Потребовались три меха с вином и целая неделя времени, чтобы забылся горький привкус ее слов. Когда же он достаточно пришел в себя, чтобы написать ответ, то составил письмо сэру Гилльяму и отправил Темрика в Грэстан, дабы тот был там его глазами и ушами.

К последней неделе марта замок и прилегающие к нему постройки были старательно вычищены и отремонтированы. Даже конюшни и амбары были тщательно выметены и вычищены скребками, на них настелили новые крыши из соломы и побелили стены. Кладовые, когда-то недоступные, были чисто подметены и наполнены только что приобретенными съестными припасами.

Редко проглядывающее днем солнце освещало будуар-светлицу, согревая комнату; казалось, под его лучами нарисованные птички становились живыми, как бы собираясь взлететь. Ровена смотрела во двор, ожидая появления Хьюго. Около конюшен бродили, разгребая землю, куры, громкое гоготанье гусей доносилось от внутренних ворот. С нарастающим нетерпением Ровена прошлась по комнате. Минуло уже полчаса тех пор, как она послала за Хьюго. Сэр Гилльям и Темрик были поглощены разбором, обсуждая осаду Ноттингема. Брат ее мужа сидел, развалившись, на одном из маленьких стульев, вытянув перед собой длинные ноги. Его любимая охотничья собака-волкодав лежала, свернувшись в клубок у ног рыцаря, и хвостом своим размеренно ударяла по полу от удовольствия, что она была рядом с хозяином, адъютант Рэннольфа неподвижно застыл около камина. На нем все еще были кольчуга, плащ и высокие сапоги, словно он не собирался долго задерживаться в замке.

– Миледи, вы звали меня? – Облаченный в свой лучший наряд и подпоясанный дорогим, украшенным драгоценными камнями поясом, Хьюго картинно замер у самой двери. На его лице застыла нетерпеливая усмешка, лысая голова была высоко поднята, и весь его вид не оставлял никакого сомнения в том, что он постарался оттянуть свой приход как можно дольше. Хьюго заглянул в комнату и увидел Темрика. – А, так вы получили ответ!

– Входите, – коротко ответила Ровена и, не ожидая, последует он ее приглашению или нет, уселась напротив молодого рыцаря.

Адъютант вынул сложенный кусочек пергамента.

– Это послание написано милордом к его управляющему…

– Ха, так он даже не написал вам миледи – прервал его казначей.

– Достаточно, – стальная нотка в голосе сэра Гилльяма тут же заставила Хьюго замолчать.

– Однако, – продолжал Темрик, – милорд просил первую часть письма, в которой речь идет о ваших просьбах к нему, зачитать в присутствии казначея Хьюго, чтобы избежать возможных недоразумений. Вторая часть письма – это личное послание к сэру Гилльяму. – Он вручил юноше запечатанный пергамент, а затем отступил и встал за стулом молодого рыцаря. Выражение его лица оставалось, как всегда, непроницаемым.

– Прочитайте мне, миледи, – неграмотный управляющий Грэстана передал письмо Ровене. Она все еще не могла понять, почему муж поручил такой важный пост, который несомненно, требовал по крайней мере грамотности, человеку, не умеющему ни читать, ни писать. Молодой рыцарь чувствовал бы себя гораздо более уверенно в роли кастеляна какого-нибудь маленького имения.

Ровена приняла письмо, открыла и расправила пергамент, потом принялась читать:

«Мой брат и управляющий, Гилльям Фиц-Генри, приветствую тебя…» – Крупный и ровный почерк читался очень легко, даже несмотря на то, что слова круто загибались вниз. Интересно, он сам это написал или же это рука писаря? «Я надеюсь, что послание мое найдет тебя в добром здравии – так же, как нашло меня твое письмо. До моего сведения дошло, что миледи вела разговоры с местными купцами и торговцами, дабы закупать некоторые припасы для нашего замка. Некоторым лицам угодно заставить меня поверить, что ты позволил ей подобную свободу без всякой на то надобности. Если же, по твоему мнению, покупки эти разумны, миледи имеет на то полное право.

Если миледи, моя жена, желает проверять счета и книги, да будет так. Для исполнения этого я приказываю моему казначею и хранителю платья дозволить миледи свободный доступ к его записям».

