… Нет, все-таки ваш Пушкин здорово наши песни перевел!

– А это разве Пушкин? – удивился успокоившийся Володька.

– Пушкин, Пушкин, – заверил Серб, продолжая красоваться в седле. – Эх, жаль меня девчонки не видят! Такого красивого. Такого талантливого. Такого…

– …трепливого, – закончил Глеб. – Вон и курган, смотрите!..

…– А почему мы не заночевали на вершине? Оттуда же все видно, – спросил Сергей, ломая о поднятое колено ветку.

Мальчишки сидели в кружок возле костра. Пофыркивая, паслись рядом в темноте кони – они не подпустят никого чужого, поднимут такой шум, что куда псам – и хозяев защитят не хуже. Пощелкивали и трещали в огне, быстро сгорая в пепел, почти без углей, легкие, высушенные до бумажной невесомости, ветки сухих кустов, гора которых была навалена рядом, чтоб надолго хватило. Глеб, поправляя на огне большой котелок, где булькала каша, сказал строго:

– На Седом Кургане нельзя ночевать… Там вообще быть долго нельзя. Только если перед дальней дорогой или походом прийти… ненадолго.

– Расскажи ему, Глеб, – попросил Мирослав, полулежавший на седле.

– Расскажу, – Глеб кивнул. – Мне дед рассказывал, – он сел прямее и кинул на вершину кургана взгляд. – Видишь, там ковыль? Он белый, как седина. Сейчас не видно, а днем хорошо заметно… Давным-давно под этим курганом схоронили казаки тех, кто пал в большой битве. Пришли враги из-за гор, и не было им числа. Никто не помнит, что это были за враги, но запылали станицы, закричали люди – и вышли казаки биться за жен, детей и стариков, и бились день, и другой, и третий бились – и ушел враг, не ссилил. Столько было павших, что не получилось бы каждому выкопать могилу – и схоронили их казаки под курганом. Каждый, кто жил тут, на нашей земле, набрел ее в шапку, принес и высыпал – и скрыла она павших, укутала их. А ковыль, что вырос на кургане, был седым… – Глеб помолчал, снова поправил котелок. – С тех пор перед походами да дальними дорогами наши предки молились на кургане. Там же и атаманов своих выбирали… А еще было. В восемнадцатом году… Когда не стало царя и власти, напали на наши земли горцы-вайнахи… ну, чеченцы, ингуши… Пришли мстить за то, что верно наши предки служили русским царям, земли грабить не давали, людей в неволю угонять, разбойничать. В станицах мужчин не было – все на фронтах, ведь война-то еще шла. Братьям нашим, терцам, вовсе страшно пришлось – тридцать тысяч детей да женщин вырезали за месяц горцы, сорок станиц сожгли, людей палили живьем в храмах, на крестах распинали, конями рвали на части… Дошли и до нас. Как могли, бились станичники. Женщины, подростки, деды оружие взяли. Да разве это сила… Гибель пришла! А младший сын атамана, мальчишка вроде нас, прорвался верхом к Седому Кургану. Коня под ним убили, его подстрелили, да порубили… Вскарабкался он на кручу. Стал просить бога, чтобы защитил беспомощных. А с кургана видно – весь край огнем взялся. Горит все. Погибает. Рушится. Заплакал он. Просит… Сил не стало – упал наземь, и кровь полилась на ковыль, на землю… – Глеб поворошил ветки, вздохнул. – Упали капли – и страшным криком закричала земля. Ветер подул, буря поднялась. Раскрылся курган, выпустил мертвые сотни. Ударили те на разбойников – молча ударили, по вихрям скакали, и сами – как вихрь. Бросились бежать налетчики, да так в буре и сгинули, никто в горы не уполз – а вихрь улегся, и казаки исчезли…

Глеб умолк, снял с огня котелок, стал раскладывать кашу в миски. В глазах у ребят плясали огни костра, пламя резко очертило скулы, заострило и отточило черты лиц.

