– Понимаете вы, что я хочу сказать? – спросил он, сильно встряхнув ее за плечи и мрачно глядя на нее.

– Нет! – Она сделала попытку сбросить с себя его руки, но тем сильнее и крепче он держал ее.

– Сколько вам лет?

– Мне? Семнадцать, – ответила она. Ложь легко слетела с этих губ, всегда ненавидевших всякую фальшь.

– Семнадцать? – удивленно воскликнул он. – Честное слово?

Вместо ответа она презрительно закинула голову.

– А я считал вас за женщину, по крайней мере, лет двадцати пяти, но никак не меньше двадцати двух. Семнадцать при такой фигуре! Совсем девчонка, ребенок! Ведь вы же еще ничего не понимаете!

И, почти оттолкнув ее, точно сердясь не то на себя самого, не то на нее, он пошел к лошадям. Жанна направилась к хижине. После этого первого столкновения и пережитого напряжения Жанна почувствовала во всем своем теле полную разбитость. Но тем не менее она поняла, что хорошо закинула петлю, и ее душевное равновесие сразу же восстановилось.

Дикий вид места ее заточения странно очаровывал ее. Под бальзаминовым деревом лежали два больших плоских камня, исполнявших, очевидно, роль скамеек, возле которых пробегал быстрый, неширокий ручеек. На стволе дерева Жанна заметила что-то белое и, подойдя ближе, увидела червонный туз, пригвожденный к коре несколькими пулями. Каждая отдельная дырочка касалась красного сердечка, но один выстрел пронзил его насквозь. Под этой дырочкой стояло грубо нацарапанное карандашом имя «Гульден». Когда Джим Клэв напугал ее именами Келса и Гульдена, ей и в голову не пришло, что дело идет о настоящих людях, с которыми ей придется встретиться и пережить столько страхов. Теперь же она была пленницей одного их них. Ей захотелось расспросить Келса, что представляет собою этот Гульден.

Блокгауз походил на коробку без окон, без печи; пол его был устлан сухими и полусгнившими ветвями бальзамина. Едва заметная тропинка шла от хижины вдоль ложбины. Жанна поняла, что эта дорога уже несколько месяцев не видала ни одной лошади. Келс в самом деле хорошо выбрал место, запрятав ее в этой дыре. Только индеец мог бы проследить весь путь Келса, друзьям же никогда не отыскать ее в этой западне.

Долгая езда давала себя знать. Жанна разгорячилась. Вся она была покрыта пылью, руки расцарапаны, волосы растрепаны, юбка разорвана. Подойдя к своему седлу, она открыла потайной карман и пересчитала свои вещи. Их было немного, но теперь, принужденная жить в такой глуши, она очень их ценила. Достав полотенце, мыло и гребенку, она пошла к ручью и, засучив рукава, принялась приводить себя в порядок. Ловкими пальцами расчесав волосы, она сделала ту прическу, которую носила, когда ей было всего шестнадцать лет. Затем решительно направилась к Келсу, распрягавшему тем временем лошадей.

– Давайте я помогу вам приготовить ужин! – сказала она.

Стоя на коленях среди беспорядочно разбросанных по земле пакетов, он удивленно поднял на нее глаза; оглядев сперва ее прекрасно округленные, сильные, с нежным загаром руки, он остановился на ее лице, порозовевшем от усердного омовения ключевой водой, и воскликнул:

– Алло! Вы прямо прелесть, что за девушка!

Эти слова были сказаны с таким простым восхищением, безо всякой тени двусмысленности, что будь он даже сам дьявол во плоти, то и тогда этот комплимент можно было бы спокойно принять, просто как дань красоте и молодости.

– Рада слышать это, но, пожалуйста, не говорите мне этого слишком часто, – просто ответила она и с деловитым видом быстро принялась помогать ему развязывать тюки. Когда все было приведено в порядок, она замесила тесто на лепешки, а он стал разводить костер. Он больше подчинялся ее ловкости, чем желанию помочь ей. Говорил он мало, но подолгу смотрел на нее и временами впадал в задумчивость. Положение было ново и странно для него. Иногда Жанна читала его мысли, но порой он становился для нее загадкой. Она хорошо сознавала, какое впечатление оказывает на него ее присутствие. С руками, запачканными мукой, склонившаяся над сковородкой, она знала, насколько такая женщина способна удивить мужчину. Вместо разбитой, расслабленной и тоскующей по своему дому девушки она показывала себя человеком с выносливой, богатой душой, который не падает духом даже в самую критическую минуту.

