Уинтер послушно кивнул.

– Однако при всех этих изменениях тюльпанное дерево оставалось тюльпанным деревом?

– Да.

– Оно начиналось нежным, бессильным бутоном, из которого могло вырасти что угодно, но Космический Дух сказал: «Ты – тюльпанное дерево. Расти и меняйся, как тебе вздумается, но и в жизни, и в смерти ты останешься тюльпанным деревом». То же самое и с нами: мы меняемся, мы адаптируемся – в пределах внутреннего своего естества.

Уинтер потряс головой, на его лице читалось удивление, смешанное с недоверием.

– Да, мы полиморфны, – продолжала девушка, – но мы живем, адаптируемся, боремся за существование, влюбляемся…

– И разыгрываете с нами такие вот веселенькие любовные игры, – прервал ее Уинтер.

– А что тут такого, – обожгла его взглядом Деми. – Разве любовь – не веселье? Да ты, Уинтер, часом не сдурел? Никак ты считаешь, что любовь должна быть мрачной, глухой, отчаянной, безнадежной, вроде как в старинных русских пьесах? Вот уж не подозревала в тебе такой инфантильности.

Несколько секунд Роуг ошарашенно молчал, а потом затрясся от смеха.

– Ну, Деми, черти бы тебя драли! Ведь ты снова изменилась, только каким местом сумела ты понять, что мне нужен строгий учитель?

– Не знаю, милый. – Теперь она тоже смеялась. – Возможно – левым глазом. Обычно я только смутно ощущаю, что именно сейчас нужно. В конце концов я только наполовину человек, а влюбилась и вообще впервые, так что нельзя с меня много спрашивать.

– Никогда, никогда не меняйся, – улыбнулся Роуг. – Только что это за хрень я несу?

– Ты хотел сказать, что я должна изменяться только для тебя. – Деми взяла его за руку. – Пошли, суперлюбовник.

На этот раз они вернулись из спальни вместе. На этот раз не он, а она уселась на диван, закинув ноги на столик. На этот раз Деми не стала связываться с импровизированным халатиком и походила в результате на школьницу-спортсменку. «Капитан женской сборной по хоккею с мячом», – подумал Уинтер. Он сидел по другую сторону столика в позе лотоса и любовался Деми, не скрывая своего восхищения.

– Иди сюда, милый. – Девушка похлопала по соседней подушке дивана.

– Пока не буду. Этот диван слишком много треплется.

– Треплется?

Уинтер кивнул.

– Ты же это не серьезно.

– Еще как серьезно. Со мною говорят все и вся, а сейчас я хочу слушать только тебя.

– Все и вся?

– Ага. Мебель, картины, машины, деревья, цветы – да все что угодно. Я слышу их, если хоть немного прислушаюсь.

– Ну и на что похож голос дивана?

– Похож… Ну, это вроде как если бы говорил замедленно показываемый в кино морж, да еще с пастью, полной ваты. Блу-у-фу-у-ду-у-му-у-ну-у… Нужно иметь терпение и вслушиваться подольше.

– А цветы?

– На первый взгляд они должны бы боязливо хихикать, словно застенчивые девчонки… Ничего подобного! Они полны знойной зрелости, как рекламные ролики духов, именуемых c'est la Seductrice.

– Ты накоротке знаком со всей Вселенной, – рассмеялась Деми. – Вот это, наверное, меня и привлекло. – Она внимательно посмотрела ему в глаза.

– А говорит кто-нибудь из них: «Я тебя люблю»?

– Такое вне системы их понятий. Они – эгоманьяки, все до единого.

– А вот я говорю. Я люблю. Тебя.

– Я могу ответить даже большим. – Роуг смотрел на Деми так же внимательно, как и она на него. – Я тебе доверяю.

– А почему это больше?

– Потому, что теперь я могу облегчить свою душу. Мне хочется обдумать вместе с тобой одну вещь.

– Ты всегда что-то обдумываешь.

– Единственный мой порок. Слушай, я тут попал в историю… в нехорошую историю.

– Сегодня?

– На Венуччи. Только ты никому и ни при каких обстоятельствах! Я знаю, что могу тебе верить, но ведь ты – всего лишь малолетняя девчонка из Виргинии, хотя и титанианка, вдруг кто-нибудь вытащит из тебя эти сведения обманом.

– Я не выдам ничего и никогда.

Неожиданно хоккейная капитанша сделалась очень похожей на фею Моргану.

