Но наиболее интересными были недавно полученные им сведения. Якви считались замечательным народом, с большими умственными способностями, и исключительно выносливым и сильным физически. Большинство из них знали испанский язык. Мужчины становились превосходными рудокопами и рабочими. Кроме того, они не хуже белых научались обращаться с различными машинами. Физически они были чудесно развиты и отличались редкой выносливостью. У шестидесятилетних стариков якви были здоровые, белые зубы и черные волосы. Эти люди пустыни могли пройти пешком в один день семьдесят миль, имея с собою только мешочек с пинолями. Четыре дня они могли обходиться без воды. Рассказывали также о бегунах племени, добившихся в беге невероятной быстроты и выносливости. Вспоминая огромный рост вождя, ширину его плеч и чудесные худощавые гибкие ноги, Монтес легко верил этим рассказам.

Пирец, намеренно разлучивший вождя с любимой женой и ребенком, поступил жестоко и низко. И теперь безотчетное чувство презрения и ненависти которое Монтес питал к маленькому офицеру, казалось, получило свое оправдание. Но, стараясь быть справедливым, Монтес сознавал, что поступок офицера только усилил ненависть, уже бывшую в нем.

Бразильцу казалось, что, присутствуя на площади, он уловил какое-то дурное предзнаменование, касающееся Пиреца. Один из молчаливых, сосредоточенных якви, вероятно, убьет этого украшенного эполетами отпрыска одной из богатейших фамилий Юкатана.

Монтес прочел это на лицах индейцев. Он жил среди отважных, легко проливающих кровь гаучо, и ему нетрудно было угадать угрозу, затаенную молчаливыми, озлобленными дикарями. И Монтес не старался скрыть от себя, что он не будет жалеть, если один из якви убьет расфранченного мексиканца.

В его жилах текла испанская кровь, и он не раз восхищался первобытными, кровожадными страстями гаучо; ему легко было заставить себя поверить предчувствию. Вождь якви очаровал его. Монтес решил узнать, куда будет отправлен этот гигант и не упускать его из виду.

В глубине Юкатана находились обширные бесплодные пространства, годные только для возделывания генеквена. Кроме дикого кустарника и генеквена, ничто не могло расти здесь. Известковая почва не задерживала влаги. Вода просачивалась сквозь поры известняка.

Тут и там, на протяжении многих миль, находились подземные пещеры, наполненные водой, и вблизи них обыкновенно красовались асиенда какого-нибудь богача-плантатора. Климат был жаркий и сырой, и для людей, привыкших к возвышенным местностям, он оказывался смертельным.

Плантации дона Санчо Пиреца, отца молодого лейтенанта, занимали пятьдесят тысяч акров. Они примыкали к ста тысячам акров владений донны Изабеллы Мендоса. Тщеславный старик дон Санчо мечтал о том, чтобы слить эти плантации и таким образом сделаться самым крупным промышленником страны. Для этой цели он давно уже добивался для своего сына руки прекрасной дочери донны Изабеллы.

Гигант-индеец Якви, которого молодой Пирец так жестоко разлучил с женой, оказался в группе пленников, назначенных офицером для работы на плантациях его отца.

На ночь индейцев сковали по рукам и, словно стадо диких зверей, загнали в ограду, охраняемую вооруженной стражей. На рассвете их отправили на поля генеквена. За целый день каждый из них получал в пищу только один ломоть скверного сырого хлеба.

Когда более слабые из пленников начинали отставать в работе, их подгоняли ударами кнута.

Якви знал, что он никогда уже не увидит жену и ребенка, никогда не услышит о них, не узнает, что стало с ними. Он работал как каторжник. Учитывая его силу и выносливость, его назначали на самую тяжелую работу. И он знал, что это будет продолжаться до тех пор, пока он не свалится с ног.

Якви должен был срезать волокнистые листья генеквена. С широким изогнутым ножом ходил он среди бесконечных линий столетних растений, срезая нижние круги листьев. Листья, срезанные с одного дерева, были так тяжелы, что ему приходилось относить их к ближайшей ручной повозке. Остальные индейцы возили эти повозки по аллеям, собирая груз.