Хьюго ахнул.

– Нет, вы исказили текст письма в свою пользу. – Он выхватил пергамент из ее пальцев и быстро пробежал письмо глазами. – Нет, милорд, не может этого быть! – возмущенно воскликнул он, словно его лорд и хозяин действительно сидел перед ним в комнате, а не был так далеко от них на севере. Затем, понимая тщетность своих усилий, он сунул письмо обратно в руки миледи. – Никогда, – заикаясь и брызгая слюной, с трудом выговорил он, – никогда ни лорд Генри, ни лорд Рэннольф не подвергали сомнению мою работу. А теперь вы, всего лишь женщина…

– Тем не менее, Хьюго, – прервал его ворчливый голос Гилльяма, – ты слышал приказ моего брата.

Все еще возмущенно заикаясь, казначей обвел их яростным взглядом.

– Я сделаю, как вы требуете, только потому что милорд приказывает мне, но на определенных условиях. Вы войдете в сокровищницу только в моем присутствии, так чтобы я был уверен, что вы не испортите мои многолетние труды. Я не допущу никаких клякс, не позволю вам из-за вашей неуклюжести оторвать ни один обтрепанный уголок страницы. Точно так же я не разрешаю вам менять ни единой цифры или делать какие-либо иные записи. Никакая другая рука, кроме моей, не будет писать в конторских книгах. – Он выскочил из комнаты, бормоча себе под нос, что, должно быть, наступает конец света, если муж разрешает жене заглядывать в его книги.

Молодой рыцарь, глядя вслед удаляющемуся казначею, коротко и удивленно рассмеялся.

– Никогда не знал, что у него может быть столько страсти. В письме есть еще что-нибудь?

– Да.

Она открыла пергамент и вновь принялась читать:

«…Осада здесь продолжается так, как мы и ожидали. Ноттингем – такая же неприступная твердыня, как и любой замок в Англии. Сюда прибыли машины из Лестера и Виндзора, и люди со всех концов королевства. Несмотря на это, мы все еще сидим и ждем, ибо не в силах разгрызть этот твердый орех и выцарапать из него прогнившую и ядовитую сердцевину.

Король наш, да хранит его Господь, вновь вернулся к нашим берегам. Мы надеемся, что скоро он будет в Ноттингеме, чтобы привести наши усилия к желаемой цели. Пали и Мальборо, и Ланкастер. Говорят, что коннетабль[11] замка горы Святого Михаила[12] умер от страха, узнав, что возвратился его король. Ни Тикхэм, ни Ноттингем так просто не возьмешь.

Надеюсь также, что брак мой не оказался для тебя чрезмерным бременем. Пожалуйста, прости меня за то, что я так неожиданно прислал к тебе такую сварливую мегеру…»

Она остановилась, лицо ее пылало.

– Возможно, ты хотел бы сам закончить чтение… – Ровена протянула ему письмо.

Гилльям отмахнулся.

– Читать? Только не я! Вы же знаете, у меня на это нет никаких способностей – мои глаза начинают косить, стоит только мне увидеть буквы. Заканчивайте письмо, миледи.

Глаза его вовсе не косили – напротив, они горели лукавым весельем. Она покашляла.

– М-м… – Ровена заколебалась, пробегая глазами жалобы мужа на то, что его принудили к браку с ворчливой спорщицей.

– Я не совсем хорошо могу разобрать слова – чернила расплылись… – сказала она с лицом, все еще пылающим от смущения. – Он кончает письмо: «Твой брат и лорд, Рэннольф Фитц-Генри, лорд Грэстан».

Ровена положила пергамент на стол и внимательно посмотрела на Гилльяма. Его улыбка ясно говорила ей, что тот не поверил ее словам. Она перевела взгляд на Темрика, который привез это письмо. Как обычно, черты его лица казались высеченными из камня.

– А ты, Темрик, как ты поживаешь?

– Я, миледи? – От этого вопроса брови его взлетели на лоб чуть ли не до самых волос.

Молодой человек расхохотался.

– Да у него просто треснет лицо, если он заговорит!

Темрик что-то тихо пробормотал и устремил на молодого рыцаря выразительный взгляд: