— Ну, братцы, довольно слов. — Шеф благословляюще воздел длань. — Теперь я просто обязан выбить лирические сомнения из наших рациональных душ, иначе перестану себя уважать. А эмоции, девушка, сохрани для Джеральда. У него на них больше прав.

Ростик подпрыгнул, завис в метре от пола, скрестил руки на груди. Психологи ринулись к нему, спинами загородили от настойчивых Линкиных глаз.

— Я не хочу-у! — закричала девушка, утыкаясь Раллю в плечо. — Задержи их, Ралль. Запрети…

Ралль машинально погладил ее по голове — отстраненно, даже чуть равнодушно, как мимоходом утешил бы незнакомого плачущего ребенка. Он ничего не понимал. Какая-то стена вставала между ним с его работой и Линкой с эриниями. Стена становилась тем неразделимее, чем крепче втискивалась Линка в его плечо. Он нащупал на Линкиной шее тоненькую платиновую цепочку, на которой — он знал — висит серебряная скифская монетка. Накрутил цепочку на палец. Отпустил. Поверх тугого узла Линкиных волос смотрел и смотрел в “манин” экран.

Психологи раскачали Роську, метнули за окно. Кое-кто высыпал следом — снижались, кувыркались, приплясывали на лету. Но фигурка в профессорском свитере вытянулась, стремительно обогнала всех. Истошный вопль прорезал двор.

— Ого! Шеф в своем репертуаре.

— Что ни спуск, то экспромт!

— Ха-ха, в этот раз он даже клумбу не пощадил!

Роськино тело проломило зелень, скомкалось, врываясь в мягкую почву, смешалось с изломанными и опрокинутыми цветами. Медленно, в два движения выпростал головку с необлетевшими лепестками алый тюльпан…

Маргарита подлетела первой, повисела над клумбой, подняла к небу застывшее, без выражения лицо. “Маня” на весь экран выхватила ее потерянные глаза, в уголках которых быстро накапливались слезинки. И за эти вот глаза, за эти слезы Ралль сразу простил ей все ее дурацкие выходки. “. Обыкновенная баба, — подумал он. — Влюбленная, сентиментальная, гордая, а все равно баба!”

Как в замедленной съемке, беззвучно опрокинулся желтый кубик с отпиленной гранью. Эриния надломилась. И тихо повалилась на пол. Остальные уже лежали в марсианской пыли, бессильно разбросав на кусочке чужой планеты мохнатые листики-руки.

— Все. Доигрались, — бесцветно сказала Лина.

Она стерла что-то невидимое с лица и тяжело пошла прочь, мимо нехотя расступающихся психологов. Дверь отворилась, выпуская ее из лаборатории, долго не закрывалась.

— Прощайте, одинокие нестандартщики. Не обижайся, Ралль.

…Однажды она уже уходила. Справа была серая стена дома. Слева — стена деревьев. Асфальт слезился под ногами, мелким туманом сочились сумерки.

— Дай мне что-нибудь на память. Я должна быть сильной.

Он порылся в карманах: серебряная скифская монетка с портретом царя.

— Вот. Хочешь?

— Спасибо. Я повешу ее на цепочку. Как старинный медальон. — Она коснулась мокрой рукой его щеки: — Уходи. Ты первый, слышишь?

Он не ответил.

Линка повернулась. И пошла между стенами. Между домами. И между деревьями. Ветер качал провода, и фонари скорбно кивали в ритме ее медленных шагов. У одного фонаря был плохой контакт — маленькая искорка то вспыхивала, то гасла. Ралль смотрел на Линкину мальчишескую спину, на гладкие высоко подобранные волосы, на ее совсем не эталонные ноги. И слушал сердце. Когда боль стала невыносимой, Линки уже не было видно.

“И не надо. Не надо!” — убеждал он себя, насильно расслабляя мускулы лица, закаменевшие в гримасе улыбки.

И боль прошла. Остались только дождь и одинокая искорка.

Но тогда она уходила не навсегда. Еще не было эриний, не было предательства, не было любви, через которую необходимо перешагнуть.

Ралль сделал два шага к двери, остановился, обвел глазами лабораторию. Ничто не нарушило тишины. “Маня” смотала лабиринт, и Мими, цокая коготками, юркнул в норку, подобрал бесполезный хвост.

— Но почему, почему? — с силой произнес Эдик горбясь над пультом.

А какая разница, почему? Может, прохудились гермески. Или Ростик не уравнял поле. Или на долю секунды поверил Линкиной интуиции. Какая теперь разница? Причины — это дело не их лаборатории.

Огненные камышинки одновременно дрогнули, выпрямились, умоляюще свели свои говорящие листочки. Но Ралль видел одну — побелевшую, в опрокинутом желтом кубике, припорошенную высыпавшимся на линолеум красноватым марсианским грунтом. Роськина эриния совсем по-человечески не перенесла этой нелепой, случайной, невозможной в нашем мире и все-таки состоявшейся смерти.

…Их называли эриниями не в память о богинях мести. Но что-то от овеществленного проклятия в них, несомненно, было. Древние почитали эриний и как богинь раскаяния. Но совсем под другим именем.

Под каким — Ралль не вспомнил.