— Когда ты лежал без сознания, был установлен какой-то неизвестный мне прибор, потому что я находилась на глубине в сотню морских саженей,[2] и они все-таки засекли меня.

Джонс теперь уверился окончательно. В ее голосе было чувство — что-то среднее между угрюмой печалью и уязвленным самолюбием. Когда Кит послали в море, подумал Джонс, сцена потеряла великую актрису.

Несмотря на свое положение, он, не удержавшись, издал короткий смешок. Кит, вероятно, услышала, потому что задала Джонсу вопрос:

— Что это за звук, Джонс?

— Смех.

— Смех?

Разговор прервался. Джонс мысленно представил, как Кит застыла в ожидании, роясь по каналам своих электронных банков памяти в поисках определения той штуки, которая называется смехом.

— Ты имеешь в виду вот это? — спросила Кит.

Динамик взорвался хохотом, от которого стыла кровь.

Джонс натянуто улыбнулся. Ясно, что создатели Кит включили в ее репертуар определение смеха и способность воспроизводить таковой. Но тот смех, который они вложили в нее, был именно таким, какой только от них и можно было ждать. Он предназначался для запугивания их жертв. В таком смехе не было ни единого намека на радость или веселье. Джонс ей так и сказал. Снова молчание. Затем динамик коротко рассмеялся. на этот раз ее смех выражал презрение и пренебрежение.

— Я не это имел в виду, — ответил Джонс.

Голос Кит задрожал. Джонс поразился этому. Похоже, инженеры противника не предназначали ее для выражения собственных эмоций. Машины, насколько он знал, могли переживать крушение планов и неверие в собственные силы, но они не ощущали при этом такого же «чувства» разочарования, как люди. Однако вполне возможно, что в своем желании заставить машину имитировать человека как можно полнее они вмонтировали в нее специальный прибор. Конечно, подобный прибор расширял объем работы по составлению программы управления машиной до фантастических пределов, но такой вариант возможен.

А потом Джонс испытал еще одно легкое потрясение. Ранее Кит начала ему объяснять, почему ей нужна помощь, но неожиданно переключилась на обсуждение смеха и на тщетные попытки воспроизвести его.

Значит, Кит можно сбить с толку.

Он взял на заметку свой вывод. Возможно, позже он ему еще пригодился — как оружие против нее. Если ему вообще доведется попасть в такую ситуацию, где он сможет это оружие использовать. А сейчас, когда его связывали ремни, для надежды, казалось, совсем не оставалось места.

— О чем ты говорила? — переспросил он.

— Я сказала, что я в беде, а следовательно, мы оба. Если хочешь выжить, ты должен помочь мне.

Она помолчала, словно подыскивала в своем металлоячеистом мозгу правильные с точки зрения психологии комбинации слов. Он напрягся, так как знал, что другой такой возможности не будет, и стал внимательно слушать.

— Пока ты спал, — сказала она, — эти самолеты — по моим предположениям, они из авиации буржуазных янки, — каким-то образом засекли меня и сбросили глубинные бомбы. Они взорвались совсем близко от меня, но поскольку меня построили прочной и компактной, они причинили мне минимальный ущерб, и то лишь снаружи. Но встряска была порядочной.

Я нырнула под углом и ушла от них. Но когда я опустилась к самому дну, то остановилась. Мой нос застрял в придонном иле глубоководной зоны, и я не могу выдернуть его.

Боже милосердный, подумал Джонс, на какой же мы глубине? В тысячи футов?

Эта мысль напомнила ему о его клаустофобии. Теперь стены и в самом деле, казалось, давили на него. Они прогибались внутрь под чудовищным весом воды над ним.

Мрак и перспектива быть расплющенным.

Кит замолчала, словно давала ему время поразмыслить над ужасом, окутывавшем ее снаружи. От него Джонса отделяла лишь ее тонкая кожа. И сейчас, словно она верно оценила его реакции, она продолжила:

— У меня прочные стенки и к тому же довольно эластичные, так что они выдержат даже на такой глубине. Но я дала течь!

Она очень небольшая, но из-за нее мой отсек между внутренней и внешней стенками заполняется водой. И еще, должна признаться, от ударной волны сместилась одна панель с моей внутренней стенки. Бомбы разорвались совсем рядом.

