Всю стену напротив камина занимало огромное окно. Оно поднималось от подоконника, на котором лежали мягкие подушки, почти до самого потолка. Небольшие пластинки хрустального стекла были вставлены в свинцовый переплет. Из окна, если сидеть на подоконнике, открывался вид на сад и склон холма. Видна была полоска лужайки, затененной молодыми дубками; вокруг каждого дерева был кружок тщательно взрыхленной земли, на котором росли большие цинерарии, с таким грузом цветов, что стебли клонились долу; цветы были всех оттенков – от пурпурного до ультрамаринового. На краю лужайки выстроились фуксии, похожие на маленькие рождественские елочки. Перед фуксиями раскинулся неглубокий бассейн, наполненный водой до самых краев, на что была своя, весьма веская причина.

Сразу же за садом начинался склон холма, покрытый дикими зарослями. Если вы не побывали перед фасадом дома, вам не догадаться, что он стоит на окраине города, а не в сельской местности.

Мэри Теллер, ныне миссис Гарри Е. Теллер, знала, что и окно и сад были именно такими, какими им надлежало быть, и ее уверенность в этом имела свою весьма вескую причину. Не она ли много лет тому назад выбрала место для дома и сада? Не она ли тысячи раз представляла себе, какими будут дом и сад еще тогда, когда это место было пустырем у подножия холма? Не она ли в течение пяти лет поглядывала на каждого интересовавшегося ею мужчину, стараясь представить себе, каков он будет в сочетании с садом? При этом ее занимал не вопрос: «Понравится ли такой сад этому человеку?» – а скорее другое: «Понравится ли саду такой человек?» Ибо сад – это была она сама, а ей все-таки хотелось выйти замуж за кого-нибудь, кто придется по душе.

Когда она познакомилась с Гарри Теллером, он, кажется, понравился саду. Сделав предложение, он угрюмо, как это бывает у мужчин, ждал ответа и был немного удивлен, когда Мэри вдруг принялась пространно описывать и большое окно, и сад с лужайкой, дубками и цинерариями, и дикие заросли на склоне холма.

– Да, разумеется, – сказал он без особого энтузиазма.

– Вы думаете, что все это глупости? – спросила Мэри.

Он по-прежнему мрачно ждал ответа на свое предложение.

– Нет, почему же…

И тогда она вспомнила, что он сделал предложение, дала согласие быть его женой и позволила поцеловать себя.

– В саду мы сделаем маленький цементный бассейн, – продолжала она, – и вода в нем будет как раз на уровне лужайки. Вы знаете, почему? Ну, вы даже не представляете себе, сколько птиц на том холме: овсянки, дикие канарейки, краснокрылые дрозды, конечно, воробьи и коноплянки, и много перепелок. Они, безусловно, будут слетать с холма и пить из бассейна, правда?

Она была очаровательна. Ему захотелось поцеловать ее еще раз, и потом еще, и она позволила.

– И фуксии, – сказала она. – Не забудьте фуксии. Они похожи на маленькие тропические рождественские елки. Мы будем каждый день сгребать дубовые листья, чтобы лужайка была чистая.

Он рассмеялся.

– Вы маленькая смешная сумасбродка. Еще ничего не куплено, даже дом не построен, и сад не посажен, а вы уже беспокоитесь, как бы дубовые листья не засорили лужайку. Вы прелесть. Вы вызываете во мне что-то вроде… голода.

Это ее немного испугало. На лице появилась недовольная гримаска. Тем не менее она позволила ему поцеловать себя еще раз, велела идти домой, а сама пошла к себе в комнату, где у нее стоял маленький голубой письменный столик и на нем – тетрадка, в которой она вела записи. Она взяла ручку, сделанную из павлиньего пера, и принялась писать без конца одно и то же: «Мэри Теллер». Впрочем, несколько раз она написала «Миссис Гарри Е. Теллер».

Все было куплено, дом построен, и они поженились. Мэри тщательно вычертила план сада, и когда рабочие стали разбивать его, она не отходила от них ни на минуту. Она точно знала, что должно быть посажено на каждом дюйме земли. Для рабочих, выполнявших цементные работы, она нарисовала очертания бассейна. Он должен был иметь форму сердца, гладкое дно и пологие края, чтобы птицам легче было пить воду.