Вскоре они сели друг против друга и, скрестив ноги, принялись за ужин. Жанне все казалось сном, но она знала, что этот сон превратится в явь. Постепенно любезность исчезла с лица Келса и уступила место некоторой сухости. Он обращался к ней только тогда, когда подавал ей что-нибудь из еды: мясо, кофе или хлеб. После ужина он ни за что не разрешил ей вымыть сковородки и горшки и всю эту работу выполнил сам.

Жанна снова пошла под дерево и села невдалеке от костра. Вся ложбина наполнилась пурпурными сумерками. Высоко на острой скале догорал последний луч заката. Ни ветерка, ни звука, ни малейшего движения. Жанна задумалась. Где мог сейчас находиться Джим Клэв? Как часто проводили они вместе такие вечера. Она вновь почувствовала гнев против него и, сознавая свою вину, по-прежнему обвинила одного его. Затем ей вспомнился дом, дядюшка и ее добрая тетка. Ах, как много у нее причин для горя! За этих дорогих ей людей она гораздо больше печалилась, чем за самое себя. На мгновение ее мужество ослабело. Беспомощная, растерявшаяся, раздавленная внезапным чувством горя и страха, она опустила голову на колени и закрыла лицо. Слезы принесли ей облегчение. Она забыла о Келсе и о той роли, которую решила играть. Но едва только его рука грубо коснулась ее, как она уже вновь овладела собой.

– Эй! Никак вы плачете? – сурово спросил он.

– А вы думали, смеюсь? – ответила Жанна, поднимая к нему свои полные слез глаза.

– Сейчас же перестаньте.

– Я не… не могу иначе – я… должна немного поплакать. Я вспомнила свой дом, людей, заменявших мне отца и мать с самого раннего моего детства. Я плакала… не о себе. Они там будут очень несчастливы. Меня очень любили…

– Ваши слезы все равно ничему не помогут.

Тут Жанна встала: вся ее искренность и непосредственность исчезли. То снова была женщина, задумавшая глубокую и хитрую игру.

Близко склонившись к нему, она прошептала:

– Любили ли вы когда-нибудь? Была ли у вас сестра, такая же девушка, как я?

Ни слова не сказав, Келс большими шагами удалился в темноту.

Жанна осталась одна. Она не знала, верно ли она истолковывает сейчас его настроение. Однако она все же надеялась, что ее слова разожгут в его сердце последнюю искорку доброты и сострадания. Лишь бы ей только удалось скрыть от него свой страх, свое отвращение к нему и его планам!

Боясь темноты, она развела яркий огонь. Воздух заметно посвежел. Сделав себе из седла и одеяла удобное сиденье, она примостилась на нем и принялась поджидать Келса. Вскоре в траве раздались шаги, и из темноты вышел Келс с вязанкой дров на плече.

– Ну как, справились вы со своим горем? – спросил он, подойдя к ней.

– Да!

Нагнувшись к ярко пылавшему в темноте углю, он зажег свою трубку и тоже сел поближе к огню. Освещенный красным светом пламени он выглядел менее грозным, жестоким и порочным. Он начал расспрашивать Жанну, где она родилась, и, получив ответ на один вопрос, уже задавал второй. Так продолжалось до тех пор, пока Жанна не догадалась, что его не столько интересуют ее ответы, сколько ее присутствие, голос, ее личность. Она поняла его одиночество и тоску по звуку человеческого голоса. От своего дяди она слышала, что люди, обреченные жить в глуши из-за работы, заблудившиеся или же скрывающиеся нарочно, по ночам охвачены глубокой грустью и в золе костров нередко склонны увидеть близких и милых сердцу людей. Ведь как-никак, а Келс тоже был человеком.

И Жанна болтала с ним, как никогда еще в своей жизни. Весело и охотно рассказывала она ему о своем детстве и юности, обо всех своих радостях и горестях, вплоть до того момента, как она попала в Кэми Хоудли.

– В Хоудли у вас остался какой-нибудь любовник? – спросил Келс, немного помолчав.