Упрек был заслуженный, и я прикусила язык.

– Ты прав. Огромное спасибо. Честно. Не злись, ладно?

Он вздохнул:

– Да ладно, ты не виновата. Ты просто запуталась. В общем, мне прислали данные по тем двум женщинам из больницы, я отправлю тебе по факсу.

– Спасибо, честное слово, я у тебя в долгу.

– Никаких долгов, давай лучше вместе работать.

Я засмеялась.

– Я серьезно, – сказал он.

Я была почти уверена, что Бренда Фесслер, младшая из женщин – мама Бобби. Я знала, что его усыновили через Службу еврейских семей, а фамилия Фесслер казалась еврейской. К тому же, по-моему, девятнадцатилетняя девушка скорее отдаст ребенка на усыновление, чем двадцатишестилетняя. Согласно досье она проживала в Рено, штат Невада. Я набрала номер, указанный на факсе, но телефон не отвечал. Я барабанила пальцами по столу, раздраженная молчанием. Потом подумала – какого черта, я могу позволить себе потратить девяносто центов, и позвонила в справочную. В списке Бренды Фесслер не оказалось, зато нашелся Джейсон Фесслер. Я рискнула набрать его номер. После первого же гудка трубку сняли, и мне ответил бодрый мужской голос. Не слишком рассчитывая на успех, я спросила Бренду, и мужчина крикнул: «Эй, мам! Тебе уже звонят по моему телефону! Держи трубку, давай мне ребенка».

– Алло? – голос оказался такой же звонкий и радостный, как у мужчины. Я понадеялась, что это именно та женщина, которая нужна.

– Здравствуйте, надеюсь, вы сможете мне помочь. Я ищу мать ребенка, родившегося в Мемориальной больнице Хаверфорда 15 февраля 1972 года.

– Опять?

– Простите?

– Около месяца назад звонил приятный молодой человек и спрашивал то же самое. Он родился в этот день и разыскивал свою мать. Вы насчет того же ребенка?

– Да.

– Я могу сказать вам то же, что и ему. Очень жаль, но он не мой сын. Мой Джейсон родился в Мемориальной больнице Хаверфорда 15 февраля 1972 года, и сейчас он здесь. Вы звоните к нему домой, и у меня на руках его сын, Джейсон-младший, ему полгода. Он просто куколка. Правда ведь? Ты моя любимая куколка. – Я поблагодарила счастливую бабушку за внимание и повесила трубку.

Остается Сьюзен Мастерс. Мастерс – ее девичья фамилия, а по мужу она Салливан. Меня смущало то, что замуж она вышла в 1968-м, за четыре года до рождения Бобби. Однако дата рождения и номер страховки совпадали. В больнице Сьюзен Салливан почему-то назвала девичью фамилию. Возможно, она собиралась отдать ребенка на усыновление и хотела остаться неизвестной.

Салливаны по-прежнему жили в Лос-Анджелесе, в Тихих Аллеях, небольшом красивом городке к северу от Санта-Моники. Я набрала номер, и почти сразу же ответил женский голос.

– Здравствуйте, мне нужна Сьюзен Салливан.

– Я слушаю. – Мне показалось или в ее голосе сквозило подозрение?

– Миссис Салливан, я ищу мать мальчика, родившегося в Мемориальной больнице Хаверфорда 15 февраля 1972…

Трубку повесили прежде, чем я договорила, и окончание фразы повисло в воздухе. Я набрала снова, в надежде, что нас просто разъединили, но к телефону никто не подошел. Сьюзен Мастерс Салливан не желала быть найденной. Но ее нашли. Я собиралась встретиться с ней и выяснить, что ей известно о смерти Бобби, независимо от того, хотела она меня видеть или нет.

К сожалению, еще надо было забрать Руби из сада. Исаак, который дремал все то время, что я говорила, даже не пошевелился, когда я взяла его на руки и отнесла в машину. За первые четыре месяца своей жизни он спал не больше двадцати минут, в результате чего я превратилась в круглую дуру, а мой брак подвергся тяжелому испытанию, такого мы не переживали ни до, ни после. А сейчас и духовой оркестр его не разбудит.

Я всего на семь минут опоздала в сад – мой рекорд; тем не менее дочь недовольно постукивала ногой по полу, сложив на груди тонкие руки. Сделав вид, что не замечаю ее раздражения, я сказала:

– Пойдем, солнышко. Я отвезу вас с Исааком домой, играть с папой.