Гарри наблюдал за ней с восхищением.

– Кто бы подумал, что у такой хорошенькой девушки окажется такая деловая хватка? – говорил он.

Это нравилось ей. Она пришла в такое хорошее расположение духа, что однажды сказала:

– Ты можешь посадить в саду, что тебе нравится, если хочешь.

– Нет, Мэри, мне больше нравится смотреть, как ты воплощаешь свои замыслы. Делай все по-своему.

Она любила его за это, и в конце концов сад был ее детищем. Она сама его выдумала, сама создавала его и так заботливо подбирала все краски. И действительно было бы нехорошо, если бы, например, Гарри захотел посадить цветы, которые не подходят по тону.

Наконец лужайка зазеленела, а под дубками в закопанных горшочках зацвели цинерарии. Маленькие деревца фуксии были доставлены и высажены так осторожно, что не завял ни один листочек.

Подушки на подоконнике были из яркой невыцветающей ткани, потому что солнце светило в окно добрую половину дня.

Мэри дождалась, когда все было закончено, все выполнено так, как она себе представляла, и однажды вечером взяла за руку Гарри, вернувшегося из своей конторы, и усадила на подоконнике.

– Вот видишь, – тихо сказала она. – Все получилось так, как я хотела.

– Красиво, – сказал Гарри. – Очень красиво.

– Мне даже грустно, что все кончилось. А вообще я рада. Мы ничего не будем менять в саду, правда, Гарри? Если куст погибнет, – мы посадим точно такой же и на прежнее место.

– Смешная маленькая сумасбродка, – улыбнулся он.

– Видишь ли, я думала об этом так долго, что это стало частью меня. Изменить что-либо – значит оторвать кусок моего сердца.

Он протянул руку, чтобы приласкать Мэри, но так и не дотронулся до нее.

– Я очень люблю тебя, – сказал он и, помолчав, добавил: – И боюсь.

Она улыбнулась.

– Ты? Боишься меня? Что же тебя пугает во мне?

– Ну, ты какая-то недотрога. В тебе есть что-то загадочное. Должно быть, я и сам не знаю, что именно. Ты вроде своего сада… неизменяемая. Да, именно такая. Я боюсь ходить по саду. Боюсь потревожить твои растения.

Мэри была довольна.

– Милый, – сказала она. – Ты позволил мне делать все, что я хочу. Благодаря тебе сад стал моим. Да, да, милый!

И она позволила ему поцеловать себя.

Он гордился ею, когда люди приходили к ним обедать. Она была так хороша, держалась так уверенно – словом, была безупречна. Ее вазы с цветами были изысканны, но она говорила о саде скромно, как бы стесняясь, почти так, как говорила бы о себе самой. Иногда она водила гостей в сад.

– Не знаю, будет ли она счастливой, – говорила Мэри, показывая на фуксию, словно растение было человеком. – Ей пришлось давать усиленное питание, прежде чем она освоилась.

Она улыбалась своим мыслям.

Во время работы в саду она была восхитительна. На ней было яркое ситцевое платье, довольно длинное, но без рукавов. Она где-то раздобыла старомодную панамку. Руки ее были защищены плотными перчатками. Гарри любил наблюдать, как она расхаживает с мешочком и совком и сыплет удобрения под цветы. Ему нравилось выходить вместе с ней по ночам уничтожать слизней и улиток. Мэри держала фонарь, а действовал сам Гарри, он давил слизняков и улиток, превращая их в липкую, скользкую массу. Он знал, что ей, наверно, противно смотреть на это, но фонарь ни разу не дрогнул в ее руке. «Храбрая девочка, – думал он. – За этой хрупкой красотой скрывается выдержка. Она даже охоту на вредителей умеет превращать в увлекательное занятие».

– Вон большая, ползет и ползет, – говорила она. – Она хочет съесть этот большой цветок. Убей ее! Убей скорей!