Куда бы ни обращал Якви взгляд, всюду простиралась обширная зеленая пустыня и туманный, словно окрашенный медью горизонт, изрезанный остриями огромных, напоминающих пики листьев. Он родился и вырос среди гористых плоскогорий, далеко на севере, где холодный утренний воздух румянил лицо, а солнце в полдень едва успевало согреть тело; где были травы и вода, цветы и деревья, где зияли красные каньоны, и темные вершины вонзались в небо. Здесь темной, душной, сырой ночью он был закован в цепи, а на весь длинный день отдавался во власть жестокого солнца на плантациях, где носились испарения генеквена, где дыхание становилось стесненным, воспалялись глаза, а голые ноги делались похожими на исковерканные копыта.

Наступило время, когда Монтес заметил, что Якви перестал обращать свое лицо к северу,– стране, которую ему уже не суждено было увидеть. Он не отдавался больше бесплодным мечтам. Он знал, что его жена и ребенок умерли. Так как что-то умерло в его душе, и он стал слышать странные, тихие голоса. Он прислушивался к ним, и кровь его закипала. Он работал и ждал.

Ночью, в густо набитом грязном шалаше, куда легко проникала сырость тропических рос и где вокруг него были только безмолвные распростертые тела измученных индейцев, он лежал с открытыми глазами и ждал целыми часами, пока, наконец, беспокойный сон не овладевал им. Днем, на полях генеквена, где раскаленный ветер кружился среди деревьев, слушая стоны разбитых, изнемогающих товарищей, он ждал с терпением, свойственным якви.

Он видел, как били плетьми и морили голодом его людей. Он видел, как, измученные, сжигаемые палящими лучами солнца, они теряли последние силы, умирали под огромными генеквенами, а их трупы бросали в канавы с жидкой известью. Один за другим они погибали, и новые пленники занимали их места. Якви узнавал индейцев других племен. Но они не узнавали его. Он сильно изменился. От него остался один остов прежнего вождя якви. Он не рассказывал новичкам о пытке, ожидавшей их. Казалось, он был немой. Он только ждал, и, чем ужаснее становились страдания его друзей, пламя ненависти с каждым днем все ярче разгоралось в нем. Он видел, как они умирали, и как начинали гибнуть новые товарищи. Они были обречены. Их будут подгонять плетьми до тех пор, пока они не свалятся с ног. Тогда другие займут их места, и, наконец, не останется больше ни одного якви. Солнце его народа зашло.

Якви и их товарищи по работе имели один день отдыха. Но и тогда они не были свободны. Постоянно их окружали солдаты и надсмотрщики. В воскресенье происходил бой быков в одном из огромных коралей асиенды. В этот день Якви исполнял еще добавочную работу. Монтес заметил, что индеец всегда с нетерпением ожидал этого дня. Сын старого дона, лейтенант Пирец, приезжал из города, чтобы присутствовать при бое быков. И в мрачной душе Якви укреплялись терпение и надежда.

Якви помогал убирать с арены издыхающих лошадей с распоротыми животами и засыпал песком свежие кровавые пятна. Часто Монтес замечал, что индеец смотрит на переполненные места для зрителей, откуда седой старик дон Санчо и его семья наблюдали зрелище. Там сидели красивые, темноглазые женщины с белым кружевом, наброшенным на волосы. Лейтенант Пирец склонялся к сеньорите. Индеец наблюдал за нею со странным, напряженным вниманием. Казалось, ее не трогали усилия пикадоров разъярить быка для вооруженного шпагой матадора. Когда он появился, сеньорита оживилась. Но только кровь, окрасившая сияющее лезвие, заставила ее обнаружить всю страстность своей натуры.

Наконец Якви перевел взгляд на темное надменное лицо молодого Пиреца. Монтес видел, как преобразился в этот момент облик вождя-великана… Когда Якви отвернулся, разве он не прочел в красном зареве вечернего солнца, в красном блеске окровавленного песка обещания о возмездии? Монтес понял, что, если Якви проживет еще некоторое время, произойдет то, что он давно предчувствовал. А смерть, очевидно, была далека от индейца. Суровая пустыня закалила его жизненные силы. А в его глазах навсегда запечатлелся грубый толчок Пиреца, разлучившего его с женою и ребенком.