– Почему? Я хочу играть с тобой.

– Извини, Руби, у меня дела.

– Что ты будешь делать?

Не могла же я сказать: «Расследовать убийство», поэтому объяснила, что пойду на вечеринку.

Видимо, она осталась довольна.

Почему-то я ожидала, что Сьюзен Салливан живет в маленьком симпатичном доме с верандой, на окаймленной деревьями улице. Увидев адрес, я сразу поняла, что ее дом не из дешевых, но при теперешней инфляции на рынке недвижимости даже небольшие коттеджи в Тихих Аллеях продаются за миллион баксов. Чего я не ожидала, так это дворца, который находится так далеко от шоссе, что на пути к нему стоит указатель «частная дорога». Я не ожидала, что там будет подъездная аллея из розового гравия, газоны и сады, насколько хватает глаз (по крайней мере, до рядов благоухающих эвкалиптов по границе участка). Из-за виллы с розовой отделкой виднелся облицованный мрамором бассейн. Я съежилась, когда колеса моего «вольво» раскидали аккуратный слой гравия и нарушили идеальную окружность дороги.

Богатые люди меня нервируют. Я порылась в сумочке, нашла старую помаду и аккуратно накрасила губы. Еще хотелось бы скрыть три прыща, которые красовались на подбородке. Я в очередной раз обругала Бога Прыщей, который не дал мне ни минуты передышки между подростковыми угрями и возрастными морщинками. Сначала у меня была одна проблема, потом стало две, и ни единого дня с гладкой кожей.

Я поправила свои короткие кудри. Хорошо хоть корни подкрасила. На моих бриджах цвета хаки темнело пятно от шоколадного молока, но я твердо решила на него не смотреть. Я была готова взглянуть, как живут избранные.

Я нажала на кнопку, и по дому разнесся звон колокольчиков. Дверь открыла пожилая мексиканка в простом сером халате.

– Что вам угодно? – спросила она.

– Buenos dias. Estoy buscando la secora de la casa, Mrs. Sullivan.[4]

Женщина одарила меня широкой улыбкой, подсвеченной как минимум четырьмя серебряными зубами с одной стороны рта. Она провела меня в округлый холл, без умолку болтая по-испански, но лимит моих познаний был исчерпан. Потолок в холле возвышался не менее чем на двадцать-тридцать футов, по центру находился витраж, который отбрасывал цветные блики на мраморный пол и винтовую лестницу.

Через несколько секунд вернулась горничная. Впереди нее шла высокая блондинка в белом теннисном платье с зеленой окантовкой. Короткие крашеные волосы были рыжеватого оттенка, будто она хотела выглядеть, как в молодости. Но она выглядела не как загорелая блондинка с пляжа Калифорнии, а как бледная светловолосая англичанка. Такая поблекшая миловидность часто встречается у женщин подобного типа. Наверное, в свое время она была красавицей, но потом кожа стала дряблой, подбородок обвис. Хотя нос ее остался острым и резко очерченным. Близко посаженные бледно-голубые глаза беспокойно взглянули на меня, как будто она знала обо мне и с трепетом ожидала моего приезда.

– Чем могу служить? – Ее слова прозвучали так, словно на самом деле она хотела вышвырнуть меня из дома.

– Миссис Салливан, я не хочу доставлять вам неприятности, и мне очень неловко вас беспокоить. Но у меня умер друг, Бобби Кац, и кажется, что вы можете мне помочь.

Сьюзен бросила быстрый взгляд на горничную, которая все это время смотрела в пол.

– Вы свободны, Салюд. – В голосе родной матери Бобби прозвучала еле заметная нерешительность, будто она просила у пожилой женщины разрешения пользоваться властью, данной ей статусом.

– Я принесу вам лимонаду, миссис Сьюзен? Чаю со льдом? – спросила Салюд.

– Нет, спасибо, – сказала Сьюзен. Горничная ушла, и Сьюзен наконец посмотрела мне в глаза.

– Здесь нам не поговорить. Идемте в гостиную, – сказала она тихо.

Гостиная оказалась просторной комнатой с двумя тяжелыми резными деревянными дверьми. Длинный коридор тянулся через весь дом, одна его сторона выходила в открытый внутренний двор, вымощенный каменными плитами. Множество стеклянных дверей были закрыты, чтобы не пропускать вечернюю прохладу.