– Изыди, сатана! – отшатнулся Уинтер, скрестив руки перед лицом.

– Попалась с поличным. – Колдунья усмехнулась и вдруг стала яростной Сьеррой О'Нолан.

– Только не это! – взмолился Уинтер, мгновенно припомнив ссоры и склоки. – Бога ради, Деми… Так значит, и у вас, титанианцев, бывают накладки? – ворчливо добавил он, когда Деми стала прежней Деми.

– Конечно, бывают, у кого их нет? – Она хладнокровно пожала плечами.

– И перестань, пожалуйста, говорить «вы, титанианцы». Не «вы», а «мы». Все мы – части одной вселенской шутки.

– Конечно, лапушка, – кивнул Роуг, – но ты все-таки пойми, насколько это трудно – иметь дело со столь непостоянной возлюбленной.

– Ты так думаешь? Слушай, Роуг, доводилось ли тебе в твоей – назовем это помягче – несколько рассеянной личной жизни иметь дело с кем-нибудь из актрис?

– Увы, да.

– И сколько ролей играла эта актриса, на сцене и вне ее?

– Мильен и триста тысяч, а может, и больше.

– Ну так с нами все тоже самое.

– Однако ты меняешься и физически.

– А разве грим – не то же самое?

– Ладно, ладно, убедила, – сдался Уинтер. – Никогда мне, наверное, не узнать, кто же такая мне попалась, кого же это я полюбил. Или надо «кто же такой мне попался?» Я ведь, – признался он – завалил грамматику в Hohere Schule [17]. По причине излишеств в употреблении прилагательных.

– Ты гений, – улыбнулась Деми. – Я буду у тебя учиться.

– Боюсь, я превращаюсь для тебя в нечто вроде отца-попечителя.

– Тогда мы занимаемся кровосмешением.

– Ладно, я нарушал уже почти все Десять Заповедей, так что большая разница – одной больше. Коньяк?

– Чуть попозже, если ты не против.

Уинтер достал бутылку и два кларетных фужера, поставил фужеры на кофейный столик, затем откупорил бутылку и сделал большой глоток прямо из горлышка.

– Вот недавно я и нарушил одну из них.

– Какую?

– Твой Мэримонт – это ведь католический колледж?

– Более-менее.

– A les Jeroux [18], они воспитывали своего кукушонка в католической вере?

– Более-менее.

– Тогда это может тебя шокировать. Шестую.

– Не у… Не может быть!

– Может.

– Придумал историю и пробуешь ее на доверчивой слушательнице?

– Увы, – покачал головой Уинтер. – В куполе Болонья, перед самым возвращением на Землю.

– Но… Но… – Деми вскочила на ноги и мгновенно стала похожа на фурию мщения: Уинтеру показалось даже, что он различает вплетенных в ее волосы змей. – Послушай, Роуг Уинтер, если ты вешаешь мне лапшу на уши, я…

– Нет, нет, нет, – прервал этот поток Роуг. – Неужели я способен шутить на такую тему?

– Еще как способен. Ты прожженный лгун.

– Сядь, лапа, успокойся. – Уинтер похлопал по дивану. – Это и вправду целая история, только я ее не придумывал Она произошла, и мне нужно обсудить все с кем-нибудь, кому можно верить.

– Да? – Деми недоверчиво присела. – Ну рассказывай.

– В Болонье я вышел на след весьма необычной структуры, завязанной на мета-мафию. Как тебе известно, джинки с Тритона – полные монополисты по части мета, и ребята они крутые, как яйцо. Устанавливают цены и квоты по своему разумению и разговаривают с внутренними варварами очень просто: если ты им чем-нибудь вдруг не понравишься – сразу урезают квоту. Мало удивительного, что возникла мета-мафия, занимающаяся контрабандой с Тритона. Цены они ломят зверские, но товар доставляют, совершенно при этом не интересуясь, кто ты такой или что ты такое. Этакие честные жулики. Пока все ясно?

– Кроме мета, – призналась, помедлив, Деми. – Я знаю, что это – сокращение от «метастазис» и как-то там связано с получением энергии, но только как?

– Тут все довольно сложно.

– Постараюсь понять.

– Ну хорошо, начнем с атомов и заряженных частиц. Мета может переводить их из основного состояния в возбужденное. При этом они забирают у мета энергию и сваливаются обратно в основное состояние, выделяя эту самую энергию, – вот и весь процесс метастазиса. Сечешь?