— Ребята, не будьте так мрачны! Все произойдет в доли микросекунды. Чувство страха у человека возникает минимум за одну десятую секунды. Чувство боли — за полсекунды. Значит, если что случится, то вы ничего не успеете почувствовать. Галя, если тебя ущипнуть за нос — а ты это почувствуешь только через десять лет, — ты очень рассердишься?

— Ты все шутишь! Лучше еще раз включи плавную регулировку!

— Ага, дрожите, атланты! Геркулесы мысли! Все вы у меня в руках. Вот ошибусь ненароком, и машина сразу выдаст на-гора десять тысяч миллиардов. Вот будет фейерверк!

Ровно в пять вечера Феликс уходил в плавательный бассейн, а мы все оставались, чтобы еще раз проверить работу всех систем установки.

В день испытания мы собрались в пультовой вокруг профессора Громова. Он сам проверил измерительные приборы, по нескольку раз включал и выключал электронные реле, просмотрел монтаж блокировки и затем, вздохнув, сказал:

— Можно начинать.

По тому, как он это сказал, всем стало ясно, что иначе и быть не может. Нужно начинать. Через этот эксперимент обязательно нужно пройти. Если его не поставим мы, его обязательно поставят другие. Каждый из нас внезапно почувствовал жесткую логику научного исследования.

Мы расселись по своим местам вдоль главной панели управления.

— Инструкцию комиссии Академии наук помните? — спросил Алексей Ефимович.

— Да…

— Повторяю еще раз. Если поток античастиц превысит десять в пятой степени в секунду на квадратный сантиметр, опыт прекращается. Это в первую очередь относится к вам, Виктор, — обратился он ко мне, — вы следите за сцинтиляционными счетчиками и за пузырьковой камерой.

Я кивнул.

— Начали.

Разгон электронов начинался со ста миллиардов электроновольт. Силовые трансформаторы находились за пределами пультовой, и поэтому мы не слышали обычного в подобных случаях гула. По мере нарастания энергии мягко щелкали реле, каждый их щелчок указывал на то, что пройдена очередная декада значений энергии. При пятистах БЭВ вздрогнула стрелка счетчика мезонов, затем зашевелились указатели количества рождаемых гиперонов, вскоре начала мигать неоновая лампочка на счетчике античастиц.

— Началось, — прошептал я.

Громов застыл у энергометра.

— Что вы медлите, Феликс? — воскликнул он раздраженно. — Ведь сейчас мы проходим хорошо исследованную область энергий. Ничего здесь интересного нет. Давайте сразу тысячу БЭВ.

— Будь что будет! — сказал Феликс и скачком перепрыгнул через несколько десятков декад энергии.

— Стой! — скомандовал Громов. — Виктор, что у вас?

— Сто сорок античастиц в секунду.

— Хорошо. Пошли дальше. Теперь плавно. Давайте совсем плавно…

Это уже была неизведанная область. Тысяча пятьсот, тысяча пятьсот двадцать… пятьсот двадцать пять…

— Виктор, докладывайте ваши показания непрерывно.

— Двести пять в секунду… Двести десять… Ого, появились антигипероны!

— Сколько?

— Пока… Пока только сорок, сорок семь!

— Стоп!

Приборы замерли на фиксированных цифрах.

— Какая энергия? — хрипло спросил Валентин.

— Тысяча шестьсот сорок БЭВ… Вроде живы…

Громов обошел все приборы, затем снова остановился у энергометра и скомандовал:

— Пошли дальше, Феликс. Только я прошу вас не острить.

Последнее значение величины потока античастиц было тысяча восемьсот девяносто. После этого громко щелкнуло реле блокировки и стрелки приборов медленно поползли к нулю. Ускоритель выключился.

— В чем дело?

Громов нервно потирал руки.

— Что случилось, Алексей Ефимович?

Он нагнулся над металлической сеткой, закрывающей реле блокировки, и процедил сквозь зубы:

— Н-не имею понятия… Странно. Давайте начнем сначала…

Феликс перевел верньер на сто БЭВ и включил мощность. Но приборы бездействовали. Реле блокировки оставалось выключенным.