– Это ведь легенда… – сказал Сергей. Глеб кивнул:

– Конечно… На самом деле шел отряд с турецкого фронта, он и спас здешние станицы, а потом дальше пошел, а атаману Краснову[6]. Но людям так запомнилось… Тебе каши побольше?

– А? – Сергей хлопнул глазами. – Да сколько всем… Парни, я что-то не очень понял… У вас что, клуб военно-патриотический?

– Да вроде того, – Петька поставил миску себе на колено: – О, горячо… Только не клуб, а Отдельная Учебная Сотня станицы Святоиконниковской Кубанского казачьего войска.

– Воевать учитесь? – уточнил Сергей.

– И этому тоже, – согласился Глеб, накладывая кашу Мирославу.- А как иначе?.. Вон, у Петьки один старший брат в Чечне погиб в 95-м, двоюродный брат с отцовской стороны в двухтысячном подорвался на мине, еле выходили, а дядя, брат матери, со всей семьей, пять человек, еще в 92-м где-то в Надтеречном районе пропал, и концов не найти. У меня один дядя в 94-м в Грозном погиб, другой в плену был, уже во вторую войну, чудом бежал… У Володьки ингуши отца искалечили, сестру… ну… в общем, она умерла… и старший брат в бою погиб. И у Мирослава старшие брат и сестра в боях погибли – он с албанцами, она с хорватами, отца три раза ранили, а потом вообще все их село сожгли, они еле спаслись. Это в Сербии, далеко, а все то же самое… Вот мы и учимся. На всякий случай. Да и у тебя та же история, хоть ты и не помнишь… Всем досталось? – вопрос был двусмысленным.

Сергей уже взялся за ложку, но обратил внимание, что остальные мальчишки ждут, чуть шевеля губами. Он понял, что ребята молятся – и подождал их, подумав, что и сам был бы не прочь помолиться… но кому? о чем? как? Он не знал.

После ужина Мирослав отправился мыть посуду. Петька пошел с ним, прихватив карабин. В плавнях гулко бубнила выпь – так и казалось, что в трясине завяз бык; трещали кусты где-то неподалеку. От ручья в низине расползался туман – волнами, набегавшими друг на друга.

Сергей раскатал выданную ему "колбасу" из двух одеял – и замер над ними. На миг вспыхнуло: он вот так же раскатывает спальник. Но эта вспышка погасла, и он, разочарованно дернув плечами, уселся на одеяла, подогнув ногу и поставив подбородок на колено второй. Сидеть со скрещенными ногами, как у казачат, у него долго не получалось.

– Костер до утра погаснет,- заметил Володька, вытягиваясь на одеялах и закидывая руки под голову.

– Не простудимся, – рассеянно сказал Глеб, осматривая подошвы сапог. Возле ручья, в тумане, голос Мирослава лихо начал: 

– но дальше он петь не стал, а через полминуты они с Петькой объявились возле костра.

– Тихо везде, – сообщил Петька, осторожно укладывая карабин возле своей еще свернутой скатки. – В смысле людей… А вот кабаны что-то там делят, ниже по течению.

– Ну что, спать? – поинтересовался Глеб. Мирослав помотал головой:

– Рано еще. Пошли к девчонкам. Вон полевой стан светится, до него всего-то километров пять.

– Не меньше восьми, – лениво сказал Петька. – Никак ты не научишься в наших местах расстояния определять… Лучше спой что-нибудь нашенское.

– Наше, – поправил Мирослав, – никак ты не научишься на родном языке говорить… Ладно, сейчас… – он задумался. – Вот. 

 – голос Мирослава был красивым и грустным, даже казалось, что за ним звучит какой-то аккомпанемент, хотя, конечно, никакого аккомпанемента не было и быть не могло… 

Мирослав спел еще пару казачьих песен, потом – сербскую "Тамо, далеко…" Разохотившись, все хором грянули ДДТ-шную "Просвистела…" Сергей перебрался на одеяла лег, глядя в небо, где звезды мешались с искрами костра в невиданном танце. Мальчишки рядом вдохновенно и довольно слаженно распевали: