаешь, я буду похож на мальчика? А ты на старика? И ты думаешь, что я оставлю здесь ту, которая мне дороже жизни? Это безрассудно, дитя мое. Но то, что ты говоришь, согревает мне сердце… Мы по-настоящему любим друг друга. Вошел стражник:

— Надо уходить. Дольше оставаться опасно.

— Нет! — крикнула я, прильнув к отцу. Отец нежно отстранил меня.

— Иди, Дамаск, — попросил он. — Пока я жив, я буду помнить, что ты пришла ко мне, что ради этих нескольких мгновений ты пожертвовала своими великолепными волосами.

— Что мои волосы по сравнению с моей любовью к тебе?

— Дитя мое, я буду помнить о тебе. — Он крепко обнял меня. — Дамаск, будь осторожней. Не говори лишнего. Ты должна знать, наша семья в опасности. Кто-то предал меня. И этот человек может предать и тебя. Я этого не смогу перенести. Если я буду знать, что тебе и твоей матери ничего не угрожает… я буду спокоен. Будь осторожней, заботься о матери, живи в мире… это самое большое, что ты можешь сделать для меня.