— Похоже на то, что ускоритель вышел из строя…

Через несколько минут, натянув защитные комбинезоны, все мы были на дне колодца. На стенках ярко горели электрические лампы, освещая черный корпус ускорителя. Его острый нос, окруженный со всех сторон счетчиками и камерами, упирался в бетонированную стену. Все было так, как час тому назад. Не дожидаясь приказания, Феликс отвинтил боковые гайки и снял корпус.

— Здесь порядок. Вакуум десять в минус тринадцатой…

Мы несколько раз обошли грозную машину, стараясь подметить самое ничтожное нарушение ее устройства.

— Может быть… — начал было Громов, как вдруг послышался голос Гали Самойловой, склонившейся над дюзой инжектора:

— Вот в чем дело, смотрите!

То, что я увидел, заставило меня вздрогнуть. На конце отполированного графитового конуса висела огромная черная капля. Она застыла на тоненькой ниточке, не успев сорваться и упасть на пол. До этого я никогда не видел плавленого графита.

— Удивительно, — прошептал Алексей Ефимович. — Это что-то новое.

Мы долго молчали, глядя на блестящую массу, свисавшую с конца дюзы. Наконец я не выдержал и спросил:

— Что же мы будем делать?

Громов посмотрел на меня с недоумением.

— Как что? Повторим опыт. Срочно замените дюзу и инжектор.

В этот день точно таким же образом были выведены из строя еще три дюзы. Они начинали плавиться при энергии в тысяча девятьсот миллиардов электроновольт…

— Дотянуть бы до двух тысяч миллиардов, — мечтательно шептал Феликс. — Любопытно, как выглядит сплав из бетона, стали, никеля, кварца, керамики и графита.

Алексей Ефимович посмотрел на него строгими глазами.

— Я вам запретил острить, Феликс. Тащите сюда телевизионную камеру.

Опыты мы возобновили только через два дня. Как-то вначале мы не предусмотрели возможности установить в колодце телевизионную камеру, потому что никаких зримых эффектов никто не ожидал. И вот теперь нам пришлось провозиться двое суток и установить камеру так, чтобы можно было наблюдать, что делается возле дюзы, когда энергия частиц достигает критического значения.

Во время следующего опыта Феликс перескочил через весь диапазон малых, средних и высоких энергий и начал сразу с тысячи БЭВ, По мере того как стрелка энергометра приближалась к двум тысячам, на экране телевизора стала возникать удивительная картина. Вначале на конце дюзы появилась крохотная искра, как при электричестом разряде. Искра разгоралась все ярче и ярче, пока не запылала, как вольтова дуга. Она светилась так сильно, что, как это всегда бывает при передаче ярких источников света по телевидению, на экране вокруг нее образовался черный ореол, заслонявший все детали картины. Чтобы его устранить, профессор Громов приказал поставить перед объективом камеры плотный нейтральный светофильтр.

Это случилось, когда мы начали десятый по счету эксперимент. В пультовой в углу возле реле блокировки лежала груда расплавленных графитовых дюз.

Я никогда не забуду того, что мы увидели на экране телевизора, когда начался десятый эксперимент.

— Обратите внимание, — прошептал Громов, — черный ореол вокруг дуги не исчез!

— Наоборот, он стал более четким и даже… Смотрите, смотрите!

Каменин ухватился за экран телевизора, а затем поднял руку и дрожащим пальцем провел по темно-серой полоске, по диаметру пересекавшей черное пятно вокруг мерцающего пламени. Вначале никто ничего не понял. После Феликс закричал:

— Дыра!!! И в дыре что-то…

— Нет, не дыра! Это зеркало! В нем отражается дюза и…

В это мгновение блокировка снова сработала, и все исчезло.

Мы в недоумении посмотрели друг на друга. Неужели это так? Неужели это и есть то самое «окно», о котором писали фантасты?

Бледный и взволнованный Громов первый пришел в себя.

— Нужно сделать инжектор и дюзу из более тугоплавкого материала. Все, что происходит на экране телевизора, необходимо заснять на кинопленку.

Прошло еще два дня в лихорадочной подготовке к очередному эксперименту. Теперь сопло, из которого выбрасывались частицы, было изготовлено из специального сплава вольфрама и родия. Перед экраном телевизора появилась многокадровая киноустановка с чувствительной контрастной пленкой. Приемную телевизионную камеру установили так, что ее объектив был нацелен на дюзу ускорителя и на пространство вокруг нее.