Она говорила так, будто была женщиной, которая жалуется врачу на боли в почке.

— Мои насосы работают вполне исправно, так что изнутри меня никак не затопит, — сказала она. — Но, к сожалению, влага повредила схемы управления моим рулевым устройством. Я способна править собой, но только в одном направлении, потому что мои рули погружения блокированы.

Она сделала драматическую паузу и потом изрекла:

— Это направление — вниз.

С ее словами вернулся страх. Эта дверь никогда не откроется. Она выпустит лишь в черноту и чудовищное давление, там нет ни света, ни воздуха, и нет его…

Сжав кулаки, он собрал все силы, чтобы не позволить панике овладеть им. Она, конечно, знала, какой эффект произведут на него ее слова. Скорее всего, на нем она и строила свои расчеты. Более чем вероятно, что в ремнях, стягивавших его руки, содержатся приборы для измерения пульса и давления крови. Она сразу могла определить, когда он обманывает ее, а когда трясется от страха.

— У меня есть инструменты, чтобы подремонтироваться, — продолжала она, — но эта течь, к сожалению, вывела из строя схемы управления руками-монтажниками. К великому сожалению.

Голос его был напряженным — как его сжатые кулаки.

— Ну и?

— Ну и я хочу выпустить тебя из твоей камеры и позволить тебе остановить течь и починить схемы. Весь необходимый материал для остановки течи и ящик с чертежами схем находятся у меня в машинном отделении. По чертежам ты сможешь разобраться в схемах.

— А если я сделаю это?

— Я доставлю тебя на базовый корабль живым и невредимым.

— А если не сделаю?

— Тогда я перекрою тебе воздух. Но сначала я выключу у тебя свет.

С таким же успехом она могла садануть его по голове и захлопнуть над ним крышку гроба. Он знал, что не способен противостоять ее угрозам. Он не хотел признавать себя трусом, ему отчаянно хотелось верить, что он — сильный. но он знал, что где-то глубоко внутри него таилось нечто, способное подвести его.

Когда опустится мрак и воздух станет жарким и душным, он снова почувствует себя ребенком. Ребенком, запертым в чулане, который, как казалось ему, проваливается вниз к самому центру Земли, чтобы остаться там навсегда. А сверху на него будет всем своим весом давить сама Земля, с ее океанами, горами и людьми, которые ходят по ней высоко-высоко над головой.

— Ну что? — в голосе чувствовалось нетерпение.

Он вздохнул.

— Я согласен.

В конце концов, пока он живет, он всегда может надеяться на побег. А возможно, даже на захват этого чудовища…

Он с иронией покачал головой. Зачем пытаться обманывать себя? Он — трус и ни на что не годен. Если бы это было не так, он не удирал бы всю свою жизнь от страха, не бежал бы домой к маме. Он не отказался бы от престижной работы преподавателя в крупном университете на Среднем Западе и не приехал бы преподавать на побережье, потому что там он мог быть поближе к матери.

Она не согласилась покинуть свой дом, вот почему он приехал к ней.

А затем, когда он встретил Джейн и позволил ей уговорить себя работать в той крупной лаборатории на Гавайях, что специализируется по электронике, он много раз думал: как было бы хорошо, если бы его мать приехала и навестила их. После многочисленных бурных скандалов Джейн не дала согласия на ее визиты, потому что, как она выразилась, его мать лишала ее (его?) остатков мужества. И тогда он бросил Джейн.

И вот сейчас он здесь снова в том же чулане, который погружается в убийственную бездну еще глубже. Он снова в том же чулане, потому что он опять убежал. Если бы он не побоялся остаться с Джейн, он бы не попал в такой переплет.

Самым ужасным во всем этом было то, что он признавал правоту Джейн. Он знал, что мать велела ей присматривать за ним из-за этого странного вывиха в его мозгу. Однако он ничего не мог поделать с собой, он только вяло сопротивлялся. Точно так же, когда эта ужасная тварь втянула его в свою открытую пасть: сейчас он слушался каждого ее слова. И все из-за страха, с которым он не мог совладать.