В ту ночь я надел свои белые перчатки, подошел к мусорной корзине в папиной кладовке и открыл пакет, в который ссыпал осколки вазы. Я надеялся отыскать еще один ключ – тот, который подтолкнул бы меня к разгадке. Надо было быть жутко осторожным, чтобы не повредить вещественные доказательства, не попасться маме, не порезаться и при этом найти конверт из-под ключа. Только теперь я увидел то, на что опытный сыщик первым делом обратил бы внимание: на обратной стороне конверта было написано слово «Black»[22]. От злости, что не заметил его сразу, я наставил себе небольшой синяк. Папин почерк выглядел странно. Он выглядел небрежно, как если бы папа писал второпях, или разговаривая по телефону, или просто думая о чем-то другом. Интересно, о чем он думал?
Я порыскал в «Гугле» и обнаружил, что ни у одной из компаний, производящих сейфы, в названии нет слова «Black». Это меня немного огорчило, потому что лишало логического объяснения, которое всегда самое лучшее, хотя, к счастью, не единственное. Затем я обнаружил, что в каждом штате нашей страны и почти во всех странах мира есть место под названием Black. Например, во Франции есть место под названием Noir. Но кому от этого легче. Я еще немного порыскал, хотя знал, что будет только хуже, но уже не мог остановиться. Я распечатал несколько попавшихся по ходу фоток (акула, нападающая на девочку; какой-то человек, идущий по канату между башнями-близнецами; та актриса, которой делает минет ее нормальный бойфренд; солдат, которого обезглавливают в Ираке; пустая стена, на которой раньше висела знаменитая украденная картина) и добавил их ко «Всякой всячине, которая со мной приключилась», – это мой альбом, в который я собираю все, что со мной приключается.
На следующее утро я сказал маме, что опять не смогу пойти в школу. Она спросила, что на этот раз. Я сказал: «То же, что всегда». – «Куксишься?» – «Грущу». – «О папе?» – «Обо всем». Она присела ко мне на кровать, хотя я знал, что она торопится. «Что тебя огорчает?» Я начал загибать пальцы: «Мясные и молочные продукты у нас в холодильнике, кулачные разборки, аварии на дорогах, Ларри…» – «Кто такой Ларри?» – «Бездомный у Музея естественной истории. Он еще всегда говорит: «Честное слово, на еду», когда просит денег». Она повернулась ко мне спиной, и я застегнул «молнию» на ее платье, продолжая перечислять: «То, что ты не знаешь, кто такой Ларри, хотя наверняка видела его сто тысяч раз, то, что Бакминстер только спит, ест и ходит в туалет без всякого raison d'être, уродливый коротышка без шеи, который проверяет билеты на входе в кинотеатр IMAX, то, что солнце рано или поздно взорвется, то, что каждый год на свой день рождения я обязательно получаю в подарок хотя бы одну вещь, которая у меня уже есть, бедняки, которые жиреют, потому что едят жирную еду, потому что она дешевле…» Здесь у меня закончились пальцы, хотя я был еще в самом начале списка, а мне хотелось сделать его подлиннее, потому что я знал, что она не уйдет, пока я не остановлюсь. «…Домашние животные, то, что у меня есть домашнее животное, ночные кошмары, «Майкрософт Виндоуз», старики, которые целыми днями сидят одни, потому что про них все забыли, а им неудобно попросить, чтобы про них вспомнили, секреты, телефоны с крутящимся диском, то, что китайские официантки улыбаются, даже когда им не смешно, и еще, что китайцы владеют мексиканскими ресторанами, а мексиканцы китайскими – никогда, зеркала, кассетники, то, что со мной никто не хочет дружить в школе, бабушкины купоны, вещехранилища, люди, которые не знают про Интернет, плохой почерк, красивые песни, то, что через пятьдесят лет на земле не будет людей…» – «Кто сказал, что через пятьдесят лет не будет людей?» Я спросил: «Ты оптимист или пессимист?» Она посмотрела на часы и сказала: «Я настроена оптимистично». – «Тогда у меня для тебя плохие новости, потому что люди уничтожат друг друга при первой возможности, а это скоро». – «А почему тебе грустно от красивых песен?» – «В них все неправда». – «Так уж и все?» – «Красота и правда несовместны». Она улыбнулась, но не особенно радостно, и сказала: «Ты звучишь, совсем как папа».
«В каком смысле я звучу, как папа?» – «Он часто так говорил». – «Типа?» – «Типа то-то и то-то несовместно. Или то-то и то-то гениально. Или само собой». Она засмеялась. «Он все всегда обобщал». – «Что значит «обобщал»?» – «Это значит – объединял вместе. От слова «общий». – «Что плохого в обобщательности?» – «Просто очень часто папа за лесом не различал деревьев». – «За каким лесом?» – «Неважно».
«Мам?» – «Да». – «Мне вообще-то не очень приятно, когда ты говоришь, что я делаю некоторые вещи, совсем как папа». – «Да? Прости. А я часто так говорю?» – «Постоянно». – «Представляю, как это может быть неприятно». – «А бабушка всегда говорит, что я делаю некоторые вещи, совсем как дедушка. Мне от этого не по себе, потому что их нет. И еще мне кажется, что я для вас ничего не значу». – «Вот уж этого ни бабушка, ни я точно не имеем в виду. Разве ты не знаешь, как много ты для нас значишь?» – «Ну, знаю». – «Ты все для нас значишь».
Некоторое время она гладила меня по голове, и ее пальцы забирались за ухо, в то место, до которого почти никогда не дотрагиваешься.
Я спросил, можно ли еще раз застегнуть ей платье. Она сказала: «Конечно» и повернулась ко мне спиной. Она сказала: «Мне кажется, будет правильно, если ты все-таки постараешься пойти в школу». Я сказал: «Я стараюсь». – «Сходи хотя бы на первый урок». – «Я даже с кровати встать не могу». Ложь № 6. «Доктор Файн сказал, что я должен к себе прислушиваться. Он сказал, что если не хочется, лучше себя не заставлять». Тут я не совсем соврал, но и не совсем справдивил. «Мне бы не хотелось, чтобы это вошло в привычку», – сказала она. «Не войдет», – сказал я. Положив руку на одеяло, она, видимо, кое-что заподозрила, потому что спросила, лежу ли я в постели одетым. Я сказал: «Да, и это потому, что мне холодно». № 7. «Не считая того, что жарко».
Как только она ушла, я собрал все необходимое и спустился вниз. «Сегодня ты выглядишь лучше», – сказал Стэн. Я сказал, что это не его дело. Он сказал: «Тоже мне». Я сказал: «Просто сегодня я чувствую себя хуже».
Я дошел до магазина художественных принадлежностей на Девяносто третьей улице и спросил женщину у входа, могу ли я поговорить с менеджером, потому что папа всегда так делал, когда у него был важный вопрос. «Я могу чем-нибудь помочь?» – спросила она. «Мне нужен менеджер», – сказал я. «Понимаю. Я могу чем-нибудь помочь?» – «Вы запредельно красивая», – сказал я, потому что она была толстая, и я решил, что ей это будет особенно приятно услышать, и еще для того, чтобы ей снова понравиться, хоть я и вел себя, как сексист. «Спасибо», – сказала она. Я сказал: «Вы просто звезда экрана». Она покачала головой, типа Ты чё? «Ладно», – сказал я, и показал ей конверт, и объяснил, как я нашел ключ, и как теперь пытаюсь найти замок, который он открывает, и как слово «Black» может что-нибудь означать. Я хотел знать все, что она может рассказать мне про черное, поскольку она наверняка является экспертом по цвету. «Ну, – сказала она, – не знаю, какой из меня эксперт. Но одно могу отметить: немного необычно, что слово «Black» написано красной ручкой».
Я спросил, что в этом необычного, потому что у папы всегда была под рукой красная ручка для «Нью-Йорк Таймс». «Иди сюда», – сказала она и подвела меня к витрине с десятью ручками. «Смотри». Она показала мне блокнот, который был рядом с витриной.
«Видишь, – сказала она, – большинство людей пишут название цвета той ручки, которую они пробуют». – «Почему?» – «Откуда я знаю. Небось какая-нибудь психологическая заморочка». – «Психологическая значит умственная?» – «Практически». Я над этим задумался, и мне было озарение, что если бы я захотел попробовать синюю ручку, то, скорее всего, написал бы слово «синий». «Не так-то просто сделать, как твой папа, – написать название одного цвета другим цветом. Не увсех получится». – «Правда?» – «А это еще труднее», – сказала она и написала что-то на следующей странице блокнота, и попросила меня прочесть это вслух. Она была права: прочесть оказалось еще труднее, потому что одна часть меня хотела произнести название цвета, а другая часть меня хотела произнести то, что им было написано. В итоге я не произнес